Лёд Внутри. Душа заморозилась. Сердце разбилось. На осколки. Льда.
Четвёртое августа. Его всё-таки выпустили. Об этом писали в каждой газете, и она не могла не знать. Не могла не думать. Потому что он, чёрт бы его побрал, теперь на свободе. Гуляет. Наслаждается жизнью. Пока Фред лежит в гробу. Пока Фред спит. И явно не собирается просыпаться. Пока все решили провести время вместе. На пикнике. На поле. И все так улыбаются. Так фальшиво. Но всё-таки улыбаются. И это так странно. Когда на дворе лето, когда светит солнце, когда трава зелёная и небо голубое, но, тем не менее всё серое. Это нормально? Что ей казалось, что всё серое. Она точно не знала. Они говорили. О чём-то. Любовались Тедди. Что так забавно улыбался. И менял цвет волос. Всем было забавно. А она его возненавидела. Особенно эти его волосы. Что постоянно меняли цвет. Потому что серые. Не разноцветные. Непонятно. Гарри смотрит тоже странно. Переглядывается с Гермионой. Что решила почтить их своим присутствием. В последние дни она не отходила от родителей. Но решила выбраться со всеми на пикник. Такая странная. И эта счастливая улыбка. И этот девчачий флирт с Роном. Который, кажется, уже забыл о том, что его брат умер три месяца назад. Разве можно? Неправильно это. Но Гарри снова смотрит на неё. После того, как странно переглянулся с Гермионой. Подозрительно что-то. Но тут он берёт её за руку. И дыхание перехватывает. Внутри становится тепло. Для неё даже становится возможна улыбка. Настоящая. Он ведёт её куда-то. И все так странно улыбаются. Так непонятно. Только Джордж тих, как и всегда. В течение последних трёх месяцев. И смотрит он так дико. Как будто не здесь вовсе. Как будто попал на другую планету. Где люди умеют улыбаться, радоваться. Для него это невозможно сейчас. Как и для неё. Было. Пока Гарри не взял за руку. Так нужно. И теперь они далеко. Там, где никто не увидит. И они едва не падают в траву. Садятся на землю. И Джинни тут же целует его. В губы. Легко и невесомо. Ей нужно, чтобы он сам, наконец, понял, что ей нужно. Но он не понимает. Конечно. Чего ещё она могла ожидать от него? — Я хотел поговорить с тобой, — говорит он. И она кивает. Так понятливо. Прося сказать, что там у него такого. Но не это нужно. Пусть только обнимет. Пусть только даст почувствовать своё тепло. Чтобы не было так холодно. — Не хочешь провести этот год со мной? — Что? — не понимает она. Смотрит так глупо. — Ну, — замялся он, — я не собирался возвращаться в Хогвартс, а ты… я подумал, что… — Ты же хотел заняться отловом Пожирателей, — с сомнением склонила она голову набок. — А сейчас ты говоришь… — Я решил… то есть… — всё не мог подобрать нужных слов он. Под её внимательным взглядом. — Я поговорил с Гермионой, и… — И что же она предложила тебе? — не очень умело улыбнулась Джинни. — Чтобы этот год мы с тобой провели вместе, — всё же собрался с силами он. — Мы могли бы попутешествовать, отвлечься от всего этого… безумия. Если ты хочешь. Она смотрела на его покрасневшие щёки. Не понимая, как он мог победить Волан-де-Морта. Она всегда задавалась этим вопросом. И как-то незаметно для самой себя влюбилась. Как-то незаметно он стал самым важным для неё человеком. Он — её маленький смысл жизни. — Я думала доучиться. Потому что потом ведь, — почти шептала она, — всё равно придётся навёрстывать. Лучше разобраться с этим сейчас. Потому что не стоит ей сейчас радоваться жизни. И не то, чтобы не стоит. Просто не хочется. Только бы Гарри всегда был рядом. Но раз она отказывается, его не будет рядом. Но всё равно отказывается. Потому что она просто не сможет улыбаться, когда