Рядом те люди, которых мы ненавидим, и кто же Скажет тебе, что ты можешь, всё, что ты можешь чуть больше, Чем просто сидеть дома и думать о прошлом?
Антон сидел на набережной и курил уже пятую сигарету. Ветер пробирал почти до костей, но трогаться с места куда-либо не хотелось совершенно. Около него на лавке стоял пустой стаканчик с грязными краешками. Химозный горячий шоколад с кучей сахара один из самых любимых напитков парня и по сей день. Закинутая на ногу нога, тлеющая сигарета и полупустая пачка. На город неспешно ложилась ночь. Уже совсем скоро закроется метро, и Шастун рискует не то, что не успеть сделать переход на свою ветку, а даже опоздать на последний поезд. И сейчас как-то всё равно было абсолютно на то, что происходит, на то, что будет. Парня одолевали жесткие флешбеки. Он сидел ровно на том месте, где его друзья вместе с ним три с половиной года назад в начале одиннадцатого класса приехали, чтобы покататься на скейтах. Да и вообще провести время одной компанией. Над Крымским мостом опускался закат, окрашивая небо в розовый и синий цвета. — Кататься-то будем? — Серёжа повернулся к Антону. Тот кивнул. — Я буду за вас болеть. Ан-то-ха, Ан-то-ха, Се-реж-ка, Се-реж-ка! — Дима хлопал в ладоши с каждым слогом, — вам не нравится моя группа поддержки? — Маловата, я люблю фанфары, — скромно признался Серёжа, улыбаясь. Небольшую блютузную колонку, которую он и принёс, Дима оставил пока у себя, сидя на лавочке у набережной. Антон включил у себя на телефоне музыку, а благодаря подключению к ней, она проигрывалась и там. — Вашу маму и тут, и там показывают, — сказал Дима, сталкивая Серёжу с лавочки. Ирония или нет — лавка была той же самой. И Антон уже час боролся с собой в попытках встать и уйти отсюда прочь. Почему ж так больно? Это было так давно, что даже похоже на сон. Почти безмятежная жизнь. Всё то, что случилось за тот одиннадцатый класс может дать фору по насыщенности почти любому существованию кого-либо другого в этой стране. И это очень сильно пугало Шаста. Он уже не знал, куда ему бежать, где прятаться. Брать билеты на самолет куда-то за горизонт если только, да и то не факт. Его прошлое — и друзья, и семья, и Арсений были во всём. Были в каждой точке на карте, в каждом предмете, в каждом запахе, в каждом сезоне года, в каждом времени суток. Антону иногда казалось, что он совсем съезжает с катушек. Совсем пропадает. От него уже ничего не осталось. Сгусток боли и воспоминаний в кожаном мешке. Шастун тяжело вздохнул и достал из пачки очередную сигарету. Говорят, двадцать за раз для человека предел. Узнавать не хотелось, поэтому парень клятвенно пообещал себе остановиться хотя бы после десятой. А раньше он не мог так. Выбегал курить перед уроками, зная, что огребет. И всё равно продолжал так делать. И Шастун понял, что влип. Учитель выбрался из машины, захлопнул дверь и сузил глаза, посмотрев на него, а потом быстро устремился к ним. Серёжа и Дима по инерции сделали шаг назад, переглянувшись. — Антон, — Арсений Сергеевич с явным раздражением подошёл к нему, — ты обалдел, что ль, совсем? Минус десять на улице, ты в футболке куришь стоишь. У тебя голова нормально функционирует сегодня? Быстро в школу! — Докурить-то дадите? — с надеждой спросил Антон. А курить он так и не бросил. Зато бросил Арсения. Еще большая ирония, чем лавка, на которой он сейчас сидит. Покажи, покажи, покажи, покажи, Покажи, покажи мне любовь Как же сложно всё вот это вот. И этот мудак сбежал в самый неподходящий момент. Антон ведь почти готов был разрешить всё, поговорить. Почти. По крайней мере, присутствие химика под боком дало бы ему больше уверенности в себе и в том, что разговор обязательно должен состояться. А что теперь? Правильно. Один приступил к шестой сигарете, кусая себя сильнее, чем ледяной ветер этой зимой, а второй вообще пропал со всех радаров. Словно сквозь землю провалился. И что с этим всем делать — ещё более интересный вопрос. — И вообще, пустите меня! — Не пущу, — ровно отвечает Арсений, а потом начинает куда-то идти, утягивая юношу за собой, — не вырывайся, пойдём. — Да не поеду я никуда с вами! — Антон замечает неподалёку знакомую серую тойоту и начинает рыпаться сильнее, — пожалуйста, пустите! — Ты думал, что тебе сойдут с рук побеги от меня эти два дня? — оборачивается химик, не замедляя шаг. Ноги юноши буквально стирались о землю, и мужчине приходилось тащить его силой, — нам просто нужно поговорить, и если ты не хочешь по-хорошему — будет по-плохому. Антону кажется, что он бы справился. Обязательно бы справился, если бы кое-кто не сбежал. Шаст уже не тот, кто был раньше. Не тот слабый ребёнок, только и умеющий, что плакать и искать помощи. Он бы обязательно справился сам сейчас. Но есть одна проблема. И она общая — на двоих. И именно поэтому, даже при всём своем желании, парень не может выкарабкаться из этого болота без посторонней помощи.***
