***
Помощь Арсению Сергеевичу не требовалась. Он обрадовал этой «радостной» новостью своего лаборанта, когда тот догнал его уже в кабинете. — Сегодня всё по лайту, — улыбнулся он и плюхнулся на стул. Так забавно, что Шаст закусил губу, чтобы не засмеяться, и поэтому всего лишь улыбнулся, — так что иди. — ага, вали отсюда, да подальше, Шастун! — не знаю. Иди покушай. В столовой обалденные булки с маком, — учитель кивнул самому себе, — и супы тоже ничего, если не рассольник. А вообще поспи лучше, — Арсений осмотрел Антона с ног до головы, задержавшись на лице. Он видел его синяки под глазами — такие большие, что это были почти щёки. Он видел постоянно сонные глаза, не способные сосредоточиться на чем-то одном. Он видел иногда подрагивающие пальцы, которые лаборант сжимал в кулаки, чтобы судорога кончилась. И Попов был бы безумно счастлив, если бы он этого не знал не только у него, но и у себя, — ты бледный, как поганка. — Спасибо, — кивнул Шаст и засунул ладони в карманы халата, словно не зная, куда их деть. Звякнули кольца, — комплимент от души. Не высыпаюсь просто. Привычка института. Арс кивнул, откинувшись на спинку стула, и Антону очень хотелось закрыть глаза. Спать, кстати, тоже действительно хотелось, и он был готов сделать это в любом месте. От пола до стула — парень умел спать почти везде. Спать, но не высыпаться, постоянно просыпаясь не так поздно, как хотелось бы. — Как давно твоя бессонница беспокоит тебя? — раздается из-за стола, и Шастун округляет глаза, не поднимая взгляда от пола. Ему же не послышалось, правда? Вот чёрт. Ах, Арсений Сергеевич, знали бы вы… — Скоро будет три года, — усмехнулся Антон, перестав улыбаться, — Арсений… — Да? — тут же отвечает ему мужчина. — Ничего, — парень мотает головой, — вечером — так вечером, — с этими словами Антон, развернувшись, вышел из кабинета в коридор. Собственно, ничего и не мешало учителю узнать правду. Химик точно всё понял. А еще и получил ответочку за неоконченный разговор. Вести его сейчас уже точно поздно. Около двери уже толпился профильный десятый класс, что-то повторяя в своих толстых тетрадках, и Шаст им даже немного позавидовал. А еще он знал, что ему смотрят вслед. Чувствовал взгляд холодных глаз между лопаток, но поворачиваться не собирался. Не сейчас. В столовой Антон тяжело вздыхает. Здесь было жарко; пахло пельменями и какой-то тушенкой. Не самое лучшее сочетание, хотя оно всё равно вызывало чувство голода. Желудок противно заурчал. Шаст даже обрадовался. Его реально радовало то, что урчание желудка метилось как «противно». Парень, игнорируя все запахи — приятные и не очень — держит курс на буфет. Там он покупает полный пакетик булок с маком — естественно, и на Арсения тоже — в основном на него — а потом подсаживается за стол к одинокому Павлу Алексеевичу, который сегодня явно испытывал гастрономический оргазм. — Пельмени сегодня отменные, — кивает он Шастуну вместо приветствия, и парень улыбается, доставая из пакета мягкую витую булку. — Равиоли местного разлива, — соглашается Антон с ним и кусает мучное изделие. Арсений Сергеевич не соврал — заслуживает десятку с минусом. Мака в булке было столько, что он из неё просто вытекал, — как дела? — Без ново-пассита тяжеловато, — традиционный обмен недо-колкостями, к которым они оба привыкли, делают день только лучше, — в целом — как всегда. В Габоне дети голодают, а так всё в порядке. — Стабильность — залог успеха, — вновь соглашается Шастун, разделавшись уже с половиной булки. Реально вкусно. Пять очков Попову за честность, — в Африку отправлять сникерс бандеролями будем? — Мак в булке — прошлый век, — осматривает его Воля, игнорируя последнюю и фразу, и хмыкает, ударив вилкой по краю тарелки. На щеке учителя красовалась капля сметаны, — мясо в булке — будущее наше и наших детей. — Выжгу на подкорке, — Антон податливо открывает рот, позволяя Павлу Алексеевичу — хотя скорее уже просто Паше — накормить его «будущим их и их детей». Если обобщить детали, то день Шастуна так и прошел. Он еще немножко попрепирался в столовой с информатиком (который окончательно ушел от роли учителя английского еще несколько лет назад), а после посидел у него на уроке с восьмым классом, испытав садисткое удовольствие от того, что Воля ставил двойки даже за поведение. Раньше такого не было. И окна били пеналами, и личную жизнь во весь голос обсуждали, и по скайпу с какими-то бабками разговаривали — все безнаказанно. Были времена, конечно… — Закрываем роты, — Павел Алексеевич прикатил к компьютеру на кресле с колесиками, изрядно устав от криков своих учеников, — включаем лупы. Кого сегодня нема? Антон, размахнувшись, со всей дури швыряет в сидящих за партами учеников учебником информатики, и в классе тут же воцаряется мертвая тишина. Воля посмотрел на него с посмертной благодарностью, а потом вернулся к прокрастинации на своем же стуле, полностью доверяя наглецов лаборанту. — Он, конечно, подставной здесь, но лапочка, — честно заверил он восьмой класс, когда Шастун с еще большим садизмом в глазах придумывал несчастным задание, — вам понравится! Ближе к часу дня парень вернулся в кабинет химии. Здесь царил покой — не то, что кабинетом на этаж пониже. Физ-мат класс, к тому же десятый, рассосался по последним партам аудитории. На первой сидела одна девочка, а около неё крутился Арсений. Видимо, что-то объяснял единственной бедолаге, которой понадобилась химия среди мира математиков. Химик кивнул лаборанту, приветствуя, и Антон кивнул в ответ. Он осмотрел кабинет еще раз. Остальные первые парты были тоже свободны, и они почти идеально подходили для сна. Работа работой, а дневная дрёма по расписанию. Надо как-то восстановить мозг перед вечерними «планами» Арса. Шастун садится за парту, кладет на неё руки, а на них опускает голову. У него еще куча времени. Закрывает глаза. Можно и повспоминать что-то эдакое, раз повод тоски по прошлому всё еще актуален. Солнце заливало своими лучами кабинет и ложилось на парты. Май — время теплое. Время ночных гроз, весенней куртки в шкафу на вешалке и кроссовок у коврика. В кабинете химии на третьем этаже собрался весь класс. Все замерли в ожидании. Арсений Сергеевич Попов — учитель химической науки, уж очень любил своих выпускников, и поэтому в последние учебные недели, конечно же, натягивая Шастуна***
