***
У каждого есть свои скелеты в шкафу, и Антон исключением не был. Ему было, что скрывать, особенно от Арсения, потому что знал, что если тот узнает об этом, то парню делать это настрого запретит. — Я погулять с Димой и Серёжей, буду к восьми, — небрежно бросает Антон своему химику каждый день, целуя его в лоб после последнего урока, а затем тут же трусливо сбегает, надеясь, что тот не услышал фальши в его голосе. — Как стемнеет — сразу же отзванивайся, что с тобой все хорошо, — каждый раз кричит ему Попов в ответ, и ученику становится совестно. Он обманывает его день за днём, почти каждый день, и от этого хочется драть волосы на голове. Арсений же совсем этого не заслужил. Но и Шастун иначе не может. Он срывается домой, думая лишь о своей сестре. Она там совсем одна, без защиты, и парень не простит себе, если с ней вдруг что-то случится. Костя то и дело забывает забрать её из садика, или даже вовсе отвести её туда, оставляет голодной в незапертой квартире. Отчим в последнее время пошёл в разнос — сидит в запое уже несколько недель, а ещё и вновь стал употреблять. Об этом свидетельствовали кучи грязных шприцов на кухне с разбросанными ложками, чуть подпаленными снизу. Антон лишь тяжело вздыхал и выкидывал все в мусорку, надеясь, что Костя в ближайшее время не проснётся. Если он увидит пасынка здесь — ничего хорошего ему точно не светит. Антону было страшно. Он боялся любого звука в своей же квартире и понимал, что продолжаться так не может. Он не может жить в страхе, думая об этом каждую секунду. Страшно за сестру, за себя, потому что совершенно непонятно, что случится на следующий день. Парень думал, очень долго думал, надеялся найти выход из этой ситуации. Приезжать сюда домой каждый день он не мог, Арсений уже точно догадывается о чем-либо. Медлить было нельзя — Шастун видел, какая ситуация была в собственной семье. Надежда, хоть и маленькая, что Костя умрет от передоза в ближайшие недели, росла, но надеяться на это было нельзя. Нужно было искать выход из этого, и Антон был близок к нему. Близок настолько, что решается на самый отчаянный шаг в своей жизни — взять билет в Воронеж для себя и сестры, чтобы передать её в руки бабушки, которая об этой всей ситуации даже не догадывалась. Парень уже много раз заезжал по пути домой на московские вокзалы, надеясь отыскать самый дешевый билет из всех возможных вариантов, но везде получал отказ. Одному ехать — можно, а с сестрой — нет. Это не заграница, до Воронежа на поезде часов одиннадцать-пятнадцать, это относительно недалеко, но без заявления, которое нужно было заверить у нотариуса, продавать билет на поезд Антону отказывались. Для этого нужен либо Костя, либо бабушка. Парню ничего не остаётся делать, как перерывать полки у себя дома, в надежде отыскать хоть где-нибудь заветные цифры, которые ему были так нужны. Номер бабушки наизусть он не знал, да и вообще не знал, в принципе, потому что ни отец, ни мать не давали им общаться все эти годы. Звонок в Воронеж был сейчас единственным шансом на спасение. Были варианты и проще — например, посоветоваться с Арсом — но Антон всячески отказывался от этого варианта. Он не маленький, и это дело только его семьи. Он справится с этим сам. — Все же будет хорошо? — спрашивает Ёся брата, когда тот выкидывал очередные шприцы в мусорку. Если раньше он пытался хоть как-то не допускать сестру к этому всему, чтобы она даже не видела этого, то сейчас было уже глубоко все равно. Он устал, он чертовски устал. — Все обязательно будет хорошо, — говорит ей Антон в ответ, растягивая губы в наигранной улыбке, а затем на всякий случай трижды споласкивает руки с мылом. Лишние проблемы ему сейчас уж точно не нужны. Продолжать бездействовать, наверное, было одним из видов суицида, терять время было нельзя. Это парень понял в тот