В центре Антон провел время почти до рассвета. Он гулял по знакомым улицам в гордом одиночестве, тенью сидел в круглосуточном дешевом кафе с еще одним стаканом горячего шоколада и какой-то слойкой с клубничным вареньем, проехался зайцем в пустом трамвае через десяток остановок, а потом занырнул в теплую подземку около шести утра, чувствуя, как пальцы ног почти отморозились даже в зимних ботинках. Между делом парень переписывался с Филом. Время у него было тоже недетское — глубокая ночь — всего на пару часов меньше. На словах по переписке он был очень даже многословен, чего не скажешь о жизни. Шаста тронуло то, что давний друг, игнорируя желание спать и своего мужика (от слова «папик» Антона моментально тянуло блевать) под боком, полностью выслушал то, что его беспокоило и смог даже дать парочку вразумительных ответов. Парень ненавидел себя за штук пять голосовых, в сумме переваливающие по длине за сорок минут. А Фил, кажется, нет, и слушать друга ему было даже в радость. Они в целом пообщались о жизни друг друга часов до пяти, и только после этого Фил ушел на покой. У него всё было хорошо. Что может быть плохого в такой жизни? Клубы, тачки, яхты, шампанское. Почти что французский бомонд, не иначе. Антон очень сильно старался не завидовать, но не всегда получалось. И зависть была даже не в шмотках или тачке с ценой с семью нулями. Дело было в человеческих отношениях. Всё у него было хорошо, и парня-мужика он своего любил больше жизни. Тот его, кажется, тоже. У них не было никаких ссор, никто ни от кого не бегал, никто не страдал. Антон мечтал лишь об этом. Беспокойная жизнь с крутыми виражами — ему уже не семнадцать, чтобы желать такого. Спокойная, мать его, жизнь без скандалов и драной в клочья души. И если всё обобщить — Фил посоветовал самое худшее. Ждать. Ждать встречи и разговора тет-а-тет. Без него эта скрипучая телега со своего места не сдвинется. Да и без Арсения, в целом, колёс у этой телеги и не было. Нога от всего этого ныла настолько, что Шасту пришлось впервые за год выпить обезболивающего, которое он всегда носил на всякий пожарный на дне рюкзака. Шрамы тянуло уже даже больно, а не неприятно, и парень морщился, не ступая на эту ногу, пока его не отпускало. Свое временное утешение от боли физической и моральной Антон находит в привычном друге — бутылочке виски. Продавец алкомаркета около дома уже знает парня, как постоянного клиента, поэтому просто спрашивает «как обычно?», когда тот появляется на пороге. Шастун добирается до дома, широко зевая, и крепко сжимая в руках бутылку вильяма лоусонса. В зеркале в лифте он видит большие синяки и впалые щеки. Он похудел, кажется. Опять, что ли… Свет просто так падает, наверно. Или просто надо начинать есть нормально. Но как это сделать, если в свете последних событий аппетит пропал от слова совсем? — Я поем. Обязательно, — кивает сам себе Антон в зеркало, но уже в квартире, а затем плетется в спальню. Он поест не только ради себя, но и… Ради Арса. Он же сделал ему такой хороший комплимент по поводу его внешнего вида. Значит, он действует в правильном направлении. За окном небо уже начинает светлеть, а он даже еще не мордой в подушке. Непорядок. Сначала — сон, а потом уже всё остальное. Слава богу, кровать хотя бы расстелена. Парень утратил привычку собирать её по утрам. Перед сном Шастуна, когда он натягивает одеяло по шею, вновь накрывают воспоминания. — Прости. Я всегда молчу, тебе ничерта не говорю, забывая о том, что для меня ты ещё ребёнок. Да почему для меня? Ты просто ещё такой ребёнок, будешь им и лет через десять. Антон ничего не отвечает. Вместо этого он обнимает учителя руками за спину, в очередной раз тоскливо шмыгнув носом. — Все будет хорошо, мышонок, — Арсений ласково целует его в ноющий висок и гладит по дрожащей спине, а после аккуратно забирает смятый рецепт из холодных пальцев, — я обещаю, все будет хорошо. Антон почти рычит, сдавленно, в подушку, и отворачивается к стене. Он сжимается в комок и крепко сжимает глаза. Всё будет хорошо. Ему же обещали.***