До места назначения они ехали молча. Антону очень хотелось открыть рот и продолжить разговор, оставшийся в сегодняшнем утре, но сил почему-то не было. То ли сон виноват, то ли еще что-то — чёрт его знает. Парень всё посматривал на химика, а потом резко переводил взгляд на стекло, видя, что учитель тоже смотрит. Смотрел, но молчал, не отрывая руки от руля. Тишина ничем не прерывалась, лишь изредка содрогаясь от едва слышных вздохов парня. Мимо них летел вечерний город, и Шастуна разморило. Глаза у него закрывались сами собой, но он держался, не прекращая косить влево. — Косоглазие скоро заработаешь, — беззлобно отвечает Арс, видимо, не выдержав, и этим пугает студента — тот подскакивает на месте, почти ударившись головой. Спас только ремень безопасности, перетянутый через грудь, — приехали. Вышвыриваемся. — «Грубовато», — в очередной раз думает Шаст, выбираясь из тачки на мороз, — «мне нравится!», — на его лице расцветает улыбка, но он прячет её от Попова, оглядываясь по сторонам. Воспоминания накрывают его с головой вновь. Антон вертится кругом, осматривая место. Самая обычная парковка, которую он очень хорошо помнит. Как не помнить? — Потопали, — Арс заблокировал машину и махнул головой, поднимая один уголок губы, — дорогу знаешь. Да и если бы не знал, всё равно пошел бы. Выбора особо нет. Вперед тянулась длинная аллея, на которой были почти хаотично разбросаны лавки с тусклыми фонарями около. Шаст глубоко вздыхает и плетется за химиком. Сердце сжимала рука — большая и тяжелая, и орган был почти готов лопнуть от натуги. Тяжело. На Воробьевых горах народу было немного. Даже можно было сказать, что почти не было. На склоне, уходящем вниз, лежал снег, целая куча, и где-то виднелись протоптанные дорожки из ног. Снег искрился в свете фонарей, и Антон залип. Парню было тяжело делать каждый шаг. Учитель всё ещё молчал, кидая на студента взгляды, полные то интереса, то безразличия, и тот уже не знал, как это всё можно воспринимать. Становилось всё страшнее и — что хуже всего — всё тяжелее начать разговор как можно безмятежнее, о чем Шастун так мечтал. На смотровой площадке Антон вырывается вперед и, конечно же, химик следует за ним. Парень держит курс к знакомой палатке, стоящей чуть поодаль. Раз уж ностальгировать, то полностью окунувшись в это, со всей болью, горечью и обидой. И напитком. Да. В тот день, когда Арсений хотел с ним поговорить после странной вписки у Саши на хате, иначе тот притон язык не поворачивался назвать, он привёз его именно сюда. Они гуляли здесь несколько часов, общались и пили горячий яблочный шоколад. И Антона мотало из стороны в сторону, когда он думал о том, что цикличность жизни всё еще следует за ним. И не то чтобы он против… Просто странно. И совсем капельку больно. Дойдя до палатки, пара переглянулась, видимо, думая об одном и том же. Шастун прочистил горло и подался вперед, не давая этого сделать учителю, а потом робко постучал по стеклу. — Сам из Питера, — улыбается он, чуть морщась от колючей метели, — там закончил среднеобразовательную школу в пригороде, потом поступил в педагогический. Помимо универа подрабатывал в театре, углублённо изучал английский язык, а лет до четырнадцати даже танцами занимался. — А сколько вам сейчас? — с лёгким стеснением спрашивает Шастун, потуже затягивая шарф. — Сколько дашь? — лукаво вопросом на вопрос отвечает химик, и в его глазах проскакивает какая-то ласковая искорка, — ну, ладно, не гадай. Мне двадцать восемь. — Вы и выглядите, — улыбается Антон и щурит глаза. За долгими разговорами о жизни они провели два часа. Гуляли вокруг МГУ, по саду, а потом будто вечность возвращались на смотровую площадку, по пути выпив вкуснейший яблочный горячий шоколад из палатки «глоусабса». Антон рассказал Арсению Сергеевичу многое — частично о Егоре, о прошлых школах, о родном городе и о той самой ночи. Про наркотики, естественно, пришлось умолчать, но о том, что был на вписке, рассказать нужно было. Учитель отнёсся к этому не то чтобы ровно — наругал его за выпивку, но на том и успокоился. — Она всё еще тут есть, — Арсений улыбается и сжимает стаканчик крепче. От него клубится пар, — после стольких лет? — Всегда. — Это из Гарри Поттера, — утвердительно кивает мужчина, но ловит в ответ полу-пустой взгляд студента. — Не только, — Антон смотрит на него так, что после этого они оба мрачнеют. От игривого настроя и следа не осталось. — Пройдемся? — Попов опять кивком указывает на дорогу к смотровой площадке. Студент равнодушно кивает, подув на пар, поднимающийся от напитка, и пара двинулась вперед. Шастун тяжело вздохнул — опять — и услышал, как химик едва слышно цокнул. Ему надоело то, что студент постоянно вздыхает, как побитый пёс. А Антону надоело, что Арс бегает от разговора, хотя сам же его и начал. Глупость какая! — «Ага», — хмыкнул парень, поравнявшись с мужчиной, — «а я почему разговор не продолжаю? Ведь могу. И молчу партизаном. Тоже дурак, короче. Оба ведем себя, как придурки. Даже поговорить по-человечески не можем. Тьфу!». Кажется, думал он слишком экспрессивно для человека, который делает это про себя. Арсений поднял брови и по-доброму ухмыльнулся, дернув плечом. Оказавшись на смотровой площадке, Антон отставляет в сторону горячий стаканчик, дабы тот остудился, и опирается на бортик локтями. Тихо. За ним вела разгульную и шальную жизнь Москва, которая, по правде, не спит никогда. По реке, освещенной фонарями, плавали какие-то мелкие теплоходики. Вдалеке мерцали огни делового центра, возвышаясь над городом. Правее неприступно стояли Шуховская башня с Академией наук. Ближе было метро. И там кипела жизнь. Людей было видно через стекло, а поезда бесконечно курсировали по заданному маршруту. Циклично, — сказал бы Антон, если б не было так комично. — Ну так что? — спрашивает мужчина у лаборанта, нарушая этим покой, и Шаст жмурится. Слишком резко. Слишком долгое молчание — счет пошел на часы. Антон отставляет в сторону свой стакан и тяжело вздыхает. Как хотелось бы сейчас не понять, о чем он, но парень, конечно же, прекрасно понял. Они не договорили тогда в классе, и было бы странно, если химик привёз их сюда просто полюбоваться вечерней Москвой. Людей на смотровой площадке не было. Даже на аллее, по которой они шли, были, а тут — совсем пусто. Почему — неясно. Вроде вечер не особо поздний — всего восемь часов. Может, дело в понедельнике? Нечасто встретишь популярное туристическое место абсолютно пустым. Парочка людей мелькала где-то вдалеке у здания института, но к краю не подходила, — будешь молчать? Намолчались уже, — Арс почти раздраженно вздыхает, и парень чувствует, как он напрягся. Сильнее оперся о бортик и наклонил корпус тела, — как будто это надо только мне… — Ты меня любишь? — внезапно спрашивает Антон, поднимая голову. Тихо. Колючий ветер шумел где-то вдалеке, а потом также внезапно куснул за щеку — прямо в тот день, когда они приехали сюда в первый раз несколько лет назад. Сегодня всё напоминало об этом. Арсений расширил глаза и повернулся к парню. — Я к тебе привязан, — честно отвечает тот, и Шастун ухмыляется как-то разочарованно. Этого он и боялся. — Тогда это ещё хуже чем ненависть, — вновь вздыхает юноша и опускает голову на руку. А ведь и правда. Любовь — это не привязанность. И даже не влюбленность. И только не так давно, когда мужчина вновь замаячил на горизонте, Антон стал понимать, что же такое на самом деле между ними происходит. Понимать-то стал, но видимо, не до конца, — мне всю эту неделю кажется, что я зря стучусь в закрытую дверь. Вот оно как. — Ты меня не понял, — Арсений резко подался вперед и подхватил Шаста за талию. Тот по-щенячьи взвизгнул от испуга и дернул ногами. Химик напрягся — на самом деле не особо — и приподнял парня, а затем усадил на бортик к себе лицом. Антон удивленно захлопал глазами и сжал ноги в коленях, что было Попову как раз на руку. Он придвинулся