момент, когда все же смог дозвониться до бабушки, и та, в свою очередь, тут же сказала, что уже берет билеты на ближайший поезд «Воронеж-Москва». У нее был такой взволнованный голос, что Шастун уже сожалел о содеянном. Вводить женщину в курс их жизни, особенно нынешней, было непросто. Парень рассказал обо всем, кроме матери. Ему пришлось выдавить из себя, что это был несчастный случай. Ведь в последнее время так часто люди выпадают из окон, и бабушка совсем не удивится, узнав о том, что с ее дочерью произошло то же самое. Приехала она так же быстро, как и обещала — видимо, действительно взяла билет на первый же поезд. На дорогу ей понадобилось меньше суток, и одним утром перед школой, под внимательный взгляд Арсения Сергеевича, Антон пытался договориться о встрече сегодня же. Химик кружил около своего парня, навостряя уши с каждым его словом, а после и вовсе не вытерпел: — Ну, мышь моя скрытная, рассказывай давай, с кем ты там на встречу собираешься, — мужчина рукой преграждает ему дорогу, когда Шастун уже почти залетел в ванную, — на свиданку с кем-то собрался, да? — Да, — невозмутимо отвечает Антон и кивает, подтверждая серьезность своих намерений, — со своей совестью. Арсений суживает глаза, но пританцовывающего парня вперед пропускает, отчего тот несется в туалет, поставив для себя личный рекорд по скорости в дистанции на короткие забеги. На этом короткий допрос прекращается — все равно Попов узнает, что ему нужно, потому что такая таинственность Антона была явно не к добру. А его мочевой пузырь явно не такой терпеливый, как сам мужчина — подождать чуть больше вряд ли сможет. Еще больше подозрений появляется, когда сквозь большой напор воды в ванной химик слышит голос своего парня, достаточно тихий и неразборчивый. Либо он окончательно съехал с катушек, что тоже вполне себе вероятный вариант, либо же ему просто стало скучно. Иногда Шастун мог разговаривать с самыми обычными вещами, например, недавно он слезно умолял ванную шторку не прилипать к стенке, потому что это мешало ему нормально мыться. Просьбы к окнам не закрываться, а к посуде вымыться самой Арсения уже не удивляли, поэтому сейчас он тоже не особо удивился, но насторожиться все равно пришлось. После этого Антон избегал всякого контакта. Перед учебой, которая надоела уже обоим, химик хотел обнять парня и поцеловать в лоб, но тот мягко отстранился и сказал, что не хочет. Он смутно извинился перед учителем и молча ушел собираться, оставив Попова в полном шоке. Раньше такого никогда не было, ну никогда Шаст не отказывался от утренних нежных объятий. В голову Арсения тут же пришла самая страшная для себя мысль — а вдруг его Антон, которого он так любит, изменяет ему? А вдруг у него действительно есть кто-то другой, и вся эта забота, с которой он относился к своему парню, его утомила? Настолько, что он нашёл отдушину в другом? — А вы знаете, что была проведена серия экспериментов на мышах, результаты которых показали стопроцентную асексуальность этих самых мышей в идеальных условиях для размножения? — вдруг неожиданно парень выглядывает назад в кухню, забавно склоняя голову на бок. — Не знал. А к чему это? — у Арсения внутри все затягивается в морской узел от неясного волнения. Шаст ходит кругами, избегая прямых ответов на самые простые вопросы. — Да так. Просто, — его взгляд каменеет в одной точке. Кажется, это был чайник, слегка убитый накипью изнутри, — просто так. — Я заметил, что это правда, особенно вчера, — Попов выдавливает из себя улыбку, надеясь, что это хоть как-то приведёт парня в чувство. В ответ тот тупо моргает и скрывается за дверью, даже не пытаясь продолжить диалог, а мужчина чувствует, как внутри у него все рушится.***
