They met thanks to a tattoo.

Шесть тридцать две. За окном еще до сих пор темно. Хотя небо серое, тронутое первыми лучами холодного октябрьского солнца. Первыми неяркими лучами зари. В этом году осень в Сеуле выдалась уж слишком холодная, слишком рано переходящая в зиму. Никаких пожелтевших листьев — скорее серые или черные, пожухлые. Они будто всегда были такими, но, кажется, это особенно никого не волнует. На улице тихо, пока спокойно. Даже птицы, кажется, совсем замерзшие, не поют, не будят своей надоедающей громкостью ни Мин Юнги, ни Чон Чонгука, ни Ким Тэхена, живущего на два этажа выше в этом же блоке. Шесть тридцать три. На улице появилась маленькая тень какого-то сумасшедшего человека, непонятно зачем вышедшего чересчур уж рано. Судя по тому, что он идет к главному зданию института, скорее всего, спешит прийти на пары раньше всех. Только вот не в половину же седьмого утра. Кутается в длинный черный шарф, ускоряет шаг. Похоже, что преподаватель, причем один из новеньких, еще совсем молодой, наверное, только после института. Шесть тридцать пять. Светловолосый парень с непокрытой головой и легко запоминающейся внешностью, натягивая шарф почти до глаз, словно приведение скрылся за массивными дверьми невысокого кирпичного здания с витиеватыми арками и колонами. Снова тишина и покой. Никого. Шесть тридцать семь. С правой стороны от кровати Юнги, за стеной послышался громкий и обреченный крик какого-то первокурсника и стук в эту же, похоже, картонную стену. Короткий. Что-то вроде: «Да я же только уснул! Ненавижу! Прошел только месяц, а я уже заебался… кто-нибудь выкинете меня на помойку, я хотя бы высплюсь…» — и это если опустить большую часть матов и всхлипываний. Музыка из другой комнаты сразу заткнулась, так как, кажется, этот стук о стену был летящим и тут же развалившимся на части будильником. Но даже это не заставило кого-то в комнате открыть глаза. Слишком уж студенты невосприимчивые люди, особенно когда спят. В таком состоянии, они скорее услышат звонок с пары, чем взрыв в паре метрах. Шесть тридцать девять. До начала первой пары еще чуть больше часа, хотя кому она вообще нужна эта пара? Просто покажите мне человека, который ни разу не прогуливал первое занятие в институте или школе. Тогда я, может быть, и поверю, что студентам пора просыпаться. Так вот, до начала первой пары чуть больше часа, но в комнате все еще царит тишина, тепло и уют. Здесь никто все еще не кричит и не кидает телефоны в стену. Никто не бегает по комнате, пытаясь найти второй носок или чужую тетрадь с конспектами, которую брал еще две недели назад, обещая переписать все за пару часов, но так и не вернул, даже списать не удосужился. Здесь еще рано для всего этого. Одеяло медленно сползает с кровати, почти касаясь пола и открывая аккуратненькие накаченные ноги, а вот подушка почему-то становится невероятно неудобной, какой-то не такой, как всегда. До будильника и пробуждения еще минута. Минута, за которую обычно сонно открывают глаза, глядя в экран телефона и устало закрывая их снова, надеясь, что за эти шестьдесят секунд реально окончательно выспаться.

