Мой Великий Гэбриель ван Хельсинг - 2

Бег времени здесь невозможно было уловить. Невозможно было понять, какой наступил день, и наступил ли вообще, или же до сих пор длится ночь. Здесь, в царстве Тьмы и Порока, где Жизнь начиналась лишь с момента, когда небо окрашивалось в кроваво-красные тона, не было возможности вести себя иначе. По-прежнему. По-Человечески. Вот и на этот раз сложно было сказать, сколько дней и ночей прошло с момента столь серьёзного разговора. С момента, когда дрожащие руки сжимали конверт с багровой печатью, позже уничтоженный всепоглощающим пламенем. Высказанное учёным время от времени возникало в голове, напоминая вспышками боли, в том числе и душевной. Сам же Франкенштейн, как ни в чём не бывало, занимался своими научными изысканиями, сославшись на бездействие прибывших в город людей из Рима. «Пока они не подают признаков жизни, можно заняться делами более важными, нежели просиживание в ожидании осады», - сказал он в ответ на слова Карла, когда тот попытался упрекнуть его в безразличии ко всему. Александр, высказавшись, снисходительно улыбнулся, но перед тем, как уйти в лабораторию, нашёл, чем порадовать своего талантливого помощника. Так что теперь, как и было оговорено ранее, монах, приведя друга в свои покои, оживлённо спорил с братом, который стараниями учёного был пробуждён ото сна. Густав уже многое успел рассказать о своей жизни после того, как покинул Рим, хотя Гэбриель с трудом мог вспомнить хоть что-то из его рассказа, потому как периодически погружался в размышления о том, что ждёт их всех дальше. Голоса двух братьев долетали до него, будто из тумана. Извинения, гнев, вопросы о том, где пропадал всё это время, почему ничего не сообщал о себе, как делал до этого. Изредка присоединяясь к разговору, Ван Хельсинг пытался донести до парня, что же происходит здесь, в какую историю они все влипли, и то, что их всех, возможно, ожидает в будущем. Надеясь, что озвучивание собственных размышлений подаст идею или хотя бы подсказку, что предпринимать в том или ином случае. Хотя, что и должно было волновать сейчас, так это нахождение в городе сотни вооружённых людей, прибывших за ним [Гэбриелем]. В первую очередь. А там уж всё зависело от отданного им приказа. - А что насчёт поиска себя? – собравшись с мыслями и вернувшись из мира грёз к двум братьям, проговорил Ван Хельсинг. - Ничего, - Густав пожал плечами. – Сдаётся мне, я перепробовал всё, что привлекало меня ранее, всё, к чему я так стремился… И ничто не оправдало моих надежд… - он отвёл глаза. - Зачастую так всё и происходит, - Карл покачал головой. – Мы привыкли идеализировать. - Дело не в этом, - парень посмотрел на брата. - А в чём? В твоих книгах? Ты думал, что мир вокруг именно такой, как описан там? Гэбриель осторожно коснулся рукой плеча друга. - Мы возвращаемся к тому, с чего начали, Карл, - произнёс он. – К осуждению. - Не бери в голову, - Густав хмуро отмахнулся. – Именно по этой причине я ушёл. Оставил родной город. - И к чему это привело? – монах подался вперёд. - К тому, что я вынужден снова выслушивать это, - отрезал парень и, откинувшись на спинку стула, скрестил руки на груди. – Видишь, я же говорил, бесполезно, - он бросил взгляд на Ван Хельсинга. – Этот разговор всё равно ни к чему не приведёт. Карл поднялся со своего места и прошёл к окну. Задержал взгляд на чуть темнеющем небе. - Где-нибудь в этом городе можно исповедаться? – наконец прервав затянувшееся молчание, спросил Густав. - Я бы не советовал, - Карл по-прежнему смотрел в окно. – Как я уже говорил, всё, чем ты поделишься в исповедальне, дойдёт до ушей наших врагов. Через отца Людвига. – Он бросил взгляд через плечо. – Я бы мог исповедовать тебя, но вряд ли ты пойдёшь на это. - Хорошо, что ты это понимаешь, Карл, - Густав вздохнул. – И что прикажете делать? – он поднял глаза на Ван Хельсинга. - Я знаю лишь, что в необитаемой части замка имеется небольшая часовня с исповедальней, которой пользовались