Антон любил большие мосты. Огромные эстакады, широкие и бесконечные. Они удалялись за горизонт, по ним ездили громкие и очень вонючие машины, которые Антон совсем не любил. Под мостами всегда было сыро, шумно и страшно, но ему нравилось. Нравилось больше, чем не ходить в школу. Парень неспешно прогуливался, зависая на ещё один мост, и держал маленькую сестру под ручку. Бабушка уже вот-вот приедет на вокзал и, следовательно, заберёт Ёсю с собой. По телефону она слёзно умоляла Антона поехать третьим, она даже уже взяла билет на него. Но ведь он не мог все бросить просто так. Или все же мог. «Вот и посмотрим, куда заведёт мое желание во все засунуть нос», — мрачно хмыкнул тот, видя, как поезд «Воронеж-Москва» плавно въезжает на перрон вокзала. Здесь была почти вся его жизнь — друзья, дом. Молодой человек? Ну или не совсем уже молодой, конечно, но это не так важно. Они все, если не считать дом, парня попросту не поймут. Бежать от проблем — не выход, они всегда догонят тебя, где бы ты ни был, но решения Антон не видел. Разве что суицид, конечно, но. Но кончать с собой не хотелось, да и есть способ менее болезненный. Поезд в Воронеж ходит каждые сутки, и достать билет в один конец на него большой проблемы не составит. — Как ты вырос, мой дорогой! Как исхудал, божечки мои! — сетует бабушка, видя наигранно улыбающегося внука, который про себя едва сдерживает слезы, — какой ты у меня красивый! Может, и правда выход? — Что же ты мне раньше-то не написал, хороший мой! — продолжает охать бабушка, отцеловав его в обе щеки. Половину её слов Шастун и вовсе прослушивает, — я бы приехала, точно приехала бы! Я всегда знала, что Костя вашу семью до добра не доведёт! А как же Арсений? Вот так просто — уйти по-английски? Антон поправляет лямку тяжёлого рюкзака и отводит взгляд в сторону, часто-часто моргая. У него есть шанс, есть возможность бросить все в этот же вечер. У него начнётся новая жизнь, без отца, без воспоминаний. Он начнёт все с чистого листа, и ни одна вещь не напомнит ему о прошлом. — Ну так что ты решил? Едем вместе? — улыбается женщина, забирая из его руки маленькую ручку сестры. Она с грустью смотрит на приунывшего брата и тянет его за ткань толстых джинс. Мимо них проходят люди — счастливые и не очень, с вещами и без, и Антон признаётся себе, что ещё никогда не чувствовал себя таким одиноким. Может, ну этот мир к черту? — Едем, — кивает парень скорее сам себе и сглатывает непрошеный комок слез в горле, — когда поезд? — Ну вот и отлично, — мурлычет бабушка, обнимая внука, а Антон просто чувствует себя полным ничтожеством в эту секунду, — поезд вечером, в шесть. Я, наверное, хочу поехать прогуляться по Москве и взять с собой Ёсечку, — она улыбается, таща ручку девочки на себя, — ты с нами? — Я? — безэмоционально спрашивает Шастун и поднимает брови. Он находится сейчас не здесь. Сложно даже описать то, о чем он думает. Скорее чувствует, конечно, чем думает, но все же, — я… нет… Я вещи ещё не все собрал, — парень снова сглатывает слезы и молится всему, чтобы дрожащий голос не выдал его с головой, — домой поеду. Но я вернусь вечером, к поезду. — Ну смотри мне, — она грозит ему пальцем, а потом смеётся, — не приедешь — уедем без тебя, так и знай. — Я запомню, — бормочет Антон, выдавливая из себя улыбку. В кармане уже который раз вибрирует телефон. Шаст сегодня не появлялся в школе, и Арсений, наверное, возмущён — он ведь лично подвозил своего ученика прямо до ворот. У Антона нет лишних мыслей в голове. Он бездумно ходит туда-сюда, нюхает вкусные ароматы забегаловки на Казанском вокзале, а затем подыхает от жары в душном метро. Все мысли — свои, родные, и от этого становится ещё поганее. Желание начать все с чистого листа росло все сильнее и сильнее, и Шастун понимал, что сделать это придется. Хоть когда-нибудь, да придётся. Какой толк в этом чертовом сжигании мостов? Кто захочет вернуться — и вплавь