Проснувшись вечером, Антон даже не совсем понимает, в каком тысячелетии он находится. Он встает с кровати, едва не падая, и бредет на кухню, держась за стенку. Очень хотелось пить и поспать еще. Голова была мутной, а ноги ватными, именно поэтому парень приземляется на стул за столом около окна и с наслаждением закуривает, не сразу справившись с зажигалкой. С дымом голова проясняется. Проясняется настолько, что Шаст незамедлительно дрейфует к холодильнику, чтобы забрать бутылку виски. Пора начать утешаться больше, чем просто на словах. Кто бы что ни говорил, алкоголь с сигареткой после сна — лучшее, что было создано на этой планете. Антон убеждается в этом после первого глотка ледяного вискаря и откидывается на стуле. Ворон издает какие-то странные урчательные звуки и приступает за остатки корма, не спуская глаз с хозяина. В тишине сидеть как-то не хочется, поэтому парень, потянувшись, открывает музыку на телефоне. Он бездумно листает плейлисты, сменяя года и артистов, пока не натыкается на то, что искал. Помедлив пару секунд, он всё же нажимает на название композиции, а потом морщится, как слышит её первые ноты. Антон вспоминает всё. Просто всё. В мельчайших деталях. От начала и до конца. И это даже не как удар током — намного хуже. Не как сердце удар пропустило — в разы ужасней. Это так, будто всю твою жизнь через тебя пропускают с пальцев ног до шрама на затылке. Цвета облаков на небе кое-где смешивались, образуя малиновые оттенки. — Малиновый рассвет обойдёт мой сон, — с улыбкой хмыкнул Антон, вспоминая одну из любимых песен Серёжи, — я на ветру повисну и буду ждать разгон… Эта ебаная песня ассоциировалась только с теми временами. Всё в ней — и эти ноты в начале, и глупый припев, заедающий в голове, и рифмы куплета. Его прошлое — целиком и полностью — в этой песне, и у Антона сердце защемило от еще большей боли. Как же, сука, больно. Почти нестерпимо. И ведь действительно вспоминает всё. От первого сентября в той злосчастной школе до их расставания. После него жизнь Шастуна стала исчисляться слегка иначе. Он помнит, как он на окно к другу лез, чтобы с праздником поздравить. И как ночью в области их химик на машине подбирал. И вечеринку, на которую его позвал одноклассник. Как же его звали?.. Кажется, Сашей… И как они в лагерь ездили. И как дежурили по утрам, засыпая на ходу. А еще то, как Арсений его детским питанием выкармливал. И как уколы делал. Блять. Небо в ночь и брызги, малиновый рассвет обойдет мой сон Лето дарит мысли, я на ветру повисну И буду ждать разгон Кажется, невозможно её описать. Ну, ту боль, от которой у Антона как раз и щемит сердце. Обливается кровью и рвется на куски. Н-да, еще и аппетит пропал. Вроде хотелось есть на подсознательном уровне, но, Антон был уверен, что когда он потащит что-то в рот, его сто процентов вывернет наизнанку в эту же секунду. Парень скользит взглядом по комнате и делает глоток из бутылки, а затем морщится. Чистый виски — ну такое себе. Вкусно, конечно, но уже надоел. Тоже блевать тянет. А от чего еще? Хороший вопрос. Надо бы подумать. Ответы «от себя» уже не такие актуальные — плавали, знаем. Клубника. Ха, точно, клубника. Сука. Да он ненавидит эту клубнику. И сок, и варенье, и цвет, и запах, вкус. Ненавидит всё, что с ней связано до самых мелких деталей. В том числе и воспоминания о том, как раньше бегал за этим соком в Пятёрочку за школой. Как его покупал ему Арс. Как бабушка поила в детстве. Огромная и бескрайняя ненависть — вот, что Шастун чувствовал к себе. И дело касалось не только ебучей клубники. Рефлексия всё прогрессировала. Что же ненавидит Антон сильнее? Да всё очень просто. Не стоит даже копать вглубь, чтобы дать ответ на этот вопрос. Он ненавидит прошлого Антона. Ту нюню, ту размазню и соплю. Он ненавидит то, каким он позволял быть себе в окружении дорогих людей, в том числе и друзей, и Арса, будь он трижды проклят. Он был слабаком, который искал внимания от каждого встречного. Тем, кто жалел себя всегда и везде. Тем, кто просто хотел быть немножко счастливым, а получилось… Как всегда. Для Шастуна «прошлый Антон» — почти как имя нарицательное. Не сам человек, а его глупая проекция, то, как его называют. Но только не то, что внутри. Как же, сука, ужасно. Слабак. Даже сейчас, потому что позволяет себе думать об этом. Не жалеет уже, конечно, просто не выносит это всё на дух. Если бы у Шаста был выбор «вернуть себя старого и наивного» или «отпилить ногу кухонным ножом», парень бы уже прикидывал, левую или правую ему резать. И, между прочим, еще как резало — как всегда. В месте старых шрамов. Мышцу неприятно потянуло, и лицо у парня искривилось в гримасе боли. Таблетки действовать перестали. Есть одно «но», правда, которое может вмиг перечеркнуть все эти мысли. Антон ненавидит свое прошлое так же сильно, как хочет его вернуть. Тогда было, сука, по-другому. Всё было по-другому. Другая жизнь будто — почти счастливая. Он стал старше, и из подростка — мечтательного, плаксивого и, главное, живого — превратился в полумертвую оболочку самого себя. Оболочка постоянно злится, обильно пьёт и много курит. Оболочка более разумная во многих вещах, но Антону больше нравился ребёнок в себе. И также сильно он в себе его ненавидел, что задушил бы в тот момент, когда всё это началось. 