***
Чонгук сидел у стены, смотря на темноволосого парня на соседней кровати. Сегодня он почему-то был слишком бледный, какой-то уставший. Но, пожалуй, странно было даже не это. Юнги, обычно приходившись в комнату только ближе к ночи, сегодня заявился сразу после пар и завалился на кровать, не сказав ни слова. Брюнета привлекало, тянуло, не давая отвести взгляд. Он даже забыл про свою работу, ведь до того, как темноволосый зашел в комнату, Чонгук был занят написанием сценария. Парень не понимал, почему именно Юнги. Почему не какая-нибудь милая девушка из его группы, как ему вообще могут нравиться парни. Чон задумался, смотря в окно, насилуя в руках карандаш. На улице вечер, часов шесть, наверное. Осеннее солнце как-то холодно заглядывало в окно, а за ним было уже достаточно холодно. Вообще удивительно, что еще до сих пор не пошел снег. Студенты заходили в просторный двор или выходили из него, окруженные блоками и зданиями университета, общежитиями. Девушки и парни спешили на пары или возвращались с них. Бурно что-то обсуждали, смеялись, кричали, словно малые дети. Кто-то сидел в телефонах, старательно нажимая на кнопки и, кажется, забывая, что рядом есть люди, с которыми нужно иногда разговаривать. А Чонгук… он просто сидел на не расправленной кровати, поджимая под себя ноги, разглядывая бледное лицо Мина, забывая о сценарии, зачетах, вообще обо всем на свете. Юнги же снилось что-то теплое и приятное, что-то, что заставляло улыбаться во сне. По телу разливался жар, особенно когда Чонгук отрывался от своего занятия и смотрел на него. И возможно, нет, совершенно точно, это был тот самый Чонгук, которого хотелось сжимать в объятиях, чаще чувствовать это тепло, которое все сильнее и сильнее окутывало сердце. Честно говоря, Юнги тоже слишком уж сильно тянуло к новому соседу по комнате. И он тоже понимал, что во всем этом виновата метка на ключицах. Парень старался не думать, бежать от мыслей о брюнете. Именно поэтому старался избегать его присутствия, ибо надпись реагировала слишком уж бурно. Но сегодня он уже никак не смог преодолеть желание татуировки на ключицах просто быть рядом с Чонгуком. Шуга спал, наверное, не очень долго. Может, полчаса. Может, час. Однако, этот сон. Такой теплый и мягкий, он позволил зарядиться энергией, кажется, на весь оставшийся день. Рядом с Гуком, просто в одной с ним комнате, было невероятно уютно. По телу сразу разливалось какое-то странное чувство. Нежность что ли. Шуга не понимал… совсем не понимал этого, ведь он никогда и ни к кому не испытывал симпатию. По крайней мере, рядом с Чонгуком было хорошо, а сам Юнги уже не мог бороться с этим чувством. Когда из уха выпал наушник (парень чаще всего спал вместе с ними, ибо так не слышно шума ни с улицы, ни из-за двери), Юнги поморщился, снова поворачиваясь лицом к младшему, чуть причмокивая губами и потирая сонные глаза. — Ебаный, блять, мир, — крепко ругнулся он, снова касаясь пальцами метки на открытой груди. — Что ж ты так чешешься-то?!.. — А? Что? — отозвался парень, не сразу понимая, что это адресовано не ему, а миру, который чем-то не угодил сонному Юнги. Спящий Мин выглядел слишком уж мило. Его худое тело, руки, на которых выступали синие полосы вен, выглядело завораживающе. Ключицы особенно привлекали внимание Чона, на них было аккуратно выведено его имя. Хотя парень и был удивлен таким совпадением, хотя и заметил его еще при знакомстве, когда Шуга разделся перед сном, это не так сильно волновало. Больше удивляло поведение собственной метки, запястье снова жгло, что