ближе и облокотился коленями на холодный мрамор. Студент оказался между его ног, — эти года… Эти три, мать его, года, я понимал, что все это время никогда не переставал тебя любить. С самого дня нашего расставания. Даже не так. С того самого дня, как понял, что окунулся в это окончательно. — И бесповоротно, — закончил за него Антон и посмотрел мужчине в глаза. Их лица были на одном уровне, и поэтому парню не надо было никуда наклоняться. Он протянул руки вперед и взял Арсения за щеки. Всё равно тёплые и немного красноватые. Мороз кусает. Шаст выдавил из себя легкое подобие улыбки и увидел, как ему улыбнулись в ответ. Не могли не улыбнуться. Парень понял, что прямо сейчас пора дать ответ на тот вопрос, который мучил учителя так много времени. Антон подался вперед, прикрывая глаза и чувствуя, как его руки накрыли чужие, и прижался к губам напротив. Не напирая, нежно и осторожно, едва касаясь. Так, как они целовались самый-самый первый раз. У парня сейчас есть последний шанс отстраниться, отвернуться или просто хотя бы мотнуть головой, дабы намекнуть, что он не хочет. Однако этот шанс остаётся неиспользованным, когда Арсений оказывается почти вплотную. Антон шумно сглатывает и смотрит в его глаза, такие яркие и голубые сейчас. Самые красивые. Этот момент Шастун всегда представлял себе как-то иначе. Не в такой обстановке, да и не в это время, далеко не в это. Антон понял, что ему лучше сейчас закрыть глаза. Этим он даст мужчине зелёный свет. Он плавно опускает веки и тут же чувствует на своих губах чужие, более мягкие, не такие обкусанные, как у него самого. И это все? Это вот так и должно быть, или там есть что-то ещё? Успев подметить это и то, что руки у учителя настолько большие, что в них умещается чуть ли не все лицо парня, Антон понимает, что его верхнюю губу плавно закусывают, а после и нижнюю. Вот теперь это точно все, да? Так мокро должно быть? Вроде как да, и это довольно странное ощущение, хоть и приятное. Они целовались прямо под фонарем на смотровой площадке у огней вечерней Москвы в абсолютной тишине и пустоте. Шёл снег, уносимый ветром, и им казалось, что всё вокруг вообще не похоже на реальность. Как будто сон. Настолько реальность была фальшива — как мишура или новогодний дождь на ёлку. В тот момент было совершенно наплевать на тех, кто может оказаться около них. А если окажется и проявит агрессию… — Если что, до машины кросс устроим? — Антон шепчет это Арсу прямо в губы, и тот смеется, прижимая парня к себе за талию. — Не в моём возрасте, — отвечает он сквозь смех, а потом вновь целует. Арсений улыбается сквозь поцелуй, а затем прикусывает парня за верхнюю губу. Когда оба оторвались друг от друга, то почти синхронно вздохнули, но объятий не разорвали. Шаст погладил мужчину по щеке и поднял уголки губ. Такой нежный жест из Арса выбил рваный вздох. — Ты так изменился, — Антон восхищенно осмотрел Попова так, насколько позволял угол обзора с такого близкого расстояния, — такой… — он смутился и поднял брови, — искренний. Нет, был и до этого, но… Такой требовательный. Такой решительный. Ты будто знаешь, что хочешь от меня, от себя, от жизни. Звучит странно, я знаю, — последние слова утонули в хохоте Арса, и Шаст закатил глаза, сделав вид, что его это обидело. — Ну ладно-ладно, не дуйся! — мужчина успокоился и добродушно вздохнул, — ты тоже. Ты просто вырос. Более самостоятельный. Более взрослый, если одним словом, — Арс чмокнул парня в нос. Холодный, — ребячество из глаз пропало. Ты повзрослел. — Да-да, скажи уже, что я дорос до отношений с его величеством «Арсений Сергеевич», — теперь настала пора Антона смеяться, а мужчине обижаться. Но всё равно не получилось, — и вообще… Я говорю тебе «да». Я бы хотел попробовать всё ещё раз, — он улыбнулся. — Пройти весь тернистый путь заново — непросто, — начинает Попов мудрёно, но ему дают лёгкую и игривую пощечину, — ну всё, всё, хорошо! Без философствований, я понял! — Попробуем заново жить вместе, бла-бла, — продолжил за него Антон, — а вдруг получится? Арсений ухмыляется и сжимает руки на талии студента крепче, чувствуя, как тот вздрагивает от такого тесного касания. — Что-то мне подсказывает, что получится, — Попов поправляет сбившуюся шапку парня. Зима — это самая настоящая проверка на прочность любых отношений. Вы оба такие дураки, в шапках идиотских, шарфах, больших куртках, в которых выглядите бочками, с красными щеками, как бабы деревенские. И при том считаете, что друг для друга вы самые красивые на этом свете. — Снова смотреть, как ты забываешь помыть кружку от чая, какой кошмар… Я только отвык… — Тебя никто не заставляет, — морщится Арсений и стаскивает парня с бортика, — ты так себе всю задницу отморозишь, а мне потом ничего не останется, — Шаст хихикает и забирает свой стаканчик горячего шоколада, а затем подает чужой мужчине, — и вообще, ты тоже не сахар! Ты постоянно забываешь переключить рычаг на душе. Как кран не включишь, так кипятком сверху обдает! А еще… Антон на это ничего не говорит, улыбаясь, а затем подается вперёд, затыкая Арса поцелуем. — Мне тебя мало, — признается он честно и смотрит учителю в глаза. Неизменно-голубые и глубокие. Антон куда-то улетает, — мне тебя не хватает. И не хватало. Хочется еще больше. Арсений молчит, а затем накрывает его губы в ответ. А ведь Поз говорил — разберись в себе, Антон, а потом уже требуй что-то от других. И в тот момент Шастун, как всегда, был уверен в своей правоте. Ну если он ничего не чувствует к бывшему учителю, то с чем тут разбираться? И оказалось всё, конечно же, абсолютно не так. Как и всегда. До машины они шли за руку по такой же пустой аллее, как и часом ранее. Они смеялись, как дураки, иногда прижимаясь друг к другу, чтобы вновь урвать поцелуй. Антон не верил, что он не спит. Он же мучается от бессонницы, а сейчас видит такой яркий и счастливый сон, что он не может быть таким, ну просто не может! В машине учителя оказалось холодно, поэтому Арсений тут же поворачивает ключ зажигания, как присаживается на сидение. — Дубак тот еще, конечно, — говорит он куда-то в пустоту и прячет руки в карманах пальто, закрывая глаза. Веки подрагивали от усталости — едва заметно двигались глазные яблоки. Шаст устраивается на кресле поудобнее, щелкая ремнём. Он смотрит на мужчину рядом с каким-то восхищением в глазах. Как на изящную скульптуру в музее. Хах. Как на Джоконду, которую… а я одно видел: вы — Джоконда, которую надо украсть! И украли — Почему ты не хотел продолжать разговор в актовом зале? Сразу, как мы ушли из лаборантской, — Антон решает не тянуть с вопросом, который уже половину дня вертится на языке, раздражая твёрдое нёбо, и поэтому выдаёт всё сразу, — нам хватило пяти минут, чтобы во всем разобраться окончательно. — Меня сбили, — отвечает Арсений через несколько долгих мгновений, не отрываясь от какой-то пустоты за стеклом. Взгляд у него был какой-то потерянный, и Шасту захотелось протянуть руку вперед и ткнуть пальцем в плечо, — я потерял весь настрой. — Прямо как перед сексом, — Антон не выдержал и расхохотался, видимо, что-то представив, и химик наконец-то выпадает из зоны недоступности, хмурясь, — если что, я забираю все слова назад про тебя! Ну про то, что ты там решительный и смелый. Арсений ухмыляется — как-то недобро, а потом рывком срывается вперёд, хватая лаборанта за грудки. Слышится треск — кажется, одежда, и мужчина целует Антона в губы, грубо прикусив. — А вот так? — спрашивает Попов, глядя прямо ему в глаза, и чувствует чужой язык, касающийся своего.***