1 сентября. Когда он пришел в ту ебаную школу и увидел своего классного руководителя. Ведь именно тогда всё пошло наперекосяк. Шел навстречу своему будущему, спотыкаясь, но с улыбкой на лице. Где это всё сейчас? Что ждет его завтра? Говорят, хорошо там, где нас нет Хватит. Антон не выдерживает. Всех этих размышлений, которые начались еще вчера вечером на набережной. Пора заканчивать. Он глубоко вздыхает, отсчитывая несколько секунд, затем повторяет ритуал, и только потом позволяет себе отставить бутылку с алкоголем прочь. Парень возвращается в комнату, поудобнее устраивается на кровати и закрывает глаза. Завтра всё обязательно будет лучше. Можно позволить себе несколько слабостей, особенно если есть повод. А завтра он тем более будет.***
Было невероятно тихо. Наверное, если Антону завязать глаза и привести сюда, он безошибочно угадает это место по энергетике. Здесь было пусто. Дышалось легко — воздух морозил легкие, как только мог. Тишина стояла такая, что парень, кажется, слышал чьи-то разговоры совсем далеко и гул машин за воротами. Шаст петлял по тропам, зная дорогу лучше любой карты. Под ногами скрипел снег. На его фоне ярким пятном выделялось то, что парень нес в своих руках, низко склонив голову. Букет, красивый, из десяти тёмно-красных роз, перевязанный чёрной лентой. Антон остановился и осмотрелся. Почти дошел. От главных ворот до могилы мамы дорога занимала не так много, кажется, минут десять очень медленным шагом, и всё это время парень провел в молчании с собой и даже своими мыслями. Сегодняшний день для него — настоящая проблема, настоящий траур и вообще то, что заставляет сердце сжиматься еще сильнее. Антону не верилось, что его мамы не стало ровно три года назад. В тот самый роковой день, когда у него не заладились отношения с-мать-его-Поповым, и парень решил сделать первый шаг к их исправлению, прежде забежав домой. Но так ничего и не успел сделать. Как и множество других вещей. Шасту было каждый раз невероятно тяжело делать этот шаг. На пороге около ограды он мнется пару минут, смотря на мысы ботинок, как нашкодивший школьник, которому стыдно до ужаса, а потом всё-таки кладет букет роз на могилу — как и положено — бутонами к голове. Парень молчит еще несколько секунд, а потом, тяжело вздыхает, и присаживается на узкую перекошенную лавочку у самой холодной земли. Даже стыдно — он давно здесь не был. Могила была достаточно неухоженной. Сильно заросшей, покрытая ледяной коркой со снегом. Антону становится еще более совестно, когда он осматривает её. Воздух стал как будто холоднее за то малое время, что он пробыл тут. Может, вообще не стоило приходить? Шастуну казалось, что он запутался окончательно. Как-то в последнее время жизнь стала слишком много вкидывать камней из прошлого, которые Антон специально закидывал как можно глубже на дно. И во что это всё вылилось? Как говорится, колесо Сансары дало оборот. Все проблемы, оставленные в далеких ушедших днях, вернулись в двойном объеме. И теперь уже никогда не сбежишь. Хах, смешно даже. Надо будет упрекнуть в этом Арса при удобном моменте. Тогда сбежал Антон, а сейчас Арсений Сергеевич. Глупо, глупо, Господи, как же всё это глупо… Год назад Шаст и не подумал бы, что эта драма века так его заденет. Парень не понял, как это произошло. Буквально секунда из — казалось бы — спокойствия, вот так уже всё очень плохо. Антон, сука, ненавидел плакать. Ненавидел слёзы, ненавидел истерики по пустому поводу, ненавидел, когда глаза щипались от слёз, когда в горле противно саднило. — Мне… Мне сейчас тяжело, — наконец выдавливает — почти выплевывает — из себя парень и этим будто открывает себе глаза. Так сложно было признаться в этом? Он всхлипывает, и утирает нос краем ладони, как ребёнок, — мне тебя на самом деле не хватает. Мы бы… Мы бы смогли всё исправить, ч-честно, — Антон пытается унять дрожь в голосе, но тёплые слезы всё сильнее текут по щекам, — если бы я только знал, что тогда случится. Если бы я только знал, к чему это всё приведет… Шастун сидел у могилы еще, кажется, несколько часов. Мимо него ходили люди. В