хочется плакать. Не так долго. И потому что Гермиона. Просто Гермиона. — Да? — почесал за ухом он. — Тогда ладно. Я просто хотел поддержать тебя. Конечно. Поддержка. Совсем не та это поддержка, что так нужна. А может, и та. Ведь рядом будет. Обнимать будет. Наверное. И почти хочется сказать счастливое «да». Но «нет». Не стоит. Просто не стоит. Сейчас для неё невозможно такое «да». И не то, чтобы Хогвартс лучше. Совсем не лучше. Наверное. Но что-то тянет туда. Так невесомо. Можно было бы подумать, что не тянет. Но ведь тянет же. В то место, в котором погиб Фред. В холл. Или в Большой зал. В котором она увидела его мёртвое тело. В крови. — Может в следующем году, — сказала она, приближаясь к нему, вдыхая такой приятный запах. Такой тёплый. Шиповник и что-то ещё. Такое непонятное. — Но спасибо. — Но может?.. — Ничего, — прошептала она, обвивая руки вокруг его талии. — Просто обними меня… пожалуйста. И он не отвечает. Просто, наконец, обнимает её. И она утыкается носом в тёплую рубашку. Сжимает ткань на его спине. И чувствует его руки на своей. Чувствует, как он зарывается пальцами в волосы. Так хорошо. Так нужно. Она поднимает голову. Целует его. И он неумело отвечает. Неуверенно. Но ей так нужно… больше. И она приоткрывает его рот своим, встречаясь своим языком с его. Ощущая ещё большее тепло. Проводя руками по его плечам. Приближаясь пальцами к пуговицам. Приподнимаясь на коленях и глубже проникая в его рот. Врезаясь зубами в его губы. Дыша. Так глубоко. Так быстро. Но, не давая ни ему, ни себе возможности сделать глоток воздуха. — Прошу… — сипит она. И он кладёт свои руки на её талию. Немного задирая серую футболку. Касаясь пальцами обнажённой кожи. Возбуждаясь от одного этого невинного прикосновения. От её губ. Но ей этого мало. Она заставляет его лечь на траву. Нависает над ним. Снова проникает своим языком в его рот, чувствуя необходимость вкусить всего его. Ведь так нужно. Просто необходимо. Чтобы рядом был. Именно он. Кто-то. Но лучше он. И целует, целует, целует. Так отчаянно. Выгибаясь. Ему навстречу. Только бы взял. Принял. Она расстёгивает его рубашку. Опускается чуть ниже. Лаская губами его грудь. Так нежно. Так жёстко. Не понимая, что происходит вокруг. Ощущая лишь его тепло. Такое необходимое. И целует. Потому что просто никак без этого. — Прошу… — продолжает шептать. Чувствует, как он зарывается в её волосы. Снова. Как немного запутывается. Как приподнимает её футболку. Пытается снять. Как его ладони скользят по её талии. Так тепло. И тут лицо брата перед глазами. Того, что сейчас в гробу. Снова. И так больно вдруг становится. Снова. И невыносимо. Больно. Невозможно больно. Как она может чувствовать тепло, когда ему так холодно? Когда он под метровым слоем земли, она наслаждается лучами солнца. Разве справедливо? Нисколько. Так не должно быть. Просто не должна, не имеет она права наслаждаться жизнью, пока он мёртв. То есть навсегда. Никогда. Никогда больше не должна она чувствовать всё это. Всё, что связано с теплом. — Прости, — говорит она Гарри, останавливаясь и прикладывая лоб к его гуди. Тяжело дышит. Так невозможно. Слёзы наворачиваются на глаза. Её начинает трясти. — Что с тобой? — Я просто не могу… Он вдруг понимает, что нужно просто обнять. И обнимает. Целует её в макушку. Хоть и продолжает хотеть её. Но останавливается. Ради неё. И это самое важное. И от этого ещё хуже. Потому что… она не должна этого чувствовать. Не может она быть в тепле, в объятиях, когда Фред в земле. Но не отстраниться. Потому что так нужно. Потому что он, наконец, понял. Что ей нужно. И так он обнимает. Что просто невозможно. Не плакать. И сама не замечая как, Джинни начинает рыдать в голос. Ударяя парня кулаками по груди. Что-то говоря. Не зная что. Будто бы оправдываясь перед Фредом. Которого нет. Поэтому можно сказать всё это Гарри. Ведь он должен понять. Он уже терял. Он должен знать это чувство. И он знает. Он просто держит её и обнимает. Так, как нужно. Так, как это может делать только он.***
