Всё останется в этой вселенной, Всё вращается в этой вселенной. Возвращается к нам, Запуская круги на воде. Ничего не проходит бесследно;
Наутро Антон чувствует себя невероятно разбитым — и это он даже ни капли алкоголя в рот не брал прошедшей ночью. Спасибо друзьям. Они, кстати, ушли даже не под утро, пожалев друга, которому почти скоро надо было рано вставать. Будит парня не будильник, и не звонок в дверь, а ворон, который, видимо, проснулся и радостно хотел оповестить об этом весь дом. Вот сука. — Как ты меня заебал со своей сигналкой, — раздраженно подскакивает парень и несется на кухню. Время на электронных часах на плите подсказывает, что сейчас только пять тридцать семь. До подъема еще почти два часа. Было, — я тебя сейчас на гриль пущу, — честно обещает своему питомцу Шастун, Цербером вырастая перед клеткой. Тот, завидев хозяина, жалобно запищал и попятился в угол, — правильно, чудищща, ты меня боишься, правильно! Птиц смолкает и прячет клюв под крылышком. И правда испугался. Антон тяжело вздыхает и делает шаг к шкафчикам. Где-то наверху был корм, кажется. И воду птице надо бы тоже поменять, а то изведет же, гад. Или гадина. Спустя столько лет парень так и не вдумался в пол этого существа. До него даже не сразу дошло, что «ворон» и «ворона» это совершенно разные животные, а не самец и самка. Но в его квартире, без сомнения, жил именно ворон — угольно-черный, грациозный, и, если честно, для птицы очень умный. Шасту иногда казалось, что эта тварь божья все слышит и всё понимает, но отмалчивается. А о своих попытках заговорить с ней словами «ну пожалуйста, я никому не скажу, что ты умеешь говорить, честно-честно!» вообще говорить не хотелось. — Ну что, доволен, доволен, скотина? — пыхтел Антон у клетки, засыпая в кормушку корм из пакета, — пожрать в ночи захотел? — ворон тактично промолчал. Видимо, сделал вид, что спит, — я тебе это припомню. Окажешься скоро на птичьем рынке, клянусь тебе… Какой птичий рынок! Шастун любил своего маленького и самого-самого любимого птенца-взрослую птицу больше жизни. Готов был на всё ради него: и ночью за кормом в метель бежать, и на лекарства дорогие тратиться, и выпускать полетать по квартире, зная, что тот обязательно разбросает всё, что плохо лежит. И именно за это всё любил, позволяя ругаться на него только себе. Время приблизилось к шести утра, когда Антон, у которого сна не было ни в одном глазу, вернулся на кровать. Через час с лишним — в самом-самом идеале — надо уже вставать и клепать себе что-то из еды на работу, хотя бы один контейнер. Бля, на работу… Шаст застонал и плюхнулся на подушку. То есть, всё это было не дурацким сном, не самым ужасным кошмаром наяву? Он действительно работает теперь со своим бывшим в своей старой школе на должности лаборанта? Жизнь — штука удивительная, Антон к этому привык давно, в том числе и к тому, что она имеет его так жестко, как только может себе позволить. На кухне закипела возня — корм застучал о клюв. Или клюв о корм. Парень перевернулся на спину и закинул ноги на одеяло. Холодненькое, уже успело остыть. Кровать была настолько мягкая, что хотелось остаться в ней навсегда — хотя бы на это утро. Или нет, всё-таки навсегда. Антон раскрыл глаза. Спать уже не хотелось. Хотелось валяться, простите, валятькаться и думать обо всём хорошем, наслаждаясь долгожданными каникулами. Нет, понесли черты искать приключения на жопу. Как же скучно живет Шастун, вот ей богу. Антон привстал на кровати и дотянулся до телефона. Быстренько пролистав все уведомления и не найдя в них ничего интересного, парень откинул от себя гаджет и поднялся на ноги. Ладно-ладно, жизнь, один-ноль в твою пользу. Пора идти и показывать себя серому и холодному московскому утру.***
Сегодняшний день встретил Антона невероятным холодом. Просто, блять, невероятнейшим. Парень, когда вышел из подъезда, тут же вернулся обратно в тепло. Сколько градусов? Явно ниже минус двадцати пяти, а то и за тридцать. Теплое пальто и огромный-огромный шарф с вязаной шапкой не спасали. Тут нужна была артиллерия помощнее. Тщательно всё взвесив и посмотрев, сколько будет стоить такси прямо до школы, Шастун кивнул самому себе и побежал в квартиру. У него есть свободных минут двадцать, если не тридцать, чтобы нормально позавтракать и сделать себе в термосе чай с бергамотом, который он в последнее время так полюбил. Завтракать пончиками в сахарной пудре — кажется, похоже на рай. Парень за обе щеки уплетает выпечку, подогретую в микроволновке, и радуется жизни. Кажется, второй рабочий день начинается не так плохо, как могло показаться сначала. Быстро смастерив бутерброд, а после также быстро запихнув в рот, Антон схватился за теплый термос и принялся вызывать такси. Двадцать минут пути из-за снега, двести пятьдесят рублей, и он в очередном за утро раю. Равноценный обмен, пожалуй. В такси мозг отключается. В утренних сумерках и огнях за стеклом машины у Шастуна закрываются глаза. Бодрость, которая удивляла получасом ранее, пропала совсем. Парень