***

Утро наступило слишком неожиданно. И нет, не потому что Чонгук встал, чтобы выключить разрывающийся от нетерпения будильник. Нет, не потому что одеяло окончательно упало с кровати, открывая ноги, да и вообще все тело младшего для монстров из-под кровати. Брюнет хотел потянуться, как обычно поворачиваясь на другой бок, уже собираясь вставать, зная, что скоро сработает будильник, который обязательно нужно будет скорее выключить, чтобы не разбудить Юнги. Еще открывая глаза, он подметил, что кровать какая-то уж слишком тесная, хотя обычно на ней и больше места. А еще, чересчур уж тепло, слишком тепло. Темноволосый резко развернулся, чувствуя, как чьи-то руки сжимают его в ненавязчивых объятиях, причем так собственнически, что это даже, вроде, не удивляет. Разве что, не проснувшийся еще мозг намекает, что что-то не так, но какая разница. Он же только намекает. Чон особенно не сопротивляясь, даже напротив, словно тая в теплых руках, очень осторожно, чтобы не разбудить того, кто так заботливо согревает, пока одеяло предательски пытается покинуть кровать, прижался к теплому худощавому телу, потянув руки к теплым щекам. Или только к тому месту, где должны быть теплые щеки человека, с которым он делил кровать в столь раннее утро, щурясь и открывая заспанные глаза. Чонгук ожидал всего… Нет, не так. Парень, скорее, вообще ничего не ожидал. Думал, наверное, что это такой же теплый сон, просто слишком реалистичный. Бледное спокойное лицо. Раскосые закрытые глаза. Недлинные ресницы. Аккуратные черты лица. Розовые губы, которые Чон бы сейчас с удовольствием поцеловал, если бы не одно «но». В паре десятков сантиметров, так, что они практически касались друг друга носами, лежал тот, с кем Гук в своих снах делил все свое тепло, любовь и кровать, кстати, тоже. Утро Юнги наступило чуть позже, чем утро Чонгука. Буквально на пару мгновений. Причем не так, как обычно, от будильника соседа по комнате, который он всегда ставил на одно и то же время, а от вещи похуже. Ибо в следующую секунду, его разбудил пронзительный крик прямо в ухо. — Твою мать, Шуга, — хрипло вскрикнул парень, осознавая, наконец-то, что происходит. Понадобилось ровно две секунды, чтобы окончательно проснуться и предпринять первую попытку скинуть худого, но тяжелого парня с кровати, причем очень интенсивную попытку. — Какого черта ты тут забыл? В моей кровати? Чонгук не спешил успокаиваться, уже не обращая внимания даже на музыку на фоне, на орущий уже тридцать секунд будильник и недовольное выражение лица старшего. Его глаза, все существо заполнилось каким-то непонятным страхом, который вытеснил не только здравый смысл, но и желания метки на перебинтованном запястье. Ему страшно, причем страшно не только видеть темноволосого парня рядом, но и заглядывать под одеяло. Ведь, по сути, он может не обнаружить на себе одежды. — Ты что орешь, а? — парень почти не отреагировал на слова, скорее на визг. Он сейчас дошел быстрее, чем смысл фразы. — Если проспал, твои проблемы. Я тебя будить не обязан, — Шуга чуть потянулся, кажется, не понимая, что спит он не в своей кровати у стены. Он лишь снова подмял под себя вырывающегося и лягающегося младшего, притягивая к себе за талию, наверное, думая, что это одеяло. Если честно, Мин по утрам неадекват. Причем от слова «вообще».  — Почему ты притягиваешь меня к себе? — снова заорал Чон, теперь уже совсем не имея сил пошевелиться, скорее, из-за того, что Шуга слишком крепко держал его в объятиях. Так, что перехватывало дыхание. Он находился в шоке. В общем-то в полнейшем шоке. Ноги будто прилипли к кровати и не хотели уже двигаться, отталкивая, а руки, напротив, так и тянулись к старшему. — Какого черта ты вообще делаешь на моей кровати? Чонгук совсем недоумевал, как до черноволосого не дошло это. Как вообще до человека может не дойти, что он лежит в чужой кровати, обнимая абсолютно чужого человека, да еще и так, будто этот «чужой человек» самый родной и любимый на свете. Парень все еще вяло пытался вырваться из каменной хватки Юнги. Но все попытки, как нестранно, шли крахом. — Ответь мне на один вопрос, — уже более спокойно произнес младший, понимая, что на первую порцию предложений с вопросиками ему никто отвечать не собирается. Да и вообще, осознавая, что Юнги, похоже, снова уснул. — Между нами что-то было? — Иди нахуй, Чонгук. Что за мысли? Ты че курил вообще? — рыкнул Шуга, притягивая «одеяло» крепче, все еще не понимая, что оно не может быть таким теплым. — Что между нами могло быть, идиота кусок. Я когда пришел, ты уже спал. Глубоко. Еще и в любви признавался. Сразу же облегченно выдохнув, Чон осмелел, даже почувствовал, наконец-то, как сердце вернулось на место, переставая биться так, словно собирается сломать ребра и выпрыгнуть из груди, помахав уже чуть успокоившемуся парню белым платочком. - Отпусти ты меня уже, — еще тише попросил Гукки, все же стараясь выбраться из объятий парня, правда, уже аккуратнее. Сначала освобождая руки, хотя Шуга и сопротивлялся. Причем, очень настойчиво сопротивлялся. — Я тебя не держу… Я держу одеяло. Поэтому, будь добр — заткнись! — Да блять, ты меня держишь! — снова прикрикнул Чон, понимая, что говорить что-либо спящему Юнги просто бесполезно. — Глаза открой, увидишь… — Рот закроешь ты сегодня или нет?! — Шуга медленно отпустил младшего и, не открывая глаз, перевернулся на спину, не понимая, что вообще несет Чонгук. Ну как перевернулся? В следующую минуту он оказался на полу, причем плашмя, на спине. На холодном полу. Голой спиной. — Нахуй, ебаная кровать. Что за херотень происходит? Шуга подскочил с пола, собираясь наорать на Гука за то, что тот скинул его с кровати. Думая, что это новый способ поговорить по утрам, разбудить и заставить идти на занятия. Но сам Чонгук спокойно продолжал лежать на своем месте, что, кажется, чуть-чуть прояснило сознание темноволосого. Или не прояснило. — Нахуй. Что ты лезешь ко мне? — все еще негодовал Мин, потирая ушибленную спину, на которой уже начинал синеть огромный синяк. — Какого хуя я вообще делаю в этой части комнаты?! — Это я уже полчаса пытаюсь у тебя узнать, — наконец-то, парень немного успокоился. Шуга его отпустил, а точнее упал, что позволило почувствовать себя лучше, даже понять, что запястье начало гореть, злобно ругая Гука за глупости. Ведь вместо того, чтобы выгонять парня, он мог вполне провести с ним лишний час времени, ведь спящего Шугу пушкой не разбудишь. — Какого вообще черта ты оказался на моей кровати? И когда это я признавался тебе в любви?.. — Иди нахуй, извращенец мелкий, — Шуга потер глаза, хватая с кровати одеяло, которое и так почти сползло с нее, оголяя плечи и в принципе тело Гука, закутываясь в него с головой, злобно надувая щеки и проигрывая в своей голове все способы убийства. А вместе с ними и места, куда можно спрятать труп неугодного, а самое главное — наглого Гука. — Я тоже люблю тебя, мой Сахарок, — передразнил он. — Я это, по-твоему, сказал?! — Что, блять?! — снова заорал Гук, оказываясь во враждебной окружающей среде без теплого одеяла, а точнее — без теплых, обнимающих рук Юнги. Он кричал, скорее, защищаясь от всего того потока информации, которою на него вылил Мин, ведь он-то не помнил ни своего сна, ни, тем более, того, что говорил во сне. — Ты идиот! — ощущая, как на щеках появляется румянец, а по коже вновь разливается жар, только теперь не от метки, а от собственных, настоящих, чувств, Чонгук вскочил с кровати, стараясь не смотреть на старшего, пересекая комнату и хлопая дверью в ванную.