свидетельствовало об окончательном пробуждении старшего, но не болело. Понимая, что сейчас внимание обязательно упадет и на него, а не только на наушники, Чон принялся быстро собирать бумаги, роняя ручки и карандаши, снова изучать свой сценарий и рисунки к нему. Было слишком страшно узнать реакцию Мина. — Ты делаешь это, чтобы со мной не разговаривать, или реально так интересно? — выжидательно спросил Юнги пытаясь найти наушник, не открывая глаз. Он как-то сразу понял, что Чонгук, замешкавшись, потянулся к бумагам, роняя все вокруг. Сразу понял, что все это он делает для прикрытия, ибо несколько минут назад явно занимался чем-то другим. — Да где ж ты, еб твою мать? — Мне нужно подготовить этот гребаный сценарий, — нервно проговорил Чонгук, понимая, насколько сильно режут слух ругательства Шуги, потирая запястье. — Провалиться на первом же зачете не хочется, — ворчал брюнет, скорее из-за боли в запястье, чем из-за сценария, который писал уже несколько вечеров подряд. — Да как же бесишь… — Вот идиот. Учит ещё что-то. Знаешь, я за три года ещё ничего не сделал и не сдал, но до сих пор как-то учусь. Просто пойми, что тут никому ничего нахер не надо. Глазками похлопал — зачёт получил, — Юнги пожал плечами, морщась и все же открывая глаза, ибо наушники находиться совсем не желали. — Я бешу? — Нет-нет-нет, — затараторил брюнет, понимая, кажется, что обидел Мина словами, которые предназначались аккуратным буквам на запястье. — Я просто проверяю правильность своего сценария. Улыбнувшись, Чон поднял взгляд на сонного Юнги, откладывая бумаги на стол, пытаясь как бы показать, что все закончил. Хотя, на самом деле, ничего он не закончил. Даже до середины не дошел, а ведь сдавать это все нужно уже послезавтра. — Проверяй тише, — темноволосый отложил телефон в сторону, пошатываясь, вставая со своей кровати и потягиваясь. Когда он разговаривал со своим новым знакомым, метка не болела так сильно, не ныла. И это даже в какой-то степени толкало на диалог. Правда, на какой-то грубый диалог. — Не один. — Фух, вроде правильно, — расслабившись, сказал про себя Чон, только вот как-то громко, так, что, скорее всего, это услышал и Юнги. — Прости, пожалуйста, не буду больше тебе мешать. Тем более, я уже все закончил, — как-то робко, виновато произнес Гукки, оставив бумагу в покое, положив все на тумбочку, садясь на стул. Хотя и понимал, что Шуга уже встал и спать больше не будет. Нужно было как-то развить разговор, ибо шансов поговорить так мало. Мучительно мало. — На каком курсе ты учишься? — Третий курс актерского, — буркнул Юнги. Это не совсем его мечта. Не совсем его место в жизни, но хоть что-то. Он рад, что смог поступить хотя бы сюда. Возможно, в будущем он даже сможет работать где-нибудь в театре. Хотя, с таким рвением к учебе, дальше, чем массовка, никогда дело не дойдет. Пересекая комнату и подойдя к соседу, Мин зачем-то наклонился, прижимаясь открытыми ключицами к его спине. Не понятно, зачем… Просто так захотелось. Просто последнюю неделю тело, будто не принадлежит ему. — Легче… Боль сразу же прошла, уступая место… ничему. Пустоте. Какой-то нежности в голосе и нитке судьбы где-то в груди. — Мин, что ты делаешь? — удивленно прошептал брюнет, ощущая, как мелко вздрагивает его спина, как дрожат собственные руки и губы. Такое чувство… теплое. Будто бы этого он ждал всю свою жизнь, будто только этого так страстно требовала его душа. — Почему мне так хорошо? — Боже, я пьян, — Юнги покачал головой, просто не имея сил, но имея дикое желание отстраниться. Уйти. Убежать. Просто провалиться