Квартира Арсения окончательно вернула Антона в реальность. В целом, поменялось мало что. Даже пахло так же, как и три года назад. Запах хлеба, свежести и чего-то уютного. Прямо по курсу, как и раньше, была кухня. Стол без скатерти, приоткрытая фрамуга над ним, два стула от стола по бокам. Шкаф у стены — уже какой-то другой, более новый, со встроенным зеркалом в одну из частей. И дверь в ванную, сразу слева от входа, тоже поменялась. И лампа напротив висела, которую мужчина и включил минутой ранее. С изменениями на кухне всё. Шаст шумно сглотнул и прошлепал в квартиру, к столу, на автомате стягивая ботинки другой ногой. А раньше он аналогичным образом снимал с себя кроссовки — даже зимой, идиот, и Арсений всегда ругался на него за это. Обещал вправить мозг ближе к холодам, отвести в магазин обуви за руку, но чудо пришло само. До парня через годик допёрло, что зима на то и зима, чтобы кроссовки в шкаф подальше убрать. — Ужин? — предлагает Арс, останавливаясь около парня. Тот осматривает гарнитуру — неизменную — и мотает головой. Чайник у плиты стоял классный. Синий, на большой подставке. Именно он почему-то особенно сильно зацепил лаборанта. Яркое пятно на одноцветной кухне с обоями в клетку. — Маковые булки поперек горла встают, — отшучивается Антон и присаживается на стул. Есть совершенно не хотелось. Где-то под сердцем билось какое-то непонятное волнение, и парень не понимал ни причину, ни возможное следствие, — не голодный, — он видит взгляд Попова, — честно. Паштет пельмени в меня впихнул. — Кто? — Арсений удивленно таращит глаза, а Шаст смеется, обнажая зубы. — Павел Алексеевич. Паштет тот ещё. Мы с ним закорешились. — Интриги плетете против меня, — он сощурился и направился к чайнику, который так оценил Антон. Щелкнул рычажок, — ясно всё с вами. — Уже оформили на вас ипотеку, — с самыми честными глазами отвечает ему Шастун и зевает. Во рту стоял приятный вкус горячего шоколада и… Чужих губ. Зацелованные свои приятно пухли, и Антон почти скулил от того, какое же это здоровское ощущение. Арсений налил ему чай, а потом себе, и парень жадно присосался к небольшой керамической кружке. Вкусно. Сладкий. Цветочный какой-то. От такого расслабона рука сама по себе потянулась к карману на джинсах, в котором обычно лежали сигареты. Сейчас их там не оказалось, и парень разочарованно выдохнул, этим самым очень громко булькнув чаем прямо в кружку. Звук утонул в тишине кухни. Учитель громко рассмеялся, сам подавившись горячей жидкостью, которая тут же полилась у него через нос. От этого уже еще громче смеялся Шастун, заляпав весь стол около себя несчастным чаем. Когда они оба успокоились, вернувшись к порядку за столом, Антон отставил кружку и посмотрел в потолок, чувствуя, как его заинтересованно пилит взгляд голубых глаз напротив. Кинематографично как-то. Кухня, вечер, тишина, полумрак. Могло быть, как у Блока — а получилось, как у Шастуна. Закон жизни такой дурацкий, что б его. На кухне повисло напряжение — натянулось струной — и они оба это чувствовали. Раздался непонятный стук, смешанный со звоном. Антон из-за этого самого напряжения и не понял даже, как кружка учителя оказалась в раковине. Как и того, почему буквально минуту спустя Арсений уже нависал над ним на кровати, жадно целуя куда-то, где под кожей толчками бился пульс сонной артерии. Может быть, то, что они делают, это опять ошибка? В тот раз, судя по всему, о случившемся жалели они оба. Но сейчас Антон, оставаясь в полной трезвости ума, потянул Арса на себя за плечи, вцепившись в кожу короткими ногтями. Всё началось как-то слишком резко. Антон сам не понял, как это всё произошло, как всё началось. Парень словно был опьянен тем, что между ними происходит. Голова кружилась — если бы стоял на ногах, то давно уже упал, а во рту все пересохло. Существовали в его мире сейчас только рука, шарящая под одеждой на горячем животе, мокрые губы где-то всё еще на шее, и волосы, которые Антон крепко сжимал в пальцах, будто боясь потерять так, как уже было однажды. Пропустив их между фаланг, он опёрся локтем об уже смятую простынь и чуть прогнулся в спине, приподнимаясь, когда почувствовал, что губы сместились еще ниже. Еще через пару мгновений толстовка парня оказалась где-то в стороне — Шаст клянется, что слышал, как она упала на пол, и он тянется, чтобы раздеть Арсения. Дурацкие пуговицы на рубашке поддаются не сразу, и Антон, ухмыляясь, стягивает одежду только до локтей, а затем накрывает губы Попова своими, вновь роняя на постель. Простынь, и так смятая до этого, под ними скрутилась еще больше от того, что происходило на постели. Шастуну было всего мало и, видимо, не только ему. Арсений прижал его к себе, а затем сжал зубы. Парень перенял на себя временную инициативу, и именно поэтому Арс почувствовал, как чужая рука проскользнула под резинку белья, коснувшись плоти, с недавнего момента затребовавшей внимания. И Антон не понимал, что происходит с ним, с телом. Эти ощущения — физические с сочетанием того, что это всё-таки тот, который тебе и нужен, были просто за гранью фантастики. По крайней мере, за последние несколько лет уж точно. Буквально через минуту, когда Шастун почувствовал тяжёлое дыхание на ухо, пришла уже и ему пора стонать сквозь зубы. Рука Арсения оказалась и в его джинсах, освобождая член от мешающей сейчас плотной ткани, и Антон, не выдержав, простонал сквозь зубы и дёрнул бедрами, толкнувшись в ладонь. Очередной стон Шаст издал, когда почувствовал внутри себя целых два пальца, проскользнувших не так быстро, как хотелось бы. — Тебе все еще меня мало? — раздался голос откуда-то сбоку, и Антон, прерывисто вздохнув, прильнул к шее Попова губами. — Да, — рыкнул он едва слышно и прикусил, чтобы не стонать в голос, ощутив, как внутри почти грубо появился уже третий палец, раздвигая стенки мышц, — оч-чень, — парень заикнулся и все же простонал, когда подушечки задели чувствительную простату внутри. Антон продолжал кусать шею Арса, даже когда тот вошел — нежно и осторожно, целуя в макушку головы и перебирая взмокшие волосы. Антону нравился солоноватый вкус кожи и узел из приятных ощущений, стягивающийся внизу живота. Хотелось быстрее и глубже, лишь бы этот узел распутался, растекшись по всему телу до самых кончиков пальцев ног и рук. От движений Шаст почти плавился, не в силах больше молчать, кусая кожу Арса или свои же губы от желания. Он постанывал и слышал полу-рыки в ответ на ухо, чувствовал зубы на мочке, и от этого тот самый узел стягивался всё сильнее. Блять, это и всё настоящее. Не сон, из-за которых Антону иногда и спать не хотелось, не кошмар, который заканчивался лютой вакханалией. Это всё реальное. И разгоряченное потное