привык, конечно, спать по три-четыре часа, но два — рекорд за последнее время, если исключить совсем бессонную ночь. Антон делает глоток почти горячего чая, про себя молясь, что он подействует как энергетик. Ну, как энергетик, к которому еще не развилось привыкание за последние несколько лет. В школу Шаст влетает пулей, почти сшибая всю немногочисленную во дворе малышню, одетую в связи с сильнейшими холодами в сто одежек. «И все они без застежек», — хмыкает он про себя и прикладывает проходную карту к турникету. Охранник сегодня был злой — видимо, тоже не выспался. Сидит, насупившийся, и медленно водит взгляд из стороны в сторону. Антон внутри абсолютно разделяет его состояние. В шкафчике с ключами обнаруживается ключик с биркой «триста». Отсоси, блять, у кого угодно. Удивительно. Арсений Сергеевич перестал быть пунктуальным? Обычно он приходил достаточно рано для начала рабочего школьного дня, — «у него тоже, видимо, нет никакого желания трястись сюда в такой холод», — Шастун промолчал про себя, — «или это из-за меня». Антон устало вздохнул, взяв ключ из шкафа, и поплелся к кабинету. Предстояла мучительная дорога прямиком на третий этаж — парень был слишком слаб сейчас для таких экстремальных подъемов. Уже на втором Шаст подумал о том, что зря проснулся сегодня утром. Ночью. С боем добравшись до кабинета, парень глубоко вздохнул, выравнивая дыхание, и повернул ключ в замке. Внутри оказалось очень холодно, если сравнить с коридором. Какая-то сука оставила открытой фрамугу на верхнее проветривание. — Тварь, — вслух выругался Антон и поплелся к самому-самому дальнему окну кабинета. Видимо, открытым его оставили уборщицы, не рассчитывая, что завтра будет так холодно. Просто пиздец, как холодно. Настроение портилось с каждой минутой. Еще портило всё то, что парню нереально хотелось спать. Давно такого не было. Магнитные бури сегодня какие-то, что ли… И башка трещать начала в довесок ко всему. Шастун простонал сквозь сжатые зубы и направился в лаборантскую, чтобы хоть немного привести себя в порядок. И переодеться тоже надо бы, чтобы не предстать перед Арсом в самом пикантном своем воплощении. Стрелка часов не плелась — по ощущениям она вообще застыла на месте. Было уже почти восемь, когда Шастун не знал, чем себя занять. Свитер с тела исчез, оголив футболку, на плечи был накинут белый халат. Пальто с шарфом и шапкой лежали аккуратно сложенные на стульчике около стола. Вся химическая посуда была перемыта еще вчера, в шкафчиках царил полный порядок. Антону было настолько скучно, что он готов был устроить маленький ураган, а потом генеральную уборку. От скуки глаза закрывались еще сильнее, и парень ничего не мог с собой поделать. «Я всего пару минуточек», — клятвенно обещает себе Шаст и присаживается за стол. Он опускает голову на стекло, подкладывая под щеку руку, и прикрывает глаза. По телу разливается приятное тепло, — «проснусь даже до того, как химик придет в свою обитель, честно-честно…», — и ровно через секунду Антон подскакивает на месте от резкого звука. Это был звонок на урок. Во рту все пересохло, а тело было словно ватное. Голова гудела сильнее, чем до этого небольшого отруба. Прошло всего лишь… Почти сорок минут? Ну да, подремал даже, а не поспал. Парень протирает глаза и зевает, чувствуя, что отлежал руку и щеку вместе. У раковины обнаруживается Арсений, который что-то неторопливо делал… Видимо, с весами. — Доброе утро, — вырывается у Антона, и он потягивается. Химик дергается от неожиданности и разворачивается, облокачиваясь копчиком на мойку. — Доброе, — он улыбается, видя, какой сонный парень пытается привести себя в чувство по щекам. — Кто первым уроком? Звонок же был уже… — Первым уроком был твой сон, — мужчина не выдержал и рассмеялся, — это был звонок с урока. Сейчас девять пятнадцать. Антон облокачивается на стул. Серьёзно, что ли? Дела… Продрых на рабочем месте полтора часа, вот это он молодец. — А почему вы меня не разбудили? — Шаст нахмурился. — Ты так хорошо и крепко спал, — учитель умильно улыбнулся, и парень с трудом удержался от улыбки в ответ, — я решил не тревожить тебя. Всё равно первым окно было. Тебе, кстати, не мешало бы хотя бы расписание узнать, — Арсений тоже потянулся, и Шаст с силой заставил себя не смотреть на него, — а то вот так приедешь к восьми, а надо к девяти. — Окей, — Антон протер лицо рукой. Сонливость как рукой сняло, только тяжесть в голове со слабостью остались, — а вы как поспали? — не то чтобы интересно… Просто вежливость. Хотя для парня это звучит неубедительно. — Почти отлично, — Попов вернулся к весам, — но всё же пора за работу, — мужчина замолчал, — ты же, вроде, помогаешь мне, да? — Глупый вопрос. — Тогда сможешь проверить тетради? Их там дохера, — неуверенно продолжил Арсений, обернувшись буквально на секунду, — я не успеваю всё делать в сроки. Одни дела нескончаемые. — Без проблем, — кивнул Антон. Ура. Он не будет сидеть просто так — обычно это плохо кончается. Парень спокойно может (обязательно