доберётся. А если не захочет — про этот мост даже и не вспомнит. Проходя последний большой мост, который находился достаточно близко к дому, парень думает о том, есть ли такие мосты в Воронеже. В центре города он не был уже давно, а недавно лишь в пригороде у бабушки на огороде. Наверное, он совсем не похож на Москву сейчас. А ещё там нет Серёжи с Димой. И Арсения там тоже нет. Антон не помнит, как добрался до дома. Он открывает дверь квартиры, в которой прожил большую часть своей жизни, вытаскивает ключ, бездумно бредёт в свою комнату и устало опускается на стул около стола. У него до безумия раскалывалась голова, хотелось попить и элементарно сдохнуть. Внутри все жгло от ужасного чувства. Он теперь самый настоящий предатель. Он бросает тонущий корабль, который он сам, в принципе, и потопил, а теперь бросается наутёк первым. Ну да. Крысы же всегда сбегают первыми. И мышата в том числе. Когда Шастун уводил сестру из дома, приговаривая, что сюда она уже не вернется, Костя был дома. Он спал в комнате, и с каждой секундой тишины между долгим храпом у Антона сердце уходило в пятки. До ужаса было страшно, что сейчас он может проснуться и… И все. А в этот час отчима в квартире не было. Стоял стойкий запах перегара, выветрить который было сложно, и только он напоминал о его присутствии. А ещё Антон наврал бабушке. Самые необходимые вещи он взял с самого утра, поэтому собираться смысла не было. Просто хотелось последний раз приехать домой, взглядом запомнить это место, которое он, скорее всего, больше никогда не увидит. А ещё Антону надо разбираться со школьными документами. Наверное, их надо бы забрать, но сейчас на это нет времени. А ещё Антону надо попрощаться с Арсением. Он бездумно вертит телефон в руках, с шумом глотая, и никак не решается перезвонить на восемь пропущенных вызовов от своего любимого химика. Ведь он бросает его, как самая настоящая скотина. Он даже боится сказать ему об этом, ведь Попов не поймёт. Наверное, он любит его, и ему будет слишком больно. Если любишь — отпусти. И он тоже отпустит, если действительно любит. Парню стыдно, стыдно до ужаса, хочется рвать на себе волосы от этого отвратительного чувства. Он сбегает с жутким позором, никому не сказав ни слова. Он скажет, обязательно скажет, но только тогда, когда сядет в поезд. Если скажет раньше — точно передумает, а этого Шастун не любит. Проходит некоторое время. Солнце склоняется к земле все ниже, а пропущенных становится все больше. Наверное, уже скоро надо выдвигаться на вокзал, чтобы сесть на поезд в один конец. То, что даст ему путёвку в новую жизнь. Антон пытается улыбнуться сквозь боль, которой сейчас слишком много, она рвёт его изнутри, толчками вырываясь из-под кожи. Она течёт по венам и артериям, обгоняя пульс, и парню хочется, как ребёнку, завалиться на пол и зарыдать, катаясь по полу туда-сюда. Но он будет сильнее, он не сделает этого. И ровно в ту секунду, когда Антон устало трёт ноющие виски, уже почти готовясь выйти из квартиры, дверь с шумом хлопает. В коридоре слышится шумное дыхание, от которого у Шастуна подкашиваются ноги, а затем следует смачный удар о что-то. Старый кислый запах смешивается с новым, и Антон понимает, что это действительно всё. Костя вернулся в самый неподходящий момент, именно тогда, как парень окончательно отпустил от себя все, что тревожило его. — Бля-я-ять, — скулит он в голос, и тут же зажимает рот рукой. Дыхание в коридоре замирает, и слышится какое-то бормотание. — Где она, мать твою? Где она, я тебя спрашиваю? — пьяно орет отчим, обращаясь, кажется, к пасынку, и Антону хочется начать молиться. Он никогда не был верующим человеком, но сейчас это была единственная возможность на спасение. Однажды Шаст забрался на крышу с лоджии, благодаря альпинисткой верёвке и карабинам, но сейчас это было