под землю. Он просто стоял, убрав руки за спину и наклоняясь, вплотную прижимаясь меткой к коже младшего, больше ничего не делая. Будто прирастая к полу. — Какого черта… Гукки покраснел, губы желали просто целовать нежные, чуть потрескавшиеся от мороза губы старшего, пальцы касаться тела. — Я, вроде, не говорил тебе свое полное имя, — Шуга медленно закрыл глаза, ощущая, как подрагивают ресницы, и губы расплываются в какой-то странной, не свойственной улыбке. — Покажи руку, пожалуйста… Он говорил медленно, словно мурлыкал. Ему и самому было приятно. Точнее не ему, а тому, прошлому Юнги, который до безумия любил того прошлого Чонгука. Но настоящий Мин… Он никого не любит. Совсем. А Чона вообще от силы неделю знал. О какой тут любви вообще может идти речь? — Ой, — вскрикнул младший от вновь нарастающей боли по венам. Запястье жгло, а кожа вокруг надписи покраснела. Шуга старался не отстраняться, напротив, только сильнее прижиматься к темноволосому парню. Послушно протянув руку старшему, Чонгук зажмурился от пульсирующей боли, от того, что сердце все еще нарочито пыталось выпрыгнуть из груди, а бабочки в животе слишком уж сильно расправили крылья. Он просто хотел, чтобы Шуга как-нибудь успокоил все его чувства. Поцеловал, хотя бы обнял. И, кажется, метка настолько завладела сознанием, что брюнет просто перестал понимать, где во всей каши событий его место. Руки Чонгука оказались достаточно тонкими, худыми и бледными, словно у девушки. Нет, они определённо чем-то отличались от рук Юнги. Если у Мина выпирали косточки на запястьях, а вся рука до плеча была раскрашена синими полосами вен, что свидетельствовало о худобе, то у Гука… у него ручки были аккуратными, чистыми, даже родинки и те встречались не везде, что уж говорить о шрамах или синяках. Единственное, что нарушало всю эту гармонию — витиеватая надпись на запястье. Причем сделана она была в таком же стиле, что у Мина, да и, судя по цвету, уже давно, возможно, даже в одно время с меткой Шуги. — Что это? — спросил темноволосый, разглядывая на руке свое имя и удивляясь, почему не заметил его раньше. В его голове летали разные мысли, но не одна не была, кажется, правильной. Да и зачем парню делать на руке татуировку с его именем — именем человека, с которым даже не виделся никогда. Нет, возможно, конечно, «Min Yoon Gi», что чёрными буквами выведено на запястье, вовсе не он, а какой-нибудь другой Юнги, но надпись на хрупкой руке, которая буквально помещалась в ладонь полностью, так пульсировала, горела, будто уже открытым текстом орала: «Вам, твою мать, повезло! Хватайте друг друга, обнимайте, целуйте, женитесь и в закат. Наша миссия выполнена!». — Откуда она у тебя? — В пятнадцать лет я как-то умудрился сделать ее, — неуверенно, с какой-то опаской пролепетал парень. — Правда я совсем не помню как это произошло, просто, вроде, мне понравилось это имя, а дальше? Дальше туман и имя с утра. Еще и мужское. Было стыдно перед мамой ужасно, а она лишь головой покачала, — улыбаясь, выдал брюнет, ощущая насколько тепло и уютно. Насколько сама метка рада этому. И младший понимает. Все понимает… Поведение Юнги как-то связано с надписью на его ключице. Будто она сводит с ума парня и заставляет тянуться к Чону, хотя он и старается все это скрыть. Но сейчас, сейчас все его старания летят крахом. Впрочем, и самого Чонгука татуировка на руке убивает изнутри. У него при объятиях старшего по всему телу прошло тепло. Нежное чувство охватило полностью, будто спрятало в кокон. Мимолетно коснувшись метки пальцами, успокаивающе