тело, крепко прижимающееся, и хрипы около уха, и дрожь в руках, которые крепко держат за бёдра. А еще не верилось, это всё-таки Арсений, а не кто-то из полуденной дрёмы или он же, но представленный в полете фантазии. За окном летала метель, а в комнате было жарко. Антону было почти нечем дышать — хоть язык вываливай, и он видел, что Арс тоже держится из последних сил, беспрерывно двигаясь, окидывая взглядом голубых глаз с какой-то мутной пеленой в них. — Все еще? — Нет, Господи, — стонет Антон так громко, выгибаясь, что, наверное, слышат всё соседи, и сжимает веки с силой до разноцветных неопознанных пространств, кусая нижнюю губу. И не было это похоже на быстрый секс в кабинете неделю назад. В любом случае, как бы ванильно или мерзко это не звучало, то было просто занятие сексом, а сейчас любовью. Тогда Антоном правило простое желание близости, а сейчас самые искренние и настоящие чувства, которые бились где-то под ребрами, ощущаясь около сердца. Мысль об этом заставила парня после всего случившегося заснуть почти моментально, прижимаясь к горячему сопящему над ухом телу.***
Антон проснулся от того, что ногам стало холодно. Очень холодно. Неприятное ощущение с силой укусило за нежную кожу, захватывая всё больше с каждой секундой, заставляя парня, конечно же, выпутываться из лап сна. Он простонал что-то бессвязное и поджал ноги к себе, почувствовав, что пятки у него просто ледяные. — Ты всю ночь на снежной бочке стоял? — тут же раздается ему на ухо шёпотом, от чего Шаст дергается, вцепляясь в постель. Точно. Он же не один. Тёплая рука обвивает за пояс, прижимая к себе, и парень утыкается носом в чужое плечо. Он втягивает запах в себя и улыбается. От Арсения пахнет так, как пахло всегда раньше. Чем-то мужским и таким тяжелым, от чего у Антона моментально ноги подкашиваются. Даже сильнее, чем от холода, — или таз был со льдом? — Всё может быть, — зевает Шаст и трет глаза, прижимаясь теснее. Это утро похоже на рай. А еще… Да. Антон признает это, скрепя сердце — он выспался. И ему даже что-то снилось. Немыслимый случай. Просто, блять, удивительный, — сколько времени? — Почти восемь, — отвечает Попов не сразу, и парень дергается снова, — нам сегодня ко второй. Я просил в расписание хотя бы посмотреть, — его лица Шаст не видит, но чувствует, что тот улыбается, — не справляешься с работёнкой, а, лаборант? — Еще чего! — парень в ответ отталкивается от груди учителя, окончательно выныривая из объятий. Он отползает от мужчины и укладывается на подушку, уехавшую куда-то во время сна. От него, кстати, и следа не осталось. Поразительно быстрое пробуждение для такого времени. Антон чувствовал себя бодрым и человек, делящий постель, кажется, тоже. Судя по глазам, проснулся он явно больше, чем пять минут назад, — я всё посмотрел. Просто забыл! — И кто же у нас сегодня из классов? — насмешливо спрашивает у него Попов, и студент молится всем богам, что кровь, прилившую к щекам, тот не увидит. — Ну… — пауза, — там много всех. — Ага, — кивнул ему Арсений, улыбаясь еще более насмешливо. — Ой, всё! Не проснулся я еще! — Антон фыркнул, сложив руки на груди, — дайте мне пять минут и чашку кофе с молоком, и я вам такое расскажу, во что сам не поверю. — Расскажи, — тут же соглашается учитель и укладывается на бок, разместив щеку на ладони, сложенную в кулак, — мне интересно. — А что рассказывать-то? — Шаст пересел поудобнее и поморщился. Задница болела прилично. Какое сладкое и давно забытое чувство, просто чудо из чудес, — у меня скудный запас историй на все случаи жизни. А на «после секса на утро» так вообще пустоват ларчик. Арсений добродушно смеется, подтягивая одеяло к груди, и Антон улыбается в ответ, но всё равно как-то кисло. — Чего приуныл? — спрашивает мужчина, когда перестает смеяться, и задумчиво обводит парня взглядом, — по глазам всё видно, не отнекивайся даже. Не поверю. Антон тяжело вздыхает. Сейчас подумает еще, что трахается плохо, так что надо отвечать побыстрее. — Не знаю… — он запнулся и посмотрел на Арса. Тот всё еще лежал под боком, оперевшись щекой на руку, согнутую в локте, и внимательно смотрел на парня, — правильно ты сказал, — надо же, не «Вы»! , — что я не справляюсь. Не знаю, как буду совмещать учёбу и работу. Я об этом только и думаю, — не только об этом, конечно, но мысли тоже очень весомы в этом утре. Шаст улегся на спину и подтянул одеяло на себя. Из-под него мелькнули голые пятки, и он сиротливо поджал к себе ноги. Всё еще холодно, — всё это потом придется отрабатывать, как бы мне не ставили пропуск по официальной причине. И зубрить еще столько, — парень застонал и прикрыл глаза. Вся эта фармакология уже в печенках сидит, — почему я думаю об этом так поздно? — Дурачок потому что, — ласково дает ему щелбан Арсений и смеется, когда студент подскакивает на месте. Учитель улыбается шире и берет его руку в свою. Тёплая и уютная. Антон, не задумываясь, сжимает её, пропуская его пальцы сквозь свои, — всё успеешь. Я в тебя верю. Ты же у нас Шастун, у тебя в сутках тридцать четыре часа! Парень несдержанно хихикнул и снова вздохнул, разминая плечи. До конца каникул неделя. Еще неделю можно не думать об этом всём, отдаться полностью работе. Ну и еще кое-чему. Хотя скорее даже кое-кому. — Я уже даже скучаю по группе своей, — Шаст открывает глаза и смотрит в потолок. В квартире по-прежнему было тихо, и парень смачно ругается про себя. Он опять забыл про ворону. Как всегда — в самое нужное время. И почему так поздно? Ну ладно. Подохнуть вроде бы не должна. И не такое выдерживала! Птаха сильная, справится. Или просто начнет есть саму себя от голода, как вариант. Не самый лучший конечно, но звучит надежно. Почти так же, как швейцарские часы. — Тебе меня недостаточно? — хмыкает Попов, изо всех сил пытаясь показать, что обижен, и закатывает глаза, уже собираясь выдернуть руку, но Антон ему не дает. Держит крепко, прижимая к своему горячему животу. — Уже лучше, чем вчера, — в тон отвечает ему Шаст и кладет голову учителю на плечо. Шутки шутками, конечно, но по учёбе он уже немного тоскует. Группа у него нормальная — не идеальная и не ужасная, а нормальная — и с ними парню было вполне сносно учиться. Крепкой дружбы он ни с кем не заводил, но изгоем не был. Просто держался особняком, но мог подсесть к любой компании, если такое желание появлялось. Но в последнее время Антон стал обращать своё внимание на одну девушку. Она была такой же одиночкой, как и сам парень, только еще более закрытой, чем одногруппник. О ней Шаст знал мало, но, к сожалению, знал самое важное. Уже давно за Оксаной Фроловой Антон стал замечать очень многое. Он видел в ней себя. Антон знает, каково это — после еды вливать в себя стаканы воды, чтобы потом сгибаться над унитазом. Антон знает, какого это — высчитывать калории даже в таблетках, которые он принимает чтобы убить аппетит или очиститься. Антон знает, каково это — просыпаться по ночам от судорог, которыми сводит всё тело от голода и холода. Антон знает, каково это — ненавидеть себя за всё, что ты тянешь в рот, когда смотришь на себя в зеркало. Антон знает, что такое