сделает) накрутить себя до чего угодно, а после расстроиться и разозлиться с того, что даже не происходит. Поэтому пусть лучше мозги и руки будут заняты хоть какой-то монотонной работой, чем самокопанием, — где взять? Как оценивать? И что именно? — Взять в шкафу у окна, — произнес химик, не отвлекаясь от работы, — проверить все крайние работы без отметки. А как оценивать — решай сам. Там много всего, и самостоятельные, и контрольные, и домашние задания, — мужчина замолчал, — если домашнее задание хотя бы есть, то ставь «пять», если нет, то «два». — А со мной вы не были так жестоки, — грустно вздохнул Антон и поднялся на ноги. Окей, работёнка не пыльная, сидеть проверять тетради — нормально. На практиках по фармации Шастун и не такими вещами занимался. Например, после первого курса весь поток массово направили в дендрарии, аптекарский огород и ботанический сад. Делать что? Правильно, наблюдать за растениями. У Антона тогда глаз дергался уже на третий день наблюдений за подорожником, и поэтому он был готов ко всему. — Я с тобой никогда не был жесток, — спустя некоторое время произносит Арсений и у Шастуна все падает внутри — в его голосе он слышит нотки боли, — только лишь… — он замолчал. — Не нужно, — вставляет свое Антон, усаживаясь на колени. Дрожащими руками он открывает дверцу шкафа, уже видя краем глаза, что внутри, как и раньше, лежали все непроверенные тетради, — просто не нужно ничего говорить, — голос дрогнул в унисон с руками, и парень уже во второй раз за день проклял себя за то, что проснулся сегодня утром. Арсений тяжело вздохнул и включил воду. Слишком громко как-то. Или у парня слишком обострился слух после такого глубокого сна. — Я скучал, — с трудом выдавливает Антон из себя негромко. Хах, ему это удалось сделать только потому, что зашумела вода где-то у раковины. Скорее всего химик не слышал его фразы, и это даже к лучшему. Он ничего не ответил. Шастун скинул все тетрадки на стол вместе с ручкой — она предусмотрительно лежала в том же шкафу — и приземлился на стул. Голова загудела с новой силой, а еще… Чёрт, заныла нога. Антон уже ненавидел эту ноющую боль. Как будто сустав на погоду барахлит. Для парня после того рокового дня это состояние стало самым худшим из всех, наверное, возможных. В чувство привел звонок, видимо, уже на урок, и парень вновь за это холодное утро потянулся. Н-да, работы тут хоть жопой жуй. Но, в принципе, никто и никуда не торопится. Арсений Сергеевич оставляет работу недоделанной и бредет к двери из кабинета. В классе, судя по всему, уже были ученики. Раздавался монотонный гул. — Я тоже, — бросает он на пороге, а потом закрывает за собой дверь, оставляя Антона в одиночестве. И в еще большей боли, которая после его слов накрыла парня со всех сторон.***
Шастун сидел в лаборантской и не отсвечивал. Сидел и проверял тетрадки спокойно, стараясь ни о чем толком не думать, чтобы не забивать себе голову. На работе надо работать, а не о хуйне всякой трепаться. Даже если мысленно. Время текло почти незаметно. Арсений тоже преспокойно вел свои уроки — его объяснения парень слышал из-за стены и улыбался, как дурак, когда он кого-то отчитывал у доски. Всё было почти так, как раньше, только вот Шастун больше не был учеником этой школы. Не сидел с друзьями за рядом в классе. Не сбегал с уроков. Не курил перед школой, грозясь быть пойманным от химика до директрисы. И от этого становилось больно. Кто бы что ни говорил, школа — лучшие времена юности. Старшие классы навсегда остаются в сердце, и Антон искренне сочувствовал всем ушедшим в колледжи-шараги. Они этой радости не знали. Так, всё! Пора останавливаться, пока мысли не довели до края. Ну и до больной ноги тоже. «Работай, Шастун, работай», — приказал парень себе и отложил в сторону от себя тетрадку ученика из десятого класса, который почти полностью завалил контрольную работу по многоосновным кислотам. Вот лошара, — «сиди и работай, пока есть над чем. Когда материал закончится, тогда уже подумаем о более грустных вещах». С этими мыслями Антон открыл следующую тетрадку. Судя по предыдущим оценкам, владелец, Андрей вряд ли был девочкой, являлся почти отличником. Обычно те, кто так учится в старшей школе по химии, будут сдавать её и на ЕГЭ. Шастуну стало жарко. А ведь конечно… Конечно, мать вашу, у Арсения Сергеевича есть и те, кто сдают этот предмет на экзамене. Те, кто ходят к нему на дополнительные. Те, с кого он дерет три шкуры, чтобы они написали работу на высокие баллы — химик был очень требовательным. А раньше на месте этих людей был сам Антон. Бегал после уроков в его кабинет, падал там в обмороки, переписывал контрольные, беззвучно рыдал над тетрадями по биологии, это ведь сейчас учителя полностью перевели в химики, во времена Шастуна он был еще и биологом, от количества материала, и, в общем-то, жил-не тужил. Ах ты ж, и классное руководство, наверное, у него тоже есть… Антон заревновал пуще прежнего. «Ты долбоящер», — парень с силой сжал свое запястье, скованное браслетами. Стало