I'm afraid to love you

Сумасшедший. Словно полный психопат, он виляет между машинами, надеется, что скорость поможет. Да, конечно. Поможет. Игорь сделал очередную затяжку. Чёрт. Григорий всегда был проницательной тварью. Он всегда читал его по глазам. И действиям. Этот раз не стал исключением. В очередной раз взглянул на старый снимок, так выделяющийся на фоне JPS-карт. И снова затяжка. Снова пытается забыться. И снова со всей дури вжимает педаль газа в пол, наслаждаясь скоростью, адреналином, но не освобождаясь от грёбанных воспоминаний, так прочно засевших в его голове. Анна. Эта безумная синеглазка. Помешаный. Да, он был именно таким. Всегда. Тогда, когда гнал с ней на лошади, пытаясь убежать от проблем и от Григория. Тогда, когда вжимал её тело в жёсткий стог сена, пытаясь забыться. Да, он был помешан. Но не ею. Местью. Ты забрал у меня любимую женщину, Григорий. Я заберу достоинство твоего самого близкого человека. Потом он узнал о беременности. И струсил. Убежал, приказав делать аборт. Чёрт, он навсегда запомнил эти синие глаза, полные шока, боли и грёбанного разочарования. Он и сам был разочарован в себе. Как там Григорий сказал? Совесть замучила? Решил вдруг объявиться? Да, его замучила совесть. Да, он узнал о смерти Анны и об отправлении Саши в приют. Да, он решил поиграть в отца. И да, он действительно полюбил свою дочь.

***

Прямо посреди урока входная школьная дверь с грохотом врезается в стену, и из неё вихрем вылетает тёмноволосая девушка. Какого, спрашивается, чёрта?! На кукольном личике пылает всепоглощающая ярость, и сейчас причиной её агрессии бы ОН. Этот наглый засранец с каштановыми волосами, который, казалось, приследывает её. — Да чего ты психуешь, Крылова? Кирилл нагнал девушку и резко дёрнул за запястье, отчего та уткнулась носом в его грудь, как-то по-странному вздрогнув. — Конечно же, с чего бы мне психовать? Может из-за того, что ты конченный мудак или из-за того, что меня заставили танцевать в паре с этим конченный мудаком? — прошипела брюнетка, зло взглянув в его серые глаза. Такие светлые. И плевать, что для этого ей пришлось встать на носочки и вздёрнуть голову вверх. Плевать, что она выглядит совсем не грозной. — Так или иначе, тебе придётся терпеть общество этого конченного мудака, сладкая, — прошептал над самым ухом. От чего по позвоночнику поползли грёбанные мурашки. Опять же, какого чёрта?! Эй, соберись. Почему ты так реагируешь на него? — Хорошо, — хмыкает, вырывая руку из хватки. — Мы поставим и исполним этот чёртов танец. Только после, — снова встаёт на цыпочки, сминая в руке воротник его новой рубашки, — ты навсегда изчезнешь из моего личного пространства, Прохоров. Раздражаешь. В ответ только мягкая улыбка и снисходительный взгляд серых, как лёд, глаз. И снова Саше захотелось съездить ему по фейсу. Наивная. Теперь хуй она отделается от него. И дело не только в подставной сделке их отцов. Просто он тупо застрял. В её глазах. В. Её. Грёбанных. Светлых. Глазах. Блять. И это всего за неделю, да, Прохоров? Ты полный кретин. Нет, он не назвал бы это влюблённостью. Но это отнюдь не простая заинтересованность. Симпатия. Да, именно. Некоторое время они просто стоят, смотря друг другу в глаза, полные злости, неясности и некой зачарованости. Она всё так же сжимает в кулачке его воротник. Он всё так же вглядывается в её лицо, пытаясь найти хоть какие-либо новые эмоции. Пытаясь понять, какого чёрта вообще происходит. Когда всё это началось? Во время их первой встречи? Первого взгляда? Первого скандала? Или же пощёчины? Они не знают. Но они тонут. В этот момент. Грёбанный миг, который длится вечность. И вот его губы резко накрывают её, и она словно задыхается в ступоре. Какого чёрта он творит? Вторая ладонь упирается в грудь парня, а глаза смотрят в глаза, наконец находя то новое. Ту искорку. Его губы, властные и шершавые, медленно сминают её, мягкие, с привкусом молочного шоколада. Медленно. Колебаясь. Нежно. Блять, это безумие. Его руки сжымают её талию. Такую тонкую. И вот она отвечает. Неумело, невинно, и он пользуется этим. Запускает язык в её рот, исследуя полость, поглаживая нёбо и ровный ряд белых зубов, сплетаясь с её языком. Рука сама собой ползёт чуть ниже, и это служит грёбанным стоп-сигналом. Словно водой. Ледяной. На них обоих. Звонкая пощёчина. Какая, вторая по счёту за время их знакомства? — Ты чёртов кретин, Кирилл, — выплёвывает она ему в губы, пытаясь совладать со своим сердцебиением, сбившемся рваным дыханием. И уходит. Резко развернувшись, и оставив за собой шлейф духов. Александра Крылова пахнет яблоками и корицей. И этот запах он теперь узнает из тысячи.