просто бредом. Он не успеет, да и верёвку в тот раз он просрал. А вдруг еще и крыша закрыта? Антон кидается к стеклу лоджии и оглядывается по сторонам. Балконы и подоконники слишком далеко — он не допрыгнет. У парня начинается паника, из-за которой мир перед глазами начинает плыть, как от сильного удара по макушке, — где ты спрятался? Я все равно найду тебя! — доносится из-за двери в комнату, и Антон несётся к ней. Раз, два, три — рывок вперёд. Парнишка вылетает в коридор, спотыкаясь, и видит шатающегося отчима прямо у входной двери. Он фокусирует пьяный взгляд на пасынке, а затем ухмыляется. Шаст издаёт звук, средний между всхлипом и рыком, чувствуя, как вместе с болью по телу растекается безысходность. В ногах жуткая слабость, от которой подкашиваются коленки, а внутри самая настоящая дыра, пропасть в груди. Антон делает шаг назад, а затем срывается с места в сторону кухни. Он слышит, как Костя идёт за ним, именно идёт, не бежит, и от этого становится ещё страшнее. В пьяном состоянии он неуправляем, он — ебаный сверхчеловек, у которого сейчас только одно желание, и парню оно, если честно, не очень нравится. Шастун, тяжело дыша, тянет на себя ручку ванной комнаты, а затем, как только оказывается внутри, закрывается на замок. А вот теперь действительно все, окончательное и бесповоротное. Отсюда нет выхода, а вход заблокирован, и прямо сейчас парню настанет крышка. Он пятится к стенке, опуская рюкзак на пол, и тихонько всхлипывает, зажимая рот рукой. Никогда, черт возьми, никогда ему не было так страшно. Никогда он не вёл прямое сражение за свою жизнь. Оно будет лишь единственным, и, кажется, прямо сейчас. Парень нащупывает в кармане выступающий телефон, а затем вытаскивает его, задерживая дыхание. За дверью происходило что-то странное. Отчим тупо прошёл мимо, на кухню, покружил по ней некоторое время, а затем вернулся к ванной комнате, тяжело задышав. Парню казалось, что в комнате не было лишнего кислорода, воздух стал свинцовым и слишком ядовитым, чтобы здесь находиться. — Я же знаю, что ты там… — пьяно сипит он, и Антон в очередной раз всхлипывает, одной рукой, даже не глядя в телефон, пытаясь отыскать номер Арса. У него сейчас дополнительные в школе, кажется, те, на которых должен был быть сам Шастун. Он ведь не сможет все бросить и приехать сюда, — выходи, блять, по-хорошему! — Костя с силой ударяет по двери кулаком, отчего Антон делает ещё один шаг назад. Голая пятка натыкается на что-то острое, и мальчишка взвизгивает от боли. Через секунду он уже летит на спину, оказываясь в душевой кабинке. Ногу, которая была неестественно подвернута, пронзает нестерпимая боль. Он снова хнычет, сжимая телефон крепче. На нем много заряда — никакими клише из ужастиков даже не пахнет, гаджет не сядет. Все будет хорошо. Арсений его спасёт. За ним приедут, его вытащат из этого ада, — ну все… И почти в ту же секунду, когда у Шастуна успело трижды остановиться сердце, в дверь насквозь проходит длинный и острый нож. По двери от него идёт трещина вверх и вниз, дерево с треском лопается. Антон закрывает рот рукой, чувствуя, как по щекам текут слезы. Он не чувствует их. Он просто понимает, что рыдает против собственной воли. Ему страшно, чертовски страшно. Никогда угроза смерти не была так близка, как сейчас. — Слушаю, прогульщик, — раздаётся спокойный голос Арсения в трубке. Видимо, Антон машинально нажал на кнопку вызова, и химик, разозлённый на то, что его игнорировали весь день, решает ответить на звонок. В дверь снова вонзается нож, но уже ближе к замку. А затем ещё раз, и ещё, смешиваясь с гулкими ударами ногой. И Шастун срывается. — Помогите мне! — кричит он, захлёбываясь слезами. Он скатывается вниз по стенке, рыдая в трубку, и пытается зажать рот рукой, — пожалуйста, он убьет меня! Помогите мне, я умоляю