тремор рук настолько сильный, что ничего в пальцах толком и не удержишь. Антон знает, что такое синяки на заднице от того, что ты просто банально сел на что-то тверже, чем кровать. И Антон знал, что эта девушка тоже в курсе. Уже месяца два как парень пытается подсесть к ней в читальном зале или в столовой — обычно на её подносе чай без сахара и, если повезет, овощной салат или жвачка — но стеснялся до одури. Он видел, что девушка худеет, как бы она не скрывалась за огромными вещами. И Шастуну только и оставалось, что вздыхать, глядя на это безобразие. Где-то в глубине души он боялся еще и того, что она вновь затянет его в это дерьмо. Но теперь рядом оказался Арсений, и было как-то спокойнее. Даже если затянет — будет тот, кто даст подзатыльник отрезвляющий. И именно поэтому Антон клятвенно пообещал себе с нового семестра выйти с Оксаной на контакт, пока не стало совсем поздно. Такими темпами скоро и выходить на контакт будет не с кем. — Расскажи мне еще про что-нибудь, — Арсений, кажется, увидел, что Антон о чем-то задумался и скинул чёлку с его лба в сторону. Парень дернулся и на автомате кивнул, выпадая из раздумий про Фролову, — про институт там, не знаю. — Есть у меня одна история, — Шаст хихикнул и, выбравшись из объятий, облокотился на подушку и натянул одеяло повыше. Часы на стене подсказывали, что минут десять у них точно еще есть, — только тебе она не очень понравится, — парень осмотрел учителя, который вопросительно поднял брови, — короче, сдавал я экзамен тогда по чему-то. Не помню даже. То ли коллоидная химия, то ли микробиология. Вроде химия, всё-таки. Ладно, не суть, — Антон почесал нос и поморщился, — мы стояли в коридоре, ждали очереди своей. И я тогда ссал пиздец как, ну прям вот совсем, — Арс терпеливо кивнул, пропустив мат мимо ушей, — ну и лил всякое говно в уши одногруппнику, который тоже страдал. Я сказал ему, что если принимать будет заведующий кафедры, то мне жопа, он меня… — после этих слов Шастун поднял руки вверх и сымитировал не самое невинное движение из всех возможных, дополнив характерным звуком, — ну короче в рот меня… — Я понял, — хохотнул Попов, но рассказ прерывать не стал. — И вот! Мимо нас препод тогда прошел, на меня как раз посмотрел. А он гей, — парень прыснул, и химику история тут же стала нравиться чуть меньше, — ну, думаю, ладно. Начался экзамен. А заведующий, прикинь, меня к этому самому гею отправляет! Фамилия у него забавная была, то ли Максудов, то ли Паскудов… — Арсений рассмеялся так громко, что Антон дернулся, — ну я захожу, присаживаюсь, протягиваю ему листы исписанные, альбом практический, говорить начинаю. Парень этот, он молодой, лет тридцать, рядом сидит. Мы за одной партой были, просто на разных стульях, — Шаст кашлянул, а затем продолжил, — ну и вот! Говорю я ему, всё ок, а тут он — на тебе — взял и потягиваться стал, а потом — опа — хвать, руку мне на коленку положил! — Арс рассмеялся снова, но уже не так задиристо. Ревность кольнула где-то в глубине. Мужчине не понравилось, — и тут же извиняется, мол, «прости, мальчик-зайчик-попрыгайчик, я не хотел, случайно вышло». Ну я и отвечаю, что «забейте, все ок», и говорить продолжаю. Он послушал секунд пять, руку не убирая, естественно, а потом прервал, — Антон прыснул от смеха вновь, — сказал «зачетку давай». — Ах вот ты какой, значит! — шутливо стукнул его в плечо учитель, сохраняя самое злое лицо из всех возможных сейчас, — за коленки себя лапать позволяешь за сданный экзамен. Ясно всё, — Арсений фыркнул и лег рядом, убрав локоть с кровати. Антон промолчал, улыбнувшись, но хотя бы попытался опустить брови, имитируя расстроенно лицо, — что поставил хоть? — Пятёрку, — гордо ответил Шаст, за что и получил лёгкий подзатыльник, — ну всё-всё, не надо меня бить! Сами просили рассказать. И вообще — нам уже трогаться пора. В школу в смысле. — Ну я понял, что не головой, — ухмыльнулся Попов и нехотя вылез из-под одеяла, — давай тоже выкатывайся, мышонок. Реально пора уже. С этими словами Арсений поднялся и направился в сторону кухни — видимо, чтобы оттуда попасть в ванную. Антон же замер на кровати, от его последних слов не имея ни капли сил, чтобы сдвинуться с места.***
Начать всё заново оказалось не сложно, но и не легко. Скорее просто непривычно. Антон не привык так близко находиться с кем-то. Антон не привык ехать к себе домой, окрыленный чувством легкости. Антон не привык просыпаться утром от сообщений другого человека. Антон просто забыл, каково это на самом деле. Оставаться у химика на ночь в остальные дни недели Шастун не согласился ни под каким предлогом. Совесть мучила. Ворон дома сидел голодный и — какой ужас — в темноте совсем один уже сутки, и тянуть более было нельзя. Разорвется скоро его сердечко от такого, и всё, не будет больше у того домашнего любимца. — Не подохла еще там «чудищща» твоя? — пошутил Арсений, когда студент вспомнил про своего питомца. Уже через мгновение мужчине пришлось убегать восьмерками от разъяренного Антона. Пожалуй, безымянное угольно-чёрное существо занимало почти равноценное с Поповым место в его сердце. Шаст уверял себя, что если ворон будет наезжать на его суженного любым из доступных способов, то он обязательно пропихнет ему клюв меж киля. Птица не особо понимала, но на Арсения вроде бы и не зарилась. Даже тогда, когда мужчина, первый раз попав к Антону домой вечером после уроков, слегка удивился размерам вымахавшего воронёнка. Не атлант, конечно, но и не птенец с ладошку. Еще больше он удивился квартире своего лаборанта. «Пристанище горных троллей» — так он почти ласково обозвал его жилище, за что и получил очередной нагоняй. Нет, ну правда! Дичь какая-то. Странной планировки квартира-студия, не имеющая разделения между кухней и спальней — простая стенка-арка, и проблем не было. Разбросанная по полу одежда. Куча немытой посуды в раковине. Забитая стиралка. Разобранная постель с одеялом, сваленным в кучу и подушка где-то на полу. Пол хотя бы чистый, на этом спасибо. Шаст как-то потерялся в кутерьме событий этой недели, что даже любимую птицу покормить забывал. Что уж говорить об остальном тогда? — Пора тут у тебя порядок навести, раз батька появился, — говорил на это всё Арсений, ставя руки на пояс, — Летучая бы повесилась на моём месте. — Я подобрал синоним к слову «батька», но вслух произносить не буду, — в ответ мужчине раздался смех. После такого короткого диалога уборки не последовало. Попов в первый раз за пребывание в этой квартире порадовался разобранному дивану. После того вечера было принято совместное решение не испытывать судьбу и отдаться разнообразию. Кататься туда-сюда — не так далеко, как кажется — а уже что-то новенькое. Съезжаться совсем пока не хотелось. Антон понимал, что рано. Торопиться, как три года назад, чревато не самыми лучшими последствиями. Плавали, знаем. Шаст не мог думать за Арсения, само собой, но конкретно себя он считал самым счастливым на земле. Настолько, что ему было совершенно всё равно в четверг на разбитую колбу с реагентом — щелочь больно щипала в районе табакерки на кисти. Влюбленность и возможность заботы о