еще и больно, — «хорош гундеть, сиди проверяй давай. Выискался здесь герой-любовник, тоже мне!», — Шаст тяжело вздохнул и с первого раза открыл нужную страницу. Многострадальные многоосновные кислоты. Успокоиться не совсем получилось. На место ревности пришла легкая грусть, смешанная со звериной тоской по прошедшим временам. Ненавистная нога снова заныла, — «ну вот, опять. Доигрался». Антон сжал зубы и с силой заставил откинуть от себя все насущные мысли. Потом-потом, всё потом, он поговорит с учителем после уроков. Обязательно поговорит, не даст ему сбежать, как это было вчера. А сейчас просто надо сидеть и работать, сидеть и работать, а не сидеть и языком трепать, как дед старый. Шаст поставил кривую «пятерку» в уголке страницы и со вздохом закрыл тетрадь. Пора переходить к домашней работе восьмых классов.***
После последнего урока химик никуда не торопился — это Антон понял по тому, как со звонком он вплыл в лаборантскую, а после жестом показал парню на чайник. Кажется, время чаепития. Время за работой прошло так незаметно, что Шаст даже не обедал. А пора бы. Он включил кнопочку на чайнике — тот приветливо зажегся синим цветом, показывая, что готов к работе, и сел обратно за стол. Видимо, время не только чаепития, но и долгого разговора. Эти мысли подтвердили то, что Арсений закрыл дверь на замок. Видимо, чтобы никто не мог им помешать в… В чем? Никто не увел учителя на планёрку? Никто не потревожил в разгар драки или слёз на чьем-то плече? Что-о-о хотел показать этим Попов? — Ко мне уже несколько раз после уроков беспардонно вламывалась завуч с самыми разными просьбами, — в оправдание произнес тот, видя, как Антон пялится на закрытую дверь, — то иди документы собирай, то шкаф мне подвинь, то еще хуйня какая-то, — химик устало потер переносицу, — если что, нас тут нет. «Как грубо!», — восхищенно подумал Шастун. Обычно Арсений не позволял себе таких выражений, хотя лаборанту, признаться честно, очень нравилось. Либо максимальная нежность, либо вопиющая грубость. Другого не дано. — Хочешь конфет? Печенья? — предложил Попов в качестве смены темы и направился к чайнику около другого шкафа, ближе к двери из лаборантской в коридор. Черт знает, зачем она была нужна. На ней еще во времена учёбы Антона был сломан замок, а чинить его никто не планировал, — вроде были где-то. Еще зефир тоже был, если мы его не съели. — Ох, нет, спасибо, — Антон неуютно поежился и помотал головой, — мне просто чай. — С двумя ложками сахара, — они произнесли это в один голос, а после замолчали. Тишину нарушал лишь закипающий чайник, от которого начало запотевать окно. За ним валил снег большими-большими хлопьями. А вот сорваться бы сейчас туда… Снеговика слепить. В сугробе поваляться, забыв и наплевав, что на улице минус двадцать с хером. Языком к столбу какому-то присосаться. Снежинки открытым ртом половить, неуклюже задрав голову. Антон так и размышлял об этом всём, силой заставляя себя не думать ни о чем другом, но перед ним приземлилась кружка, от которой поднимался пар. Чай. Рядом у другого края стола на стул приземлился химик — тоже с полной кружкой чая и с чем-то в руке. — Всё проверил? — спросил Арсений, откусывая кусок небольшого зефира. Шаст молча кивнул и прильнул губами к кружке. Вкусно. Черный какой-то, то ли ванильный, то ли с ягодами какими-то. Непонятно, — спасибо тебе огромное, ты меня прямо спас. — Это моя работа, — просто ответил ему парень, как болванчик, заучивший одну единственную фразу. — Сверх, — химик ему улыбнулся и запихнул зефир в рот целиком, — а так вообще чем занимаешься? — «Бухаю», — чуть не вырвалось у Антона, но он вовремя сдержался, — да ничем. Учусь — как собака на трех пашнях горбатится, — Ем. Сплю. Не сплю. Снова ем. — Ты плохо спишь, — утвердительно кивает ему Арсений, и Шастуну хочется встать и выйти отсюда прямо сейчас, — по синякам под глазами видно. — Не высыпаюсь, — уклончиво отвечает парень и тут же поправляется, — не высыпался. Сессия только в пятницу закончилась. — Сдал? — Ага. — Молодец. — Спасибо, — разговор явно не клеился, — а вы чем… Всё это время занимались? — Я уехал в Питер. Ну, еще тогда, в июле, — можно было не уточнять, Шаст прекрасно понял, когда конкретно «тогда», — к семье. К маме, к отцу, к сестре, к племяннице. Ко всем, короче, кто там только есть. Жил там некоторое время можно сказать у них на шее, потом работать пошел в магазин обуви, — он смущенно улыбнулся, и Антон был от боли готов драть волосы на голове, — не задалось. Ушел после нескольких месяцев. Потом сюда вот вернулся, в Москву. Паша уговорил и в школу вернуться, и я почти сразу согласился, — Арсений поднял на него глаза и сделал очередной глоток чая, — на этом всё, пожалуй, — лаборант кивнул, будто усваивая информацию, а потом снова отпил из кружки. Тепло. Почти горячо. Между ними двумя повисла неловкость. Они не знали, о чем говорить, как начать общаться НОРМАЛЬНО, как обычные люди, а не сидеть мычать себе под нос, — а ты знал, что я тут работаю? — Так просто