прежние владельцы несколько сотен лет назад, - Гэбриель развёл руками. - А может быть ты? – парень улыбнулся. - Это исключено, - Карл развернулся лицом к собеседникам. – Ему не положено… - Мне казалось, что здесь все правила и уж тем более религиозные каноны не имеют силы, которой обладают там, во внешнем мире, - прервал его Густав. - Может, стоит попробовать? – Ван Хельсинг посмотрел на друга. – Уверен, это помогло бы ему получить ответы на все те вопросы, что так его терзают. Монах покачал головой. - Решать всё равно не мне, - произнёс он на выдохе. – При всём уважении к тебе, Гэбриель, и при всей моей любви к брату, я не хотел бы, чтобы совершалось подобное… Но… - Но всё же совершится, - закончил за него Густав. – Если, конечно, ты согласен, - он нерешительно поднял глаза на Ван Хельсинга. Тот молча кивнул и поднялся. Оказавшись в заброшенной часовне, украшенной по стенам пыльными оплывшими свечами и затаившимися в тёмных нишах мраморными статуями святых дев, Гэбриель прошёл к деревянной исповедальне, перед этим не забыв преклонить колено напротив висевшего на стене большого распятия с искусно вырезанным из дерева Христом. Отдёрнув пыльный бархатный занавес, мужчина обнаружил оставленное в одной из кабинок одеяние священника. Подумав, осторожно вынес одежду к свету лампы. - Очень кстати, - Густав нерешительно улыбнулся. - Помоги мне, - Гэбриель, подпалив одну из свеч, передал её парню. – Зажги все свечи, что ближе к исповедальне. – Он снова посмотрел на вещи, которые держал в руках. – Уверен, твоему брату не понравился бы подобный маскарад, но терять всё равно уже нечего, - добавил мужчина, вспомнив, как принимал участие в тёмном ритуале, вызволившем Густава из Небытия. Наконец, когда всё было готово, Ван Хельсинг, поправив сутану, прошёл в ту часть исповедальни, которую должен был занимать священник. Дождался, когда по ту сторону решётки появится зыбкая тень Густава. И, выдохнув, прислонился спиной к задней стенке кабинки. Игра начиналась, и сыграть свою роль нужно было как можно лучше. - Простите, святой отец, ибо я согрешил, - послышался приглушённый голос. - Господь простит, - спокойно произнёс Гэбриель. – Поведай мне, сын мой, в чём твой грех? - Я предаю его… - после небольшой паузы проговорил Густав. – Предаю брата. - Ты решил так сам, или это он обвинил тебя в предательстве? - Сам. Хотя уверен, что он подписался бы под каждым моим словом. Ну хорошо, он не стал бы напрямую называть меня предателем, но… - парень вздохнул. – Понимаете, я не оправдал его надежд… А я его единственный родной человек. Он всю жизнь нёс бремя ответственности за меня, как старший брат. И хотел, чтобы я… - он замолчал, пытаясь подобрать слова. - Пошёл по его стопам? – подсказал Гэбриель. Всё шло по плану. Густав и правда обладал слишком развитым воображением, раз вёл себя сейчас так, будто исповедовался настоящему священнику в настоящей церкви, а не любовнику своего брата в заброшенной часовне замка, населённого Проклятыми. - Да, именно так. Но… я отказался. Потому что не понимал и не принимал его увлечённости тем, что пришло от Дьявола. Не понимал, как он может сочетать занятия наукой с молитвами... И продолжает делать это до сих пор, - Густав снова вздохнул и замолчал. - Однако это не помешало ему принять постриг, - напомнил Ван Хельсинг. – Но ответь, сын мой, что-то в нём изменилось по твоему мнению? В худшую сторону? - Прошло слишком мало времени, чтобы делать выводы, - отозвался парень. – Но… я могу с уверенностью сказать уже сейчас, что Карл изменился. И довольно сильно. В лучшую или же в худшую сторону, пока не знаю. Надеюсь, что пойму это в скором времени. Хотя меня приятно удивило то, что он всё же решил ступить на монашеский путь. - Он ведь всегда шёл к этому, разве нет? - Ну да, всё так, но… я считал, что в самый ответственный момент он откажется от сутаны в пользу своей обожаемой науки. - А что насчёт тебя? Какой путь наметил себе ты? - Не уверен, что смогу ответить