ком-то сделали из Антона почти сверхчеловека. Он крутился на работе, как два электропылесоса, еще сильнее, чем раньше. Даже голова работала быстрее — ура, она умеет думать — особенно тогда, когда мысли не были заняты химиком. Парень будто дернул стоп-кран своей прошлой жизни, проведенной в «сумраке», как в «Ночном Дозоре». Жизнь сейчас очень ощутимо делилась на «до» и «после». Друзья, узнавшие о случившемся, счастливы были не меньше Антона. Матвиенко, на что после пожаловался Дима, достал из серванта припрятанный коньяк, крича о том, что сегодня они пьют за здоровье молодого и не очень молодого. Будь бы Шаст рядом, обязательно бы треснул, но с шутки всё равно посмеялся. Слово «дедовщина» приобрело немного другой оттенок с возвращением Попова в жизнь Антона, с чего парень угарать не переставал. Но с Арсом, конечно же, этим не делился. Тот всё равно для него самый лучший — дважды круче любого молодого. От Арсеньевского «мышонок» Шастун почти белел, как маркерная доска в кабинете химии, очень сильно смущаясь. Слышать такое — похоже на пытку, и к этому еще явно придется привыкать не парочку дней. Шастуну не особо нравилось, что Арсений пропадал в работе. Если вечером он садился за тетради, то всё. Можно было хоть любовников водить, хоть танцы с бубнами вокруг чайника устраивать. Учитель настолько сильно погружался в работу, что достучаться до него было практически невозможно — это парень понял уже в четверг, когда приехал к тому на ночь. Химик реально тонул в домашних заданиях и каких-то документах. И Антон всё прекрасно понимал. Раньше всё было иначе, а сейчас даже школа в комплексе с более высоким рангом, и это всё требует большей ответственности. Лаборант порывался помочь ему, а не лежать на кровати бесформенным мешком, но учитель шипел на него и к своим делам не подпускал. Антон знал и то, что ему тяжело из-за отца. Вроде как он шел на поправку, ничего серьёзного жизни не угрожало, но, находясь в другом городе за сотни километров, ты будешь переживать за близкого человека даже из-за банальной простуды. Короче, как помочь Шаст не знал, поэтому просто либо не мешал, либо сидел с мужчиной рядом, обняв за рёбра и уткнувшись лицом в плечо. Арс изредка кивал ему, ерошил волосы и целовал в макушку, а потом снова погружался в нескончаемый калейдоскоп тетрадей. Если Антон заезжал к своему учителю, собственно, как и в этот четверг — обычно это было после двенадцати ночи — то тот обязательно скармливал ему добрую половину холодильника под хмурое «я не голодный», зная, что парень просто голову ему морочит. А потом, конечно же, домашка, от которой Шастуна уже мутило. Он всё равно не ляжет спать, пока Арсений не закончит со своими сверхважными делами. И плевать, что утром рано вставать, а время далеко не детское. Встанут. Они же вместе, а раз вместе — то точно всё получится, и даже совершенно не имеет значения, что именно. После небольших разборок по поводу количества съеденного Антона и утоплении Арсения в тетрадях учеников, они укладывались спать вместе под одним одеялом, засыпая в объятиях друг друга почти мгновенно. Один — от тёплого дыхания в ухо, а второй — от руки, обнимающей за пояс.***
Ворон сегодня бесновался. За вечер он уже раз пятый впивался клювом в клетку и бесился, дергаясь будто в приступе, чем изрядно раздражал хозяина. — Дискотеку не устраиваем, — Антон не выдержал и стукнул по дверце пальцем, отчего птица каркнула и отпрыгнула на жёрдочку пониже, — сабантуи прекращаем. Вечер пятницы, повод есть, но из лап себя не выпускаем, — посмотрев еще несколько секунд на ворона, который размахивал крыльями, будто готовясь к атаке, — есть хочешь, что ли? Ворон, будто понимая, снова издал «Крр-ук!», и Шаст, цокнув, налил ему в плошку молока. Молоко он очень сильно любил, будучи всеядным. Крупы, сладкое, мясо, нежирная животная продукция, орехи — он ел всё, что дают. Получив лакомство, птица успокоилась. Друзья, собравшиеся на кухне, молча наблюдали за тем, как безымянный ворон, допив, принялся играть с крышкой от пива, заботливо оставленной хозяином. — Какой он взрослый, — умильно утер слезу Антон, — совсем вырос, маленький мой… — Ага, маленький, в клетке кот жить может, — фыркнул Серёжа, — разгуляться негде, правда, но пару шагов влево-вправо расстрелом не караются. Шастун друга не слышал. Он наблюдал за питомцем с такой любовью в глазах, что Матвиенко махнул на него рукой, поняв, что данный экземпляр дрессировке не поддается. И это он не о птице. Вечер томным быть не переставал. Дима был категорически против алкоголя, даже легкого пива, поэтому на столе сегодня одна кружка чая только и успевала что сменять другую. Из еды — почти шведский стол. И салаты, и горячее, и бутерброды какие-то. Антон, живя-выживая один, так не питался, поэтому Позов сразу понял, что сегодня можно ждать гостей. Друзья за посиделкой, ставшей традицией, смеялись над любой фигней, которую только можно обсудить — от погоды за окном до новой песни Егора Крида, от которого Матвиенко плевался дальше, чем видел. И плевался вообще почти от всего. Дима отшучивался по поводу его раздражительности и целовал его в нос, чем бесил еще больше. — Сегодня на диване ночевать будешь, — предупреждает того Матвиенко беззлобно. — Скушай, деточка, — Поз затыкает ему рот бутербродом так внезапно, что Серёжа реально замолкает, начиная пережевывать. На кухне наступает долгожданная тишина, которая нарушалась легким чавканьем и звяканьем. Ворон на беду друзей обнаружил, что крышку можно бросать в пустую плошку, и это всё в сочетании будет замечательно греметь. Для птицы, конечно же. — Еще и этот фонит над ухом. Уйду я от вас всех, чует моё сердце, — Матвиенко дожёвывал бутерброд лениво и медленно, — не могу жить такую жизнь… — Бля, Серёж, тебя слушать, это как на концерт пойти методом «В рот телефон динамиком и уши заткнуть». Похоже на настоящее, но эмоции не те. Переигрываешь, короче, — Дима шутливо закатывает глаза и видит, как парень около него хмурится, — так что завязывай. — Не ищи во мне рай. Влюбись и страдай! — Матвиенко обнажает зубы, опустив локти на стол. Бутерброд был разделан самым жестоким образом. — На земле, — поправляет его Шаст, не отрываясь от окна. За ситуацией он внимательно следил если только посредством слуха. Его внимание привлекали какие-то далекие огоньки в окне, на которых он и залипал уже минут пять. В темноте вечера они были похожи на каких-то светлячков, сбившихся в кучу. — Не суть, — отвечает ему друг и замолкает, начав вливать в себя остатки чая. Шаст проследил за его движением крайне внимательно, оторвавшись от огней. Чашка его, ничего необычного, а вот рука… Антон замер. Да ну. Да нет! Может, ему показалось?.. Да быть такого не может. Это же не то, о чем он думает, правда? А если и так? Блять. Всё как-то слишком быстро завертелось. И в жизни, и в голове. Даже огоньки за окном показались уже какими-то глупыми и не стоящими внимания, когда тут такое. Парень глупо моргнул, прищурился, а потом перевел взгляд на руки Серёжи. Нет, ошибки точно быть не может. Уж слишком… Всё схоже. — Поз, — позвал Антон как-то тихо, кладя