совпало, — надо же, как удивительно! Судьба, не иначе! — я даже не знал, что школа теперь под таким номером. Ткнул рандомно, даже адрес не посмотрел. Ну вот так и получилось, что я здесь оказался. — Не сложно будет совмещать учебу и работу? — Арсений задумчиво склонил голову на бок, — учиться на фармации непростое дело. — Я справлюсь. Не просто же так я искал работу столько времени, — Антон фыркнул. Он сам разберется, что ему сложно, а что нет. Учитель в этом ему не советчик. — А зачем, если не секрет? — Попов отпил, кажется, сразу треть и поставил кружку на стол. Метель за окном не стихала, — стипендии не хватает? — Можно… Можно и так сказать, — недовольно буркнул Шастун, — просто нужно работать. Деньги нужны. Всем и всегда. Сами понимаете. — Сколько? — после небольшой паузы спросил Арсений, опустив взгляд в пол. Так. Ну уж нет. Это игра в одни ворота. — Сколько надо, — ощетинился лаборант и тоже отставил кружку на стол, — вы так спрашиваете, будто прямо сейчас готовы выплатить мне всю сумму, чтобы я сегодня же съебался отсюда, — Антон дергается, вжимаясь в стул, и этим неловким движением полетевшей руки сносит со стола ручки. Из рюкзака парень достал несколько запасных, так как та, что лежала на полке, скоропостижно скончалась после первых пяти тетрадок. Они летят на пол с треском, и Шаст морщится. Он встает из-за стола и опускается на колени, протягивая руку на одной из ручек. В это же мгновение рядом оказывается и химик — он тянет руку за второй. — Ты меня не понял, — говорит он, глядя ученику в глаза, — я имел в виду не это. Просто… — Попов глубоко вздыхает. — Что просто? — горько спрашивает Антон и дергается, осознав, насколько они близко друг к другу. Они оба не подпускали себя на такое расстояния эти полтора дня, а сейчас оказались нос к носу. Непозволительно близко. Просто, мать вашу, непозволительно. Арсений поднимает на него взгляд, полный боли, и парню хочется разорваться на куски. На его щеку ложится рука — большая и теплая. Пальцы мягко оглаживают нежную кожу и у Антона перехватывает дыхание. Пиздец. Что он делает? Зачем? Зачем ворошит прошлое, которое давно пора было забыть, как страшный сон? — Вы же… — Шастун шумно сглатывает, не давая себе договорить, а потом слышит, как ручка приземляется на пол в очередной раз. Другую щеку гладит вторая ладонь, и уже более ощутимо. Она ведет по коже, чуть сжимая её, и мужчина неотрывно смотрит Антону в глаза, — я… — он не договаривает. И только потому, что его губы накрывают чужие. Арсений мягко целует его, и парень дергается, будто не ожидал этого. Конечно не ожидал. Сам смотрел на его губы, не отрывая глаз, и теперь говорит что-то про неожиданности. Антон решает не мучить мужчину, поэтому отвечает ему на поцелуй — ручка снова летит на пол. Он кладет руки на его плечи, прижимая ближе к себе, и это всё кажется нереальностью. Это не может быть их обычной жизнью. Он ведь всего лишь уснул за тетрадями. Всего лишь видит этот дурацкий сон. А раз это сон — можно и помечтать немножко. Парень углубляет поцелуй, прижимаясь к учителю, а затем ахает от боли, когда тот роняет его на пол. Мужчина перехватывает его руки и прижимает к полу, крепко сжав запястья в гремящих браслетах, а затем вновь целует, оторвавшись всего на долю секунды. Шасту не хватает воздуха от переизбытка эмоций, но он все равно не разрывает поцелуй, прижавшись ближе. На краешке губ скапливается слюна, вот-вот готовая стечь оттуда. В них снова почти вгрызаются чужие, и Антон успевает даже подумать о том, что так страстно они еще никогда не целовались. Это настолько грубо и по-животному отвратительно, что хочется, чтобы это никогда не заканчивалось. Парень не понимает, что с ним происходит. В эту секунду он не чувствует злости или омерзения, не чувствует боли или обиды на всё то, что случилось когда-то. Губы по ощущениям начинают даже опухать, и Шаст жмется ближе, пытаясь вырвать руки из захвата. Попов был первый и последний, с кем он встречался. И последний, с кем целовался аж целых два с хуем года назад. Живот почти сразу стянуло тугим узлом, и Антон дергается, почти сгибаясь под учителем. Арсений шумно дышит носом, а затем за одну секунду перескакивает с губ на шею парня. Тот сдавленно стонет и поджимает ноги. По телу бегут мурашки. Попов вцепляется почти что зубами, грубо, именно так, как хотел всё это время, и Антон чувствует себя побежденным. За всю ту колкость, которую он адресовал учителю. Шастун хнычет и снова дергается, упираясь плечом в шею химика, но тот был сильнее, ха, и опытнее, поэтому парня мгновенно прибивают к полу. Арсений, не отстраняясь, освобождает ему одну руку и оттягивает ворот футболки, чтобы поцеловать-укусить и туда, всё также грубо, и Антон снова стонет сквозь сжатые губы. Свободной рукой он тут же хватается за волосы мужчины, будто пытаясь отодрать его от себя. Что какое-то внутреннее чутье начало подсказывать, что это его сейчас отдерут, а не он кого-то от кого-либо. Антон окончательно теряет связь с реальностью, ну и