Ближе к вечеру она уже не способна видеть лица других людей. Своих родных и вроде как любимых. Потому что… просто не способна. Слишком много лиц. Таких нарочито счастливых. Как и у неё. Словно всё снова в порядке. Словно всё хорошо. И может, это так. Ведь целых три месяца прошло. И два дня. Достаточно долгий промежуток для того, чтобы прийти в себя. Но что-то не так. Потому что кажется, слишком много лиц. Которые говорят что-то. И их наличие нервировало. И Малфоя выпустили на свободу. Этого ублюдка. Осознание того, что он где-то да есть, было невыносимо. Осознание того, что он не в клетке, и вовсе убивало. Внутри всё буквально выворачивалось наизнанку от того, что приходилось ходить по одной с ним земле, жить под одним небом. Её ломало. Особенно тогда, когда Гарри не обнимал. Когда Гарри не обнимал, становилось холодно. Все внутренности обмораживались, покрывались корочкой льда. И от того холодно. И эта чернота. Чёрная ненависть. Что прожигала в ней дыру. Что, как кислота, расщепляла её маленькую душу. Нужно было что-то сделать. Но делать ничего не хотелось. Но и быть дома, в Норе, где всё такое родное и незнакомое одновременно, не было желания. Просто невыносимо. Быть здесь. Жжёт внутри. От того, что здесь. От того, что он там. От того, что он есть. От этих грёбанных мыслей. От которых не сбежать, не скрыться. Потому что, блин, от себя не сбегают. Джинни сбегает в свою комнату. Пока Гермиона воркует о чём-то с Роном. Пока комната свободна от её нашествия. И открывает шкаф. Находит чёрное облегающее и невероятно короткое платье на маггловский манёвр. — То, что надо, — шепчет она. …для того чтобы пойти в бар и надеяться на то, что бармен соблазниться этим вырезом и нальёт ей рюмочку чего-нибудь крепкого… …для того чтобы пойти в бар и надеяться на то, что совершеннолетний посетитель мужского пола соблазниться этими стройными, обнажёнными ногами и купит ей какой-нибудь коктейль… Она критическим взглядом, относительно осмысленным, оглядывает свою фигуру в зеркале. Будто только сейчас осознавая, как сильно похудела. Осознавая, что три месяца почти ничего не ела. И это плохо. Реально плохо, чёрт бы побрал её депрессию. Потому что от когда-то красивых форм осталось одно только воспоминание. Одна лишь талия подправляет недостатки. Если не всматриваться, можно подумать, что бёдра и грудь нужного размера. А потом она обувается в кеды. Кому какая разница, что на ногах с такой длиной юбки и таким вырезом? И накидывает на плечи мантию. Спускается вниз, говорит всем что-то, почти чувствует вину при виде Гарри, радуясь, что он не знает, куда она, во что одета. Но ведь… ведь он сам виноват. Раз не может дать ей то, что так нужно. Не на полчаса. Навсегда желательно. Джинни ступает в камин, бросает щепотку летучего пороха и направляется в далеко не самый лучший район магического Лондона. Туда, куда люди приходят отдохнуть после особенно трудного дня. Туда, где на каждом углу светятся окошки клубов и баров. И она заскакивает в ближайшее к ней заведение. Тут же снимая мантию с плеч и отдавая в гардероб. Взмахивая прядями. И направляясь прямиком к барной стойке. Устраиваясь на высоком стуле. Окидывая взглядом зал. В