большинстве случаев им было глубоко плевать на то, что случилось у этого парня. Но один мужчина, смешной, в кепочке такой, заприметил, что Антон уж слишком поникший. Он прошел мимо, как и другие, но еще несколько раз оглядывался на него, будто сомневаясь в своем решении. Но и он растворился в зимнем тумане, скрывшись за остальными надгробиями где-то в глубине кладбища. Стало совсем одиноко, и Антон потёр сухие щеки. Даже немного больно. Нога неприятно заколола — так привычно и обыденно, что даже не стало удивлением. Шаст поднял голову. Вечерело. Уже почти что настали сумерки — на небе молчаливо и с лёгким укором на него глядела скромная луна. Часа четыре сейчас, наверное. Кажется, пора и Антону домой. Раствориться, как и тому мужчине в кепке, что наблюдал за ним поворотом головы.***
— Во вкусе виски я больше всего люблю нотки дуба, которого я скоро дам, если не перестану так пить, — Антон повертел стакан в руках и, выдохнув, допил всё содержимое залпом. Дима окинул его печальным взглядом, а Серёжа молча уплетал крабовый салат прямо из миски. Антон готовил специально для него. Знал, что друг обязательно захочет чего-то вкусного. И так жизнь не сахар. — Алкаш, — фыркнул Матвиенко, на секунду оторвавшись от ложки, а потом вернулся к крабовым палочкам с яйцом и прочим ингридиентам. — Отрицать не буду, — уклоняется Антон и доливает себе в стакан остатки выпивки. Если друзья ограничились двумя стаканами, и то разбавляя, то Шастун ебашил чистый. И уже третий, — не без повода пьем же. — Лучше бы без повода, — неоднозначно отвечает Позов и хлопает пачкой чипсов, — не было бы повода — не пил вообще, — Шаст закатывает глаза и, вздыхая, лениво ковыряется в еде. Он почти не ел то, что готовил сам — угощал друзей, по его словам — поэтому Дима с Серёжей таскали ему свою еду. Что-то готовила мама Серёжи, принявшая то, что парни живут вместе не просто как друзья, что-то мама Димы, которая вообще думала, что они просто снимают квартиру вместе, ведь так дешевле, а что-то они покупали сами в готовой кулинарии, зная, что Антону нужна пища, чтобы существовать дальше. Не жить. Существовать. — Я поссать, — сдается Поз, тоже вздохнув, и ретируется в туалет. Антон провожает его взглядом и вымученно доедает куриную котлету под соусом. Когда парень вернулся с кладбища, его ждал сюрприз. На его лестничной клетке в дверь тарабанили друзья, пугая всех соседей по этажу. Шастун лишь мрачно улыбнулся им и кивнул. Кажется, что-то такое было… Обещали заглянуть. «Мы помним», — коротко сказал ему Дима, когда Антон поворачивал ключ в замке. На это тот замер на секунду, а потом медленно кивнул, благодаря Бога-судьбу за то, что в его жизни есть такие люди. Антон потянулся и встал из-за стола и направился к зеркалу. Серёжа, доев, подскочил следом. Желания отпускать друга от себя у него не было. Подвыпивший он мог сделать всё, что угодно, поэтому за ним нужен был глаз да глаз. — Ты оставил у меня, — Шастун берет с комода пару резинок для волос и вручает опешившему Матвиенко, — не знаю, как, но оставил. Неделю уже тут лежат. — Спасибо, — кивает он и улыбается, переняв у друга резинки, — как раз их искал. Последняя осталась. — Как с работой? — внезапно и не в тему спрашивает Шаст, подходя к зеркалу. Он поправил волосы и стер с губы часть соуса. И только потом уже заметил, как вытянулось лицо Серёжи позади, — Диме не скажу, — Антон понизил голос до шёпота и прикрыл глаза, — я просто тебя видел. Всё окей. — Нормально, — смущенно опускает взгляд Матвиенко и поднимает брови, — не особо нравится, конечно, но выхода особо нет. Деньги есть деньги, — Шастун только кивнул, — да Дима всё равно скоро узнает. У меня закончились оправдания, куда я через день сбегаю от него каждый вечер. Обижается немного. Уже всех возможных любовников в голове перебрал, наверное. Думает, что мы друг друга не удовлетворяем. Я уже сам скоро в это поверю. Антон звонко рассмеялся, распахнув глаза, и размял плечи. Чудная парочка, конечно. Стоят друг друга. И кто мог догадаться, что у них когда-то что-то будет? Друзьями были отменными, так теперь и трахаются. Наверное, тоже по-дружески. Хотя для «дружески» они слишком нетипично себя ведут. То воркуют, то посудой бросаются. Шаст уже даже расписание составлял, раз в сколько дней один из них — чаще Матвиенко — пишет, что сегодня ночует на диване. — А я ж люблю его! — завершает Серёжа свою тираду, почесав репу, а затем смеется сам, — и он меня тоже. — Верю… Антон широко улыбнулся другу, вновь кивнув, и наконец осмотрел себя в зеркало в полный рост и подтянул джинсы. Неплохо