убеждается в своих мыслях, когда Арсений грубо стаскивает с его плеч белоснежный халат. А всё то, что происходит дальше, он видит как в ужастике — будто часто закрывает глаза и пропускает самые важные моменты. Именно так. «Умоляю, небеса, только не говорите, что Серёжа оказался прав», — парень возводит глаза к небу, крепко держась за плечи Арсения, будто боясь, что лёжа на полу потеряет равновесие, — «бля, да», — всё, о чем успевает подумать Шаст, когда с него грубо стаскивают футболку — она едва слышно трещит, видимо, в горле, и он уже жалеет, что надел её сегодня утром. Рядом с футболкой тут же прилетает свитер — чужой — и Арс вновь припадает к его груди, чтобы закончить начатое. — Я не хочу, — простанывает Антон, наконец свободными руками пытаясь отодвинуть от себя учителя, но тот грубо хватает его между ног, и парень ахает. — Да что ты говоришь? — рычит он и кусает за нежную кожу чуть ниже соска — Шаст захныкал. Как говорится, если не получается предотвратить насилие — наслаждайся им. Именно поэтому Антон перемещает руки на его спину, впиваясь короткими ногтями. Для работы в лабораториях им запрещали иметь длинные или неухоженные ногти. Тут же выгоняли прочь, и поэтому лаборант ввел себе в привычку постоянно стричь их если не под корень, то хотя бы видимо короче самого пальца, — классные… формы, — отрывается учитель от его тела, заставляя парня рвано выдохнуть, и осматривает его от бедер до раскрасневшегося лица, — хорошо выглядишь. — Ваши тоже ничего, — ехидничает Антон в ответ, и руки с силой вцепляются в его джинсы, которые моментально были спущены до колен. Шаст засмущался и отвернул голову, шумно сглотнув. Как-то слишком резко адекватность вернулась к нему, — может, не будем?.. Мы же даже… — ему не дают договорить. Парня резко переворачивают на живот, и ему обжигающе прилетает по заднице. Тот снова хнычет, за что получает еще один сильный шлепок. — Лучше молчи, — угрожающе раздается за его спиной, и голос Попова теряется в звуке расстегивающейся ширинки, — во всех смыслах. Уроки кончились еще не у всех. — Очень жаль… — вновь начинает своё Шастун, но мгновенно снова взвизгивает от боли, — сразу говорю — то, что вам может понадобиться, есть в нижнем отделении моего рюкзака на молнии, — ему ничего не отвечают, — не думаю, что вы носите с собой смазку на чёрный день в заднем кармане брюк. — А ты носишь, что ли? — ехидно произносит Арсений, но всё же будто нехотя протягивает руку к его рюкзаку. Антон ничего не отвечает и опирается на локоть. Ему даже интересно понаблюдать за всем происходящим процессом. Химик расстегивает молнию на указанном отделе и осторожно заглядывает внутрь. Через несколько секунд он вытаскивает оттуда небольшой светлый тюбик крема, на котором изображен яркий пингвин с мороженым. Антону хочется засмеяться в голос, видя, как Попов на него посмотрел. — Это детский. Он для рук, — парень опускает голову на пол и шипит, когда белье с его бедер стаскивают прямо до джинс, безвольно повисших на коленках, — ну вы хоть немного нежности-то проявите, что ли… Это больше на изнасилование похоже. Почти в эту же секунду его целуют в загривок со спины, вообще не используя зубов. Арсений плавно прикусывает его кожу губами, а потом спускается ниже по выступающему позвоночнику, ласково обхватывая косточки. Антон выгибается под лаской и тяжело дышит. Губы мужчины нежно исследуют его спину, и парню хочется замурлыкать, как котенку под человеческой рукой. Но она достаточно быстро испаряется. — С тебя достаточно, — судя по голосу, на лице Попова, когда тот отстранился, была ухмылка. Антону, если честно, уже было глубоко плевать, что будет после, как они будут смотреть друг другу в глаза. Сейчас хотелось только одного, и это всё сильнее чувства стыда, которое осталось зарыто глубоко внутри. От размышлений о насущном парня прервало то, что в него очень ощутимо ввели первый палец. Пиздец, неужели это и правда так по ощущениям? Неужели он настолько забыл их за несколько лет, что считает это дикостью? Шастун выгнулся в спине и оперся о пол руками, — уже больно? — Почти… — он запрокинул голову и поморщился. Арсений ласково потрепал его по волосам, а потом, видимо, не выдержав своей же грубости в его адрес, поцеловал за ухом. К первому пальцу моментально прибавился второй. Вот теперь стало уже реально больно. — Терпи, — шепчут ему на ухо и вновь целуют в шею более страстно и влажно из-за чего Антон первый раз за несколько прошедших минут громко стонет, сжимая пальцы в костяшках. Поцелуи в шею были его большой слабостью. Его руку накрывает чужая и теплая — тоже сжимает костяшки, но уже сверху, — совсем не больно не получится. Антон почти ощущает, что его рвут на части. Не только внутри, но и буквально снаружи. Он думал о чем-то другом, наверное, о том, что же блять происходит, и лишь кусал губы, чувствуя, как чужие пальцы, уже три, умело орудуют в нём. Шаст неуютно жмется, сдерживая слёзы, выступающие по краям глаз от боли, но молчит, чувствуя, как его руку уверенно