гладя буквы, Юнги вновь почувствовал тепло у ключиц, надписью все еще прижимаясь к спине младшего. Странно… Тяжело выдохнув, Юнги притянул тонкую бледную руку к себе, не понимая, зачем делает это. Желание таких вот мимолетных касаний пришло вновь внезапно, как когда он спешил вдруг в комнату, забывая о том, что нужно поддерживать легенду, что ему вообще не нравится Чонгук. Он аккуратно коснулся метки губами, снова чувствуя жар внутри и стук сердца. Бешеный гул в груди. — Ебаный… Чонгук, уйди, — услышав, как Чон говорит о семье, темноволосый парень с силой отстранился, собирая волю в кулак, чтобы отойти, пересилить желание просто прижать к себе. Ведь его метку никто из родных даже не видел. — Прости, если что, — виновато ответил Чон. Когда Юнги отстранился, все чувства просто ушли, уступая место внутри пустоте и холоду, вместо того уюта, что разливался по телу, комнате, когда Шуга так нежно целовал его запястье, касался теплыми губами аккуратной надписи.***
Брюнет тихо лег на кровать, даже не раздевшись. Мысли путались и заворачивались в один клубок, не давая разобраться. — Ты ведь тоже чувствуешь это? Или я с ума сошёл? — тихо спросил Шуга, пренебрегая всем разговором. Будто ему вообще плевать на надпись, вообще на Чонгука. На все, кроме тепла в груди во время своеобразных объятий. Темноволосый даже отвернулся к стене, стараясь не смотреть на младшего, а ещё, надеть быстрее что-нибудь, прикрыть метку. — Или все-таки псих?.. — Чувствую, — тихо ответил Чонгук, опуская голову в подушку. Чувство пустоты не покидало его. Руки резко стали холодными. Глаза — бесчувственными. — Это странно, такое чувство, будто крышу разом сносит. Будто она просто съезжает от меня в неизвестном направлении и машет белым платочком. В комнате повисла тишина. Им обоим было жутко продолжать разговор, который бы все равно, наверное, ни к чему не привел. И это «наверное», кажется, мешало больше всего. Ведь вся суть в том, что если один из них скажет хоть слово, придется докапываться до истины, говорить о своих чувствах. А от симпатии, тем более, от того, что тянет их друг к другу из-за надписей, нужно будет как-то избавляться. Но… никто из них этого просто не хочет. А быть рядом? Глупо… слишком легко. — Юнги? — робко позвал младший, утыкаясь носом в одеяло, боясь нарушать тишину, боясь слов. — Я этого не хочу. Не трогай меня больше. Просто переезжай куда-нибудь. Я чувствую себя идиотом, потому что не могу ничего сделать с этим. Еще эта татуировка тупая, дурацкая, — фыркнул Юнги, поворачиваясь к парню. — Да? Ты еще что-то хотел сказать. Извини, я перебил. Юнги никогда ни перед кем не извинялся, но Чонгук. С ним как-то странно. С ним Мин совсем не Мин. — Забей, — пробубнил брюнет, чувствуя, что этих слов боялся сейчас больше всего на свете. Больно. — Я с тобой согласен, лучше переехать, — тихо ответил Чон, заглушая вялую боль в запястье и горькую в сердце. — Мало ли к чему это может привести… — Я уже говорил, что комнат больше нет, — как-то грустно ответил Мин, ощущая, как сжимается сердце. Он вроде бы хочет жить один, чтобы не трогал никто, ведь он привык быть слишком одиноким. Но вот то, что связано с меткой, то, чего Юнги не знает, не понимает, просто боится, желает присутствия младшего. Желательно каждый день, каждый час. — Просто поменяйся с кем-нибудь комнатами, — брюнет тихо выдохнул, садясь рядом с соседом, снова подаваясь желаниям метки, закидывая ногу на ногу и стараясь выдерживать расстояние. — Ну, или просто держись от меня подальше. Ведь до этого у нас неплохо получалось.