смотрится вроде как. Черные джинсы, слегка мешковатые — просто такая модель, модно и современно — с высокой талией, в них была заправлена черная футболка с какими-то дурацкими надписями. Просто и со вкусом. Всё, как Шастун любит, без вычурности и излишнего пафоса. Но основное внимание было уделено не одежде, а тому, что под ней. Он помнит, что было с его телом еще два года назад, и иных слов, как пиздец, подобрать просто нельзя. Не верилось, что тот Антон и этот, что смотрит из Зазеркалья, один и тот же чувак. И ведь может вес поменять человека до неузнаваемости. Кости. Кости под мраморной кожей, выпирающие. Острые. Впалый живот, ключицы, спина. Впалое всё и везде, кроме самих костей. Серёжа позади него замер, непонятливо косясь на друга. Шаст выдохнул через нос. Живот немного округлился. Вроде беременностью не страдал. Совсем каплю, конечно — в смысле округлился, но всё равно был лёгкий дискомфорт. Страшное слово «потолстеть» вызывало у Антона и по сей день лютый страх, ужас, паралич. Ужасное, ужасное слово. По-тол-стеть. Набрать килограммы. Поправиться. Прибавить в объемах. Ужасно. — Хм… — парень прищурился, пристально глядя на свое тело. Ужасно. Ужасное слово «потолстеть», — может, похудеть совсем немножко? — вот, совсем другое. Даже звучит приятно для ушей. Блять. Какой же пиздец. И почти в эту же секунду, когда Шаст ничего не успевает понять, ему по щеке прилетает мощная пощечина. Такая, что он в момент удара прохныкал, почти закричал, схватившись за больное место. Около него застыл Серёжа с протянутой вперёд рукой. Дима стоял позади, кажется, пропустив то, что произошло, держа в руках открытую пачку чипсов. И рот тоже был открыт, кстати говоря. — Попробуй, — пригрозил он настолько сурово, что у Антона даже мысли не возникло, что он шутит. Щека противно ныла и уже начала опухать. Ахуеть. Таких мощных пощечин Шастун не видывал уже давно, — я тебе клянусь, в следующий раз я не пожалею глаза с носом. Вмажу прямо туда. Клянусь тебе! — Матвиенко таким злым не был, кажется, никогда. Или просто его таким Шаст не видел, — сломаю. Кулаком. Не жалко. — Я просто… Пошутил, — выдавливает Антон из себя и опускает глаза в пол. В принципе, Серёжа всё сделал правильно. Доходчиво и просто объяснил, как делать не надо. Ах, где же он был пять с половиной лет назад, когда перед восьмым классом Шастун впервые задумался о том, что надо бы скинуть всего парочку килограммов. — Глупая шутка, — Позов вскидывает брови и вновь погружает руку в пачку чипсов. М-м-м, сметана и лук! — больше такую хуйню не неси. — Да я не буду, — Шаст распрямляется и глубоко вздыхает. Серёжа отходит на пару шагов назад, примирительно вскинув руки. Действительно, глупая-глупая шутка. И о чем он только думал перед тем, как сказать её? — Тебе даже твой ненаглядный сказал, что ты круто выглядишь, — Поз захрустел с новой силой, а затем протянул пачку Матвиенко. Тот охотно запустил в неё руку, — жопу там отрастил… — Не говори так! — почти кричит Антон, затыкая уши руками и жмурясь. Только не это, нет-нет, как же ужасно это звучит… — Да я не о том! — машет руками друг, понимая, что сказанул лишнего, — я о том, что выглядишь ты прекрасно. Отлично! Ты худой! И твой мужик тебе даже комплимент сделал. Таким ты ему очень нравишься. — А раньше не нравился, значит, — фыркает Шастун, опустив руки, и присаживается за стол. — Ну не веди себя, пожалуйста, как баба с пмс! — не выдерживает Серёжа и приземляется рядом уже после того, как заглянул в миску салата. Закончился. Точно, — сам же знаешь, что нравился. Трахал… С-скелет, — он замолкает, но потом видит, что новых истерик не наступает, поэтому продолжает, — и всё его устраивало. Да любит он тебя! Всё еще. Если б не любил — не сбежал бы. Ему самому хуево, он сам от этого сбежать пытается. — Так что в руки себя берем и действовать начинаем. Действие лучше чем не-действие, — более мягко заканчивает за него Дима своим привычным, закрыв рот рукой Серёже. Тот на это лишь закатывает глаза, срывая руку, а потом украдкой целует в губы, принимая как данность то, что тот его так внезапно заткнул. Антон опустил голову на руки и тяжело вздохнул. Руки сами собой потянулись к сигарете. Слегка захмелевшая голова прояснилась, и парень впустил дым в лёгкие. Напряжение, повисшее на кухне натянутой ниткой, порвалось с треском. — Как вернется — поговорю с ним окончательно, — подводит итог Шастун, севшим голосом и распахивает глаза. Белый потолок с едва заметной трещиной и лампочка под абажуром. Всё, как всегда неизменно. Тишина. Даже ворон затих, наблюдая за развернувшейся картиной. Попкорна в миске ему явно не хватает, — спасибо вам… Просто спасибо за всё. — Спасибо скажешь, когда в постели у Попова своего окажешься, — подмигивает ему Серёжа и приступает к порции салата, которую ему отдал Дима, укоризненно шикнув, — пока что не за что.***