и ободряюще сжимают. Парню кажется, что это самый лучший секс в его жизни. Или просто настолько классно, что крышу окончательно сносит за последние несколько дней (лет). Антон стонет сквозь сжатую руку прямо Арсению в ладонь, которую он крепко прижимает к его рту, и прогибается в спине. Мужчина двигается в нём быстро, с силой вцепившись пальцами в бедра. Но Шастуну сейчас настолько хорошо, что он даже не думает о том, что там обязательно останутся синяки. Он подумает об этом немного попозже. По телу растекается приятное тепло, и парень прижимается спиной к груди Попова. Хочется быть ближе. Его шею вновь прикусывают, и стон Антона прорывается сквозь руку на рту. Звук эхом разлетается по кабинету. — Тише, — тут же просит учитель и закусывает мочку его уха. Парень хнычет — его руку тут же накрывают своей, снова сжимая, и становится намного приятнее, — ты же не хочешь, чтобы нас кто-то услышал? — Давайте без лишних разговоров, — вымученно простанывает Антон и упирается ладонью в пол, приподнимаясь над ним. Ему жарко. Он чувствует, как по виску стекает соленая капелька пота, и поэтому рефлекторно облизывается, задевая горячую ладонь. Хочется вывалить язык из-за губ от этой духоты, что разразилась молнией посреди кабинета. Арсений продолжает двигаться в нем, ускоряя темп, и лаборант выстанывает что-то бессвязное, — и так уже… — Шаст не заканчивает то, что хотел сказать. Он запрокидывает голову и выгибается сильнее, пытаясь сменить угол проникновения, но не получается. Арс приподнимается вместе с ним и почти рычит на ухо, заставляя парня прижаться теснее. Движения внутри сбиваются с привычного сильного ритма. Спустя некоторое время Антон кончает первым. Громко, слишком непозволительно громко, как сильно бы рука на рту не мешала это сделать. По его телу проходит крупная дрожь, и он безвольно падает на пол, прогибаясь в спине, чувствуя, как член выскальзывает из него. Неприятно как-то, стало слишком пусто. Арсений кончает не сразу (парню уже даже всё равно куда), но почти за ним же — прикусывая мокрое плечо прямо около родинки, а затем падает рядом на спину, тяжело дыша. Мужчина протирает вспотевшее лицо. Ему хочется повернуть голову и посмотреть на Шастуна около себя, но он почему-то не может. Антон переворачивается на лопатки и закрывает глаза. В ушах громко-громко стучит, а губы совсем пересохли. Он облизывает их, а затем еще раз, но это не помогает. Парень морщится и всё же приоткрывает веки. Тут же снова прикрывает. Яркий свет от потолочной лампы слишком сильно резанул глаза. Над ухом раздается размеренное дыхание учителя, уже даже почти сопение. Сильно клонит в сон, но Шаст пересиливает себя и распахивает глаза. В кабинете ничего не меняется. Душно и хочется пить. И сигарету, или даже две… Медленно начинает приходить полное осознание того, что же сейчас произошло. Антону не хватает воздуха. Он жадно дышит и часто-часто моргает. Случилось самое страшное, что только могло было. Ха, и повезло еще. Не в первый рабочий день. — Оно как-то само получилось… — пытается оправдаться Попов около него, а потом осторожно берет Антона за руку. Тот её не одергивает, — но я не скажу, что я не хотел. — Было бы глупо, — безэмоционально отвечают ему. Непонятно, какая из проблем худшая сейчас — то, что с непривычки болит задница или то, что это всё же произошло. Хотя, может быть то, что этого ни в коем случае нельзя было допустить? Шастун разнимает их руки и садится на полу, тут же морщась. Больно. Он скручивается и протягивает руку в сторону, куда-то за своё плечо. — Не вздумай здесь курить, — тут же предупреждает его Арсений, всё еще лежа около, но Антон всё равно не останавливается. Не за пачкой сигарет он потянулся. Встать бы для начала. Он резко поднимается на ноги, другой рукой подтянув джинсы и застегнув их, а потом тащит за собой футболку. Халат остается валяться на полу. Удивительно, но совсем не грязный. В отличие от Шастуна. Ему казалось, что даже если он примет душ, то не отмоется от того, что только что случилось, — ты… — Домой, — моментально отвечает парень и поднимает с пола рюкзак. Со стула слетают пальто с шапкой и шарфом. Оставаться здесь больше нет сил и… Желания. Надо на улицу. Надо подальше отсюда. Он быстро направляется ко входной двери, понимая, что не сможет обернуться, и когда открывает её, едва слышно бросает напоследок. Всё, что смог, — извините. Антон бежал по лестнице так быстро, будто за ним кто-то гнался. Видимо, он сам. Парень перепрыгнул последние несколько ступенек и не сбавил шаг, направляясь к выходу из школы. Охранник на посту придремал — это на руку. Не будет вопросов, почему новенький такой взмыленный. Ну и куда он так торопится тоже. Шаст прикладывает карточку к турникету, чувствуя, как по телу разливается слабость. Парня ведет, и он в предбанник залетает почти кубарем. Там он осторожно и медленно присаживается на лавочку, поморщившись от боли, и неспешно одевается, пытаясь отдышаться. К горлу подкатывает не то тошнота, не то слёзы — Антон