руку на пачку сигарет на столе, — пойдем покурим. На клетку лестничную. — А тут чего нельзя? — удивляется друг и смотрит на Матвиенко. Тот тоже удивленно пялится на Шастуна, словно вообще видит его в первый раз. — Вы тут дымите, как паровозы, вся хата потом в дыму, — замечает хвостатый и ухмыляется, — каждый ёбаный раз. Сегодня какой-то особенный день? — А-а-а… — гаденько протянул Позов, — я понял, я всё понял! Ясно всё, — он улыбнулся хитро, посмотрев на друга снова, отчего Антону стало очень неловко. Пусть говорит уже быстрее, чем морозит вот так, хихикая себе под нос, — ты Арса своего сегодня сюда приведешь. А дым сигаретный в квартире его раздражает, — он подмигнул Шастуну, от чего тот закатил глаза, а Серёжа громко заржал, откинувшись на стул и, соответственно, чуть не перевернувшись совсем, — ты бы так сразу и сказал! А то гадаешь сидишь, чего ты еды… — Пойдем уже, — почти раздраженно вскакивает с места Антон, прерывая его, и кивает Диме на дверь. Только вот этого сейчас не хватало для полного счастья! — Серёж, не кисни, мы мотнемся пулей. Считай, что я почти выбросил бычок. Друзья выходят из квартиры молча. Спускаются на один этаж, становясь около приоткрытой форточки. Подоконник, на котором сиротливо покоилась одинокая ёлочка, обвитая мишурой, был заметен снегом. — Что-то ты слишком хмур для человека, который вновь вернул себе смысл своей жизни, — выдал Позов, когда они синхронно раскурили. Антон тяжело вздохнул и облокотился спиной о стенку. Лампочка, сиротливо висящая на одной нитке, покачивалась едва заметно, движимая сквозняком. По подъезду гулял ветер, — всё окей? — Нормально, — кивнул ему Шаст, — я спросить хотел… — Поз внимательно на него посмотрел, не мигая, — мои глаза меня не обманывают? — Ты о чём? — нахмурился друг, а потом проследил за взглядом Антона. Он смотрел на его правую кисть. Дима приподнял руку, кажется, пытаясь что-то на ней рассмотреть. А потом понял, — это… Ну да. Тут нельзя понять неправильно, — он улыбнулся, но как-то всё равно грустно. На безымянном пальце Позова красовалось кольцо. Оно было достаточно симпатичным, из нескольких цветов золота. Золотая рамка разбавлялась серебряной вставкой посередине. Было видно, что кольцо не самое дорогое среди подобных. И всё бы ничего, но абсолютно идентичное было и на руке у Серёжи. На том же пальце. — То есть, — Антон расслабленно выдохнул дым и тоже улыбнулся, — могу вас поздравить? Дима немножко замешкался, а потом всё равно кивнул. — Всё равно это особо ничего не значит, — Поз отвел взгляд и затянулся. Внизу хлопнула входная дверь. Зашумел лифт, — мы же не соберем свои вещи ради свадебного путешествия. Так, просто знак… — Что вы друг друга любите, — закончил за него Шастун, — поздравляю тогда. Семья, блин, — он хохотнул, — как быстро летит время. Я помню, как мы Матвиенко на сайте гей-знакомств регистрировали. А теперь что? — А теперь он делает мне предложение, — Дима улыбнулся еще шире и поднял голову, смотря на потолок. Лифт затих, — только сейчас понял, как мы выросли. Аж гордость за себя разбирает! , — он замолчал, — Серёжа чувствует вину за… За всё. Что с универа числанули, что он на шее моей сидит. Сидел, точнее. Может, конечно, это жест только ради того, чтобы я не оставлял его одного… — Поз закрыл глаза, и Антон в миг понял, почему тот улыбался так грустно минутами ранее. Не одного его кусают демоны. — Не дури, — Шастун выдохнул дым через нос, — ты знаешь его. А я знаю еще дольше, чем ты. Может, не лучше, но дольше. Делать какие-то «подачки» ради жалости… Бред. Любит он тебя. И хочет сделать всё ради вас. Не ради себя, а ради вас, — друг посмотрел Антону прямо в глаза, будто ища в них ответ, — просто «его» уже нет, есть только «вы». Уж поверь мне. Матвиенко не из тех людей, кто пускает всё на самотек. Он борется за своё счастье любыми способами. И не сдается. Дима ничего не ответил. Он кивнул — улыбка на его лицо вернулась и уже не такая печальная, как была до этого. И Шаст не понимал, откуда в его голове могли возникнуть такие мысли вообще. — А что там Арс? — друг стремительно перевёл тему, — кольцо не притащил еще? — Смеёшься, что ли? — вытаращил на него глаза Антон, чуть не выронив сигарету. Похоже, что Поз и не думает шутить. А если и шутка — не смешно. Совсем, — мы только почти неделя как сошлись, как… Как в море корабли. Сначала разошлись, теперь снова приплыли друг к другу. — Реально как корабли, — ответил Дима после небольшой паузы и ухмыльнулся, сощурившись, — в одну гавань. Как романтично! — Ага. Стоим в заплеванном подъезде, обсуждаем романтику, — Антон хохотнул, — круто. Друзья снова замолчали. Тишина. Поз кинул на того взгляд, полный заинтересованности, и Шасту стало не по себе. — Ну ты же правда его любишь? — наконец выдавил из себя Дима, выдохнув дым. — Да, — уверенно ответил Антон почти моментально, на что тот едва заметно кивнул. — Разобрался все-таки, — насмешливо как-то, и поэтому Шастун нахмурился, прикрыв глаза. Было бы намного круче, бесспорно, если всё оказалось намного проще. Но, конечно… — Дим, — он глубоко вздохнул и затушил сигарету; та уже немного жгла подушечки пальцев. Тепло растекалось, утекая куда-то в кисть. В подъезде было холодно и до мерзости влажно. И дело даже не в открытой форточке. Кажется, входная дверь на первом этаже радушно приглашала всех гостей пройти в дом, — там все реально сложно. Нет, точнее… Все отлично, — поправился парень, увидев, как Позов удивленно поднял брови, — любовь и все дела. Всё хорошо. Мы вместе просыпаемся несколько раз в неделю, я остаюсь у него, либо он у меня. Похоже на какой-то конфетно-букетный период, — Антон ухмыльнулся. Он вспомнил, как обнаружил в почтовом ящике небольшую открытку, примотанную к шоколадке совершенно без повода. Просто так. Сомнений на тему «от кого же был такой подарок» и вовсе не было, — Я как будто вышел из комы. Будто реально стало, чем дышать, — друг кивнул. Он заметил в высоченном парне изменения за эту неделю, — и я даже начал высыпаться. Мне стали сниться сны, а не кошмары. Я счастлив. Честно тебе говорю! Я безумно счастлив, что Арс рядом. Столько нежности в отношении, столько теплоты. Аж страшно, что всё это так легко потерять. И просто… — Антон сжал зубы и выдохнул через них, приподнимая губу, обнажая резцы на верхней челюсти, — блять, знаешь, спустя года так сложно делать вид, будто мы не расходились. Это просто ужасно. Сидишь и ждешь, что всё потопленное всплывет, как… Как то, что не тонет. — Так и не надо делать вид! — выпалил Позов в ответ и увидел, как Шаст тут же приуныл от его слов. У него опустились плечи, а вместе с ним и взгляд почти рухнул в пол, — время покажет. Всё покажет — сам знаешь. И я не только про тебя. На лестничной клетке вновь было тихо. Даже лифт не шумел, будто не смея нарушить весь момент, полный откровения. — Пойдем, — вместо ответа по теме выдавливает из себя Антон и смотрит на докурившего Диму, — холодно уже. Вернулись в квартиру друзья так же молча, как и выходили из неё. И, кстати, проветрить в помещении действительно надо бы. Арсений обещал заехать после одиннадцати.