на этот вопрос, отче… - послышался судорожный вздох. – Я ведь так и не нашёл себя. Ведь именно поэтому я отправился в столь долгое и опасное путешествие. Я честно пытался заняться тем, что было так важно Карлу. Я долгое время жил в Праге, был подмастерьем у одного старца, который большую часть своей жизни занимался всей этой… чертовщиной. Но вскоре пришло осознание, что это не мой путь. Как и многое другое, что встречалось мне во время скитаний по разным землям. Иногда мне кажется, что я… - он снова вздохнул, - просто проживу бесцельную жизнь и уйду в землю, как бессмысленный червь, без покаяния, и памяти после меня не останется… - А как ты сам относишься к тому пути, который выбрал твой брат? Ты не думал о том, чтобы отречься от всего мирского? - Думал, - чуть слышно отозвался Густав. – Но почему-то уверен, что и это не принесло мне должного облегчения. Мне кажется, будто я всю свою сознательную жизнь пребываю в сомнениях… Иногда я думаю, что и Господа не существует… Ведь если бы Он был, позволил бы Он, чтобы на Земле было столько Страданий, Несправедливости, Боли?.. Простите, отче… Наверное, мои слова можно считать богохульством… Уверен, мой брат охарактеризовал бы это именно так… Воцарилось молчание. Пока Гэбриель лихорадочно соображал, какие вопросы уместно было бы задать, пытаясь вспомнить свои собственные частые исповеди после каждой успешно выполненной работы, Густав вновь нарушил тишину. - Есть ещё кое-что… - произнёс он, и голос его во тьме и безмолвии исповедальни показался чересчур громким. - Слушаю тебя, - мужчина выпрямился, вглядываясь в силуэт, вырисовывающийся за ажурной деревянной перегородкой. - Я говорил с братом после того, как оказался здесь… Говорил о том, что мне пришлось пережить за время скитаний. А он в ответ делился со мной новостями из здешних краёв. И… он сказал нечто, что оставило неизгладимый след на моей душе. Буквально ранило её. - Тебе тяжело говорить об этом? - Как я говорил, меня постоянно терзают сомнения. Я будто бы верю, но в то же время и не верю в Господа. Во всяком случае, я не верю в Его безграничную Силу. И в то, что Он может быть жесток по отношению к тем, кто нарушает Его заповеди. Я не верю, что Он может наказать меня за мои… помыслы, или Карла за то, что он делает, но… я испытываю страх, почти ужас, при мысли, что на нас падёт Кара Небесная… - Господь всемилостив, - Гэбриель улыбнулся, вспомнив, как часто слышал эти слова от священников, к которым попадал на исповедь. Погибший отец Фабиан частенько повторял это, однажды применив эти слова и к личности Влада Цепеша. И как после этого не перестать сомневаться в доброте Господа? Как не поверить в Его жестокость и своеобразное чувство юмора, глядя на то, кем спустя столетия после смерти стала упомянутая историческая личность? – Уверен, Он сумеет найти оправдание твоим «помыслам»… Если ты облегчишь свою душу признанием. - Я попробую, - тихо проговорил парень. – Но… вы ведь обязаны хранить тайну исповеди, отче. Обещайте, что мой брат не узнает… - Клянусь Господом, что буду хранить тайну до конца дней своих, - Ван Хельсинг выдохнул, приготовившись в случае чего убеждать собеседника рассказать брату всю правду. - Когда я жил в Риме… я… - Густав замолчал, но потом всё же заставил себя продолжать. – Я знал одного человека. Восхищался им. Хотя подобное не вызывало одобрения со стороны Карла. Он называл этого человека слишком… жестоким. Да, жестоким. Безбожником. Убийцей. И не советовал связываться с ним. Вспомнив разговор с Карлом, мужчина напрягся. Тайна исповеди, значит? - И что же этот человек? – переспросил он. - Я восхищался им, - повторил Густав, - а читая книги о средневековых рыцарях… только не считайте меня по этой причине ребёнком, отче, как говаривал мой брат… я, сам того не замечая, видел в лице каждого отважного героя именно этого человека. - Пока что я не вижу и не слышу в этих признаниях ничего порочного. Разве что присутствует доля легкомысленности. - Нет-нет, дело