определиться пока не может. Шарф крепко затягивается на шее, и Шастун едва удерживается от того, чтобы не стянуть еще сильнее. Хуже уже всё равно не будет. А если его тело найдут прямо здесь, то явно все подозрения падут на Попова. Стало еще более тошно. Не хотелось ждать автобус в эту метель. Наплевав на всё, парень еще из предбанника вызывает такси прямо до дома и вываливается на улицу. Надо посидеть и обдумать всё то, что произошло этим ёбаным днём. Антону казалось, что его мир, который он так любовно строил два года из песка и хрусталя, разбился одним неловким движением. Оно стало роковым. Шаст вытаскивает из глубокого кармана пальто пачку сигарет и закуривает еще даже до школьных ворот. Руки без перчаток тут же промерзают, но парню как-то всё-равно. Он не ощущает этого сильного мороза. Он ощущает только громаднейшую дыру где-то там, где должно в человеческом теле находится сердце. У кого оно маленькое, у кого большое, у кого здоровое, у кого больное — самые разные. А у Антона будто нет его. Может, и не было никогда? Что ж так пусто-то внутри? Раньше так не было. Шаст даже не успевает покурить. Сигарета только начала тлеть в мелко подрагивающей руке, когда почти около парня тормозит бело-желтый форд. Остается лишь надеяться на то, что Арсения нет на школьном дворе или у стекла первого этажа. Не хочется не то, что видеть его — даже чувствовать его кажется слишком тошнотворным. Прикосновение Бога, союз восторга и испуга: Я столько раз пытался, но в этот самый миг мой камень летит в воду, И вот ведь всегда в центр круга. Пытался кидать с юга, с запада, на закате дня, С утра, под разными углами, камнями разных пород, Другой рукой, в прыжке, вслепую — Какая-то западня. Всё равно попадаю в центр круга, Который год. До дома Антон добирается в молчании с собой. В пустой квартире он также молча разогревает себе не съеденный обед, достает из холодильника недопитый ранее вискарь, даже без колы, потому что её тупо не было, и присаживается за стол. Свет он из принципа не включает. Из окна немного светло, потому что солнце только обещает сесть, и серое небо в дымке слабо-слабо светит откуда-то сверху. Шастун молча ест, скрестив ноги по-турецки, и запивает ледяным виски, не отрывая взгляда от красной клеёнки на столе в белую клетку. Ворон тоже непривычно молчалив. Сидит, насупившись, в клетке, и даже не голосит во всю глотку. Для парня всё какое-то молчаливое и мрачное. Надо успокоиться и разобраться в ситуации. Что произошло? Ничего особенного. Просто секс с тем, с которым Антон больше никогда не зарекался иметь никаких дел. Ему было больно. Первая часть ответа есть, попробуем разобраться со второй. Почему? Да потому, что, блять, Антон больше всего в своей никчемной жизни ненавидит себя за то, что причинил Попову столько боли. Бросил, как собаку беспризорную, совершенно наплевав на то, сколько всего он для него сделал. Как сильно, блять, любил. Шаст отбросил от себя вилку и протер лицо руками. Сохранять былое спокойствие не получалось. Злость и разочарование в душе нарастали с каждой минутой. Это просто слабость. Жалкая человеческая слабость. Его слабость. И ничего больше. Может, в этом весь секрет? Антон слаб, когда он с Арсением? Тут же всё плохо, всё ужасно, какой-то пиздец. Ведь жил же себе спокойно несколько лет без этих проблем. Единственные проблемы парня за это время — сигареты кончаются, алкоголь дорожает, а сессия сама себя не сдаст. Но что-то здесь не просто не так. Шастун может сколько угодно убеждать себя в этом, да, что это всё правда, и Попов только портит его жизнь, но… Но проблема в том, что он даже сам себе не верит. Очень сложно признаться в том, что то, что случилось сегодня — как стоп-кран. Эффект похожий. Антон отбивался от мысли, что где-то глубоко внутри чувства к Арсу не просто жили, а процветали. Он просто так тщательно их скрывал, что, сука, доскрывался. Даже иных слов здесь не подобрать. Парень убирает от себя тарелку и поднимается на ноги. Он бездумно бредет в ванную, чтобы умыться ледяной водой. Там оказывается холодно — так, что вода почти не нужна, но Шаст всё же открывает кран, выворачивая его на полную. Антону очень хочется набрать Димке. Пусть он приедет — он точно придумает, как выбраться из этой ситуации. Хочется завалиться и громко, с пафосом, прямо как маленький ребёнок, рыдать у него на коленях, чтобы забыть о том, что сегодня произошло. А тот пусть молчит, успокаивает и лишь в душе корит за «слабость», за которую парень себя так грызет. Отражение в зеркале кажется омерзительным. Бледное лицо, обкусанные губы, почти синие. На такой же бледной шее красовались многочисленные бордовые засосы, где-то местами приобретающие фиолетовый оттенок. Арсений постарался. Шаст глубоко вздыхает. Надо взять себя в руки. Успокоиться. Выпить водички, хотя можно и виски. А еще всё-таки позвонить друзьям. А затем перерыть весь шкаф в поиске тёплой черной водолазки-свитера под подбородок. Где-то она у него была именно на такой случай. На самый крайний.