Спал Антон достаточно спокойно для человека с бессонницей. Не так много, конечно, как хотелось, но тоже неплохо. Распахнув глаза, парень увидел знакомые очертания комнаты. Стол, стул, ноутбук, стена и шкаф. Всё неизменно. За окном только-только скоро начнет светать. Кажется, он проснулся вовремя и без будильника. Они просидели с друзьями почти до вечера. Димка засобирался первым, ссылаясь на огромную кучу домашки, а Серёжа кивнул, и Антон, в принципе, понял, куда он так спешит. Смена должна была начаться около пяти, и у него было минут двадцать, чтобы добраться до точки раздачи. Короче, каждый полетел на крыльях ветра заниматься своими делами. Один Шастун сидел на кухне, дожевывая почти безвкусные котлеты от Димкиной мамы, то и дело пихая палец в клетку к ворону. Тот верещал не своим голосом и всё время тянулся, чтобы щелкнуть по фаланге клювом. Типичное утро без каких-либо изменений — душ, завтрак ворону, более скудный завтрак себе с обещанием поесть после — впереди еще весь день — максимально быстрое собирание с поиском шарфа по всей квартире. Дорога до работы в душном автобусе — Антон успевает даже заскучать, стоя в пробке у метро, и поэтому почти засыпает на запотевшем стекле. В школе Шастуну хочется материться сквозь зубы с первых секунд пребывания в ней. Он был как-то расслаблен с самого утра, и поэтому совсем не ожидал, что ключиков с цифрой «300» в шкафу на стойке не обнаруживается. — Сегодня Арсений Сергеевич раньше тебя явился, — добродушно «тыкает» Антону охранник и вновь утыкается в «Мухтара». Кажется, ничего, кроме этого, он не знает, и выпытывать любого рода информацию более, чем бесполезно. Шаст сжимает зубы и молча кивает, направляясь в сторону лестницы. Явился, значит, как выразился охранник. Припёрся. Совесть замучила? Неужели. Даже не верится. Поднимался Антон на третий этаж максимально медленно. На втором успевает снять куртку, затолкать шарф в рукав, выпить чая из термоса в рюкзаке. Хотелось отодвинуть момент встречи на как можно больше, но ясен хер, что рано или поздно это всё равно случится. У кабинета Шастун замирает и даже перестает дышать. Внутри определенно кипела жизнь — он слышал хлопок двери и скрежет стула — и от этого только хуже. Вся та уверенность, которая была с ним вчера при разговоре с друзьями и сегодня утром улетучилась, стоило только Попову вновь замаячить на горизонте. Ладно. Вдох — выдох. Берешь в свои руки и делаешь. Сердце предательски забилось еще сильнее, и Антон выругался вслух. Какие-то школьники, проходящие мимо, обернулись, но на них было абсолютно всё равно. Шаст с силой распахивает дверь и залетает в кабинет. Пусто. Ничего удивительного. В лаборантской, как и всегда. И преодолеть еще один рубеж сложнее, чем первый. Антон сжимает зубы, глубоко вздохнув, а потом делает несколько шагов в бок, чтобы открыть еще одну дверь. И уже через секунду он стоит на пороге лаборантской, не в силах сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться. Арсений стоит чуть подальше — облокотившись на шкаф плечом — и что-то листает в телефоне. Листал. С появлением на пороге своего лаборанта, он поднимает голову и приветственно кивает, чуть приподняв уголки губ. И смотрит на него своим внимательным взглядом. Усталым. Чем и пробивает до мяса. Антон шумно сглатывает и отмечает, что… Один-один. Они оба выглядят паршиво. У них обоих синяки под глазами и бледный цвет лица. Стоят друг перед другом, как в зеркало глядят. — Доброе утро, — тихо отвечает Антон и смущенно кашляет, опуская взгляд. Смотреть в глаза химику сил нет. В очередной раз в этой ебаной жизни. Он ведь всё равно сильнее. Перед ним Антон теряет всю силу, которой он так хвалился перед собой. Перед ним Антон теряет себя искусственного, уступая место настоящему, — я… Я рад что вы снова здесь. Все в порядке? — Арсений молчит. Он смотрит на него, не отрывая взгляд, Шаст это чувствует, не глядя, и молчит. Антону становится неуютно. — Я хотел извиниться, — мужчина улыбается, но это скорее похоже на оскал. Мешки на его лице от недосыпа становятся более заметными, и Шастун едва умудряется побороть желание кинуться к нему, чтобы заобнимать и зацеловать до смерти. Сука, — меня не было несколько дней. Мне пришлось уехать домой, — он замялся, — у меня были проблемы с отцом. — Всё в порядке? — глупо