поисках потенциальной жертвы. Уже через пару секунд чувствуя чужую, немного грубоватую руку на своей коленке. Поворачивается и видит симпатичного мужчину. Что улыбается ей. И она улыбается ему в ответ. Так притягательно. Придвигаясь к нему чуть ближе. Легкомысленно смеясь над его шуточками, идиотским флиртом. — Тебе хоть восемнадцать есть? — спрашивает он. — Сомневаешься? — ведёт она бровями, наклоняясь вперёд и позволяя его губам накрыть свои. Ничего не говоря ему на руку, что шарит у неё под юбкой. Немного отстраняясь. Соблазнительно улыбаясь. — Может, выпьем? И он, конечно же, угощает её таким желанным коктейлем. Слишком приторным, на её взгляд. Слишком сладким и цветным. Хотя ей кажется, что серым. Но это не важно. Главное, что если быстро пить, в голову даёт и так приятно всё качается в такт музыке. И после второго бокала можно даже пойти потанцевать. С этим мужчиной. Потом с другим. Их лица стираются из памяти после каждого следующего бокала, после каждого похода в туалет. В какой-то момент она танцует вроде бы одна. А в следующее мгновение ощущает спиной холод. Такой, что и внутри этой зияющей дыры. Что образовалась после смерти Фреда. А в следующее невероятно ледяные руки опускаются на талию. Жёстко. И всё тело такой же температуры, что и руки. И оно прислоняется к ней сзади. Оно движется с ней в одном ритме. Чьи-то губы тянуться к её шее. И она, слабо выдыхая, прикрывая глаза, откидывает голову назад, ощущая затылком твёрдое плечо. Поднимает руки выше. К его шее. Начинает изгибаться. И самое завораживающее… Она чувствует в своём партнёре ту же черноту, что и внутри себя. Такую же холодную. Такую же одинокую. Требующую тепла чужого тела. И эти властные руки… заводят. Дыхание учащается. Что-то внутри замирает. От того, что бедро чувствует его возбуждение. Гарри… Она так хотела к Гарри сейчас. Чтобы избавил от этого холода. Чтобы помог хоть чуть-чуть согреться. Но рядом только это ледяное тело. Что так манит. И нужно к Гарри. Очень нужно. Но так хочется. Ведь он не может дать ей того, что необходимо. Будто не хочет давать. И она изгибается сильнее, накрывает чужие руки своими, ведя туда, куда нужно, подставляет шею, на которой, наверняка, остаются багровые пятна. И такая сильная вина колет изнутри. Хочет оттолкнуть её. От этого человека. Но её будто магнитом тянет. Ведь эти губы… зубы… так больно впиваются в кожу. Заставляя тело гореть. И не так холодно. И дыра уменьшается. — Мерлин… — выдыхает она. Сил нет. Так жарко. Она пылает. Наконец-то. Впервые за все три месяца. Она может различать цвета. Не серый. Чёрный. Абсолютно чёрный. Будто нет в этом мире более ничего. Только эти руки и губы.***
Он зашёл в ночной клуб и быстро занял самый неприметный столик. Через некоторое время перед ним стояла бутылка огневиски. Почти сразу он сделал глоток. Прямо из горла. Потом другой. Желая как можно быстрее опьянеть. Чувствуя, как жар опускается по пищеводу. Как, наконец, внутри всё отогревается. Нет этого грёбанного льда. И почти больно. Кажется, он разрушался изнутри. От этого огневиски. Вокруг люди. Малфой не хотел их видеть. Он их ненавидел. Возненавидел за время, проведённое в одиночной камере. За целых три месяца. Из-за этой мелкой дряни. Но всё равно пришёл он именно в это место. Туда, где было так много людей, так много разгорячённых тел. Таких тёплых, таких живых. Он забыл, что так бывает. Забыл о том, что можно просто прийти в клуб и расслабиться. Как самый обычный человек. Обычным Драко Малфой не был никогда. И он пил, пытаясь забыть этих людей, ту камеру, все эти месяцы. Это всё, если быть