вас! — Антон не ощущает стыда. Наверное, в другой момент он бы скривился, услышав от себя такие нюни, но сейчас было глубоко все равно на то, как это выглядит со стороны. Хотелось выжить. Нож входит снова, и Костя с силой наваливается на скрипящую дверь, — пожалуйста, я прошу вас, приезжайте! Антон дёргается, и тут же визжит скорее от неожиданности, чем от боли. Его одает мощным потоком тёплой воды прямо из висящего душа. Парень сорвал кран локтем, и теперь кабинку начинает заливать. Все происходит так быстро, что Шастун поcкальзывается на мокрых коленях и, всхлипнув, роняет телефон на кафель. Слышится треск, и гаджет, разбиваясь, окунается прямо под сильные струи воды. Сломанный отошедший экран гаснет окончательно, и Антон кричит. Шансов нет. Он кричит, сдирая горло в кровь, захлёбываясь теплой водой, и слышит, как в дверь в ванную комнату не то, что ломятся — её уже выламывают. Дыхание спирает в зобу, а перед глазами плывут чёрные круги от нехватки кислорода. Он не прекращает кричать, орать в голос, в надежде на то, что его услышит хоть кто-нибудь. Он же не может быть одним единственным на этом свете, такого не может быть! Он не может сидеть один одинёшенек в этой проклятой ванной комнате, играющий против всего света белого. Дверь слетает с петель, и Антон закрывает лицо руками, сжимаясь в комочек. Он забивается в угол душевой кабинки, поджимая под себя ноги. Одна нога пульсирует болью в районе икры, и двигать ею просто невыносимо больно. Наверное, это его конец. Шансов нет, выхода нет, его убьют прямо здесь и сейчас. Нужно просто сидеть сычом и ждать своей кончины. Одежда прилипает к телу, намокает все, что было в карманах — деньги, карточка на проезд, сигареты. Волосы путаются, а перед глазами все плывет. «Простите, пожалуйста, простите меня! Я не знал!» — Антон мысленно прощается со всеми — с друзьями, Димой и Серёжей, бабушкой и Ёсей. И с Арсением Сергеевичем тоже. Он больше никогда не увидит его рядом с собой, никогда не поймёт, что значит быть любимым и любить в ответ. Он теряет самое дорогое, и он сам в этом виноват. Все так и закончится — в этой душной душевой кабинке, его зарубят, а, может, и расчленят. Разницы особой нет. Нужно просто приготовиться к тому, что сейчас будет больно, чертовски и смертельно. Больную ногу тянут вперёд, и Антон кричит, как в последний раз. Глаза он открывать не хочет, но решиться на это надо. От ноги слышится хруст, и в ушах звенит от боли. Парень размыкает веки, морщась от воды, попавшей в глаза, но тут же закрывает их, когда чувствует сильнейшую боль. Шастуна вытаскивают из кабины за онемевшую ногу, и он пытается хоть как-нибудь оставить себя в ней. Он вслепую цепляется мокрыми пальцами за дверки кабинки, режется о них и дёргается. Глаза он открыть боится, но по недовольному рыку и ослабшей хватке он понимает, что зарядил Косте коленом по лицу. В Антоне просыпается надежда, что не все ещё потеряно, ещё можно выжить, забить отчима ногами, как животное, вдруг все получится? Мокрые джинсы, мокрая футболка, все это прилипло к телу, и Шаст вспоминает, что у него с собой есть нож. Он подставляет руку туда, где он должен быть, а потом вспоминает. Да, нож-бабочка у него есть. В пальто. И оно висит в коридоре. Надежда испаряется так быстро, что Антон пропускает удар ребром ладони по горлу. Он не может сделать полный вдох, ему больно, и кажется, что внутри по гортани стекает кровь. Костя грубо перехватывает его за обе лодыжки и прокатывает пасынка спиной по острому краю душевой кабинки. Он больно режет спину, и парень снова кричит, упираясь в отчима пятками. Ну, а затем все же решает открыть глаза. И последнее, что он видит перед собой — огромные глаза, налитые ненавистью, прямо около него, а затем занесённую руку с ножом вплотную к его телу. А потом уже ничего не видит.