повторяет Антон, всё еще не поднимая взгляд. — Уже да. Он слёг с инсультом, но, слава Богу, всё обошлось, — голос Арса потеплел, и Шаст вообще пожалел, что пришел сегодня утром сюда. Ему стало стыдно так, будто ледяной водой окинули. Все эти дни он покрывал учителя самыми грязными словами из всех, которые только знал, а теперь, как выяснилось, этот побег был вовсе не из-за Антона. Ну да, ну да, пошел он нахер. Всё, как всегда через задницу. И виноват, конечно же, в первую очередь, сам Шастун, — подними глаза, пожалуйста. Мне некомфортно общаться со лбом. Антон помнит — это была одна из первых фраз при их знакомстве. Тогда, в сентябре, в залитом солнцем классе Арсений сказал ему это же, когда ученик не решался поднять на него свой взгляд. — Может, ты хоть раз посмотришь на меня? — мягко сказал Арсений Сергеевич, — мне некомфортно разговаривать со лбом. Вот, так-то лучше. Антон помнит, и именно поэтому вымученно смотрит на химика. И легче не становится. К чувству вины прибавляются еще и синие глаза напротив, которые смотрят, кажется, даже с меньшим укором, чем парень сейчас грызет себя. — Так-то лучше, — он улыбается. Искренне, — спасибо. — Мне очень жаль. Я рад, что… Что всё хорошо закончилось, — выдавливает из себя Антон и трогается с места. Он опускает на стул рюкзак и снимает с плеч куртку, всё еще чувствуя на себе взгляд. Раздается легкий стук — химик положил телефон на стол и сложил руки на груди. И — Шастун чувствует, блять, реально чувствует — подошел к нему сзади. Парень выдохнул через нос и убрал куртку на стул. Теперь уже точно тянуть нечего. Что же делать? Что, мать его, делать? Просто надеть халат и уйти отсюда до первого звонка? Развернуться и принять удар на себя? Или ударить первым? Антон очень сожалеет о том, что нет мгновенной функции звонка другу. Или хотя бы выбор зала. Но жизнь, увы, не «Кто хочет стать миллионером», и выбирать не из чего. — Не думаешь, что нам надо поговорить? — раздается тихое за спиной, и Шастун жмурится от страха. — Думаю, — отвечает незамедлительно и считает до пяти про себя. Надо сохранять спокойствие. — Я тоже. Антон распахивает глаза и резко разворачивается, опираясь на стол краем ног и пальцами. Ими он крепко вцепляется в дерево, будто боится, что улетит сейчас куда-то насовсем. Было бы здорово. В ушах стучит кровь, и парень боится, что даже не услышит сейчас того, что будет происходить. — Антон… — мягко начинает Арсений и тут же мнется. Он приподнимает руки, видимо, имея желание взять лаборанта за плечи, но потом пересиливает себя и возвращает их на грудь, — мы не можем бегать друг от друга всю жизнь. Ты же понимаешь это, правильно? — Шастун кивает, как китайский болванчик, — и это проблема. Вся эта ситуация. Нам надо с ней разобраться раз и навсегда, иначе ничем хорошим это не закончится. — Догадываюсь, — только и отвечает Шаст. Надо настроиться. Надо собрать всю волю в кулак и перестать так нервничать. Ничего же не происходит. — Я вижу, что не я один измучен… Этим, — говорит Попов куда-то в пустоту, осматривая парня с ног до головы, этим самым смущая Антона, — только сказал, что хорошо выглядишь, так опять похудел. Белый, как бумага. — От бумаги слышу, — почти шёпотом отвечает Шастун и моргает. Взгляд Арса остается неизменным, и Антон не выдерживает. Вновь прячет глаза. — Я и не скрывал, что обеспокоен этим, — химик ухмыляется и протирает лицо руками, шумно выдыхая. Антон думал, что мужчина — непоколебимая скала. Ему всё нипочем. А теперь вот как оказалось. Все устои внутри рушатся, тьфу ты. Наступает тишина. Пора переставать мяться. — Ладно, — ну же, блять, ну, — это не так важно. В смысле, нет, важно, очень важно… Короче. Вы хотите… — Антон едва узнает свой голос, — Блять, Арсений Сергеевич… Нет, ты… Хотя, нет, «вы» мне нравится намного больше… — Ты бы хотел попробовать всё еще раз с самого начала? — прерывает его глупые попытки настроиться на диалог Арсений, и Антон почти что давится своим же языком. Вот он — тот вопрос, которого он так боялся. Пришел, не постеснялся. И не убежишь от него никак. Точка невозврата уже пройдена. — Мне… Мне жаль, что так всё случилось, — уклончиво прячет глаза Шаст, кусая губу. Не самая удачная фраза для такого вопроса. И опять какие-то уходящие конструкции. Ссыкло. — Это не ответ, — грубо отвечает Арсений, и Антон, подняв на него взгляд, увидел, что тот даже скалится, кривя губы. Его это задело. Ну же. Давай. Просто сделай это. Скажи, что ты так скучал, что тебе так плохо. Ну же. И всё будет, как раньше. Просто, сука, пересиль себя и скажи, что твоя главная