точным. Но одна стервозная девчонка не желала забываться. Так и светила перед ним этой своей смехотворной улыбкой. Издевательской. Как, когда отправляла его обратно в камеру. Он и правда увидел её. И ему показалось в начале, что привиделось. Но нет, она в том же клубе, что и он. Обжимается с каким-то мужиком на танцполе. Шлюха. А как же Поттер? Святой Поттер знает, что ты вытворяешь, а, Уизли? Она двигает своими бёдрами. В этом платье. Что как вторая кожа. В этом платье. Которое не платье, а кофта. Потому что эти ноги… Ох… Он так давно не пересекался с девушками… Так давно. Целых три месяца. Даже больше. Потому что тогда было просто не до того. А теперь эти ноги. В этом платье. Эти прикрытые глаза. Приоткрытые губы. Кажется, он начинает возбуждаться. До чего он дошёл? Ну, не на эту же маленькую дрянь. Ну, не на неё же. Не на ту, благодаря которой пришлось пройти через все круги ада. Тварь. Маленькая, маленькая тварь. Как сильно можно ненавидеть? Ненависть вообще поддаётся измерению? Если да, то его ненависть была на уровне «максимум». И направлена она была на эту мразь. На эту соблазнительную, чёрт бы её побрал, мразь. Тогда, в Хогвартсе за все её проступки наказывали его. За то, что допустил это. За то, что не остановил. За то, что будто бы позволил. И за это его отдавали на растерзание дементорам. А иногда Кэрроу хотели поразвлекаться, выпустить пар. И делали всё сами. Им никогда не нравился его отец. Почему бы не отыграться на его сынке? А она давала повод. И как бы он не пытался заткнуть её, заставить прекратить, остановиться, не доставлять столько проблем. Она продолжала. А потом его отдавали дементорам. А потом сам швырял её к этим монстрам. Наслаждаясь тем, что светилось в её глазах. Потому что эта тварь… потому что из-за этой твари из него чуть ли не каждый день высасывали все соки. Так пусть получает то, что получал он. И как он любил наблюдать за ней в такие моменты. Как любил слышать этот крик. Такой завораживающий. Такой до невозможности звонкий. А потом хрипящий. Осиплый. И снова. Снова она отдала его на растерзание этим монстрам. Дементорам. Просто потому, что ей так захотелось. Дрянь. Как же он её ненавидел. Всем своим существом. Он буквально состоял из ненависти к ней. Потому что она была его личным Адом. Она отстроила его. Кирпичик за кирпичиком. И снова… так нужно. Услышать её вопли. Услышать, как этот крик вылетает из её рта, как разрывает её глотку. В мясо. Чтобы не было этой улыбки. Чтобы не было в ней счастья. Он собирался стать её личным дементором. Как она была Адом для него, так и он собирался стать её худшим кошмаром. И потому, сделав последний обжигающий глоток, он поднялся на ноги и прошёл сквозь всех этих людей. К ней. И впечатался в её спину. Такую холодную. Положил руки на её талию и потянулся губами к её шее, ощущая, как она сама тянется к нему. Как трётся об него. Вот шлюха. И он впивается в её шею поцелуем. Скорее кусает. Наверное, больно. Наверное, останутся метки. Но разве важно, когда это тело, с этим ногами выгибается ему навстречу. Когда она вся открыта для него. Он почти ощущал в ней что-то, что было и внутри него самого. Какую-то черноту. Или серый. Тупой серый. Который он до сих пор видел везде. Но это не имеет значения. Потому что есть же она, к которой буквально магнитом тянет. Которая такая холодная. Как и он. Которая становится обжигающей от его прикосновений. Как и он. Так нужно. Быть в ней. Причинять боль. Слышать крики. А не только эти тихие стоны. Как же он её ненавидит. И эта ненависть сжигала обоих. Горячо. Обжигает. Согревает… впервые за столько дней.