не в этом! – поторопился оправдаться парень. – Я… позволил зародиться в моей голове порочным образам. В отношении него. И сам испугался этим мыслям. Просил Господа о прощении. Так отчаянно молился в те дни, что вызвал недоумение у брата. Он приступил ко мне с расспросами, а я… нет, как я мог сказать ему о таком?! Что бы он обо мне подумал?! И я поклялся держать это в тайне. По крайней мере до тех пор, пока это преследовало меня, беспокоило, не давало нормально спать. Возможно, это ещё одна причина, помимо навязчивости Карла, по которой я решил покинуть родные края. Ван Хельсинг вздохнул, почувствовав, как раскаяние, чувство вины зашевелилось в глубинах души. И пускай имя этого человека не было названо, сомневаться в том, кто он, не приходилось. - И вот я попадаю сюда, - подтверждая рассуждения мужчины, проговорил Густав, - и вижу, что обе причины моих терзаний здесь. Более того, между ними присутствует та самая… порочная связь, мысли о которой я так долго и упорно гнал от себя. Замечательно… - Значит, как только ты увидел предмет своего восхищения, как прежние помыслы вновь вернулись к тебе? – осторожно уточнил Гэбриель. - Всё верно… И я не знаю, что будет, если мой брат узнает об этом. Что будет, если ОН узнает. Ван Хельсинг сжал руки в кулаки. Пожалуй, игра зашла слишком далеко. Воображение завело парня слишком далеко. Нужно было прекращать всё это. - Густав, спустись с небес на землю, - встав со своего места и выйдя из кабинки, Гэбриель открыл дверцу, за которой находился парень. – Давай закончим на этом. Потому как «предмет твоих восхищений» только что узнал правду. Густав, казалось, и правда был всё это время слишком глубоко погружен в свои собственные мысли. Сейчас он открыл глаза и, судорожно вздохнув, удивлённо посмотрел на мужчину, будто и впрямь не ожидал его здесь увидеть. - Послушай, - Ван Хельсинг прислонился плечом к косяку кабинки, глядя на парня, который выглядел сейчас, будто нашкодивший мальчишка, готовый понести заслуженное наказание. – Карл рассказывал мне эту историю с книгами и рыцарями. И даже уточнил, так, между прочим, что чувство ревности ему не свойственно. - То есть… - Густав откинулся на заднюю стенку исповедальни. – Он знает? - Только о твоём восхищении великим Воином. И не видит в этом ничего предосудительного. По крайней мере мне он не говорил, как проходился по всем моим заслугам. Возможно, пытался уберечь тебя. - От чего уберечь? – парень подался вперёд, глядя на мужчину. - От необдуманных поступков. Ведь, судя по тому, как легко ты решился на побег из родных земель, ты с такой же лёгкостью мог навязаться в напарники к тому, кем восхищался. - Признаюсь, подобная мысль приходила мне в голову, - Густав смущённо улыбнулся. – Но я не решился подойти к тебе с такой просьбой. Да ты наверняка и не взял бы меня с собой. - Ты говорил о тайне исповеди, - напомнил Гэбриель. – Ты был так погружён в себя, что и правда говорил со мной, как со священником. Но теперь надо взять себя в руки и… я бы посоветовал обсудить это с братом. - Нет, - Густав покачал головой. – Он не поймёт. Более того, он ведь… - парень сделал паузу. – Нет, я не могу. Почему-то мне кажется, что тогда он нарочно отзывался о тебе так нелестно, потому что не хотел, чтобы я… ну… встал у него на пути. - Давай спросим у него вместе? – Ван Хельсинг подал парню руку. Густав молчал, глядя на протянутую крепкую ладонь. И пускай её сейчас оттенял чёрный рукав сутаны, он буквально видел в ней Силу. Видел, будто наяву, как пальцы крепко сжимают оружие, будь то револьвер, арбалет или меч, как у тех книжных рыцарей. Из тёмной ниши рядом с исповедальней выглядывала небольшая мраморная статуя Христа, изображённого так, будто он выжидающе смотрит на каждого, кто выходит из кабинки. Ну или только заходит в неё. Будто призывает к неким решительным действиям после. Или признаниям – до. - Договорились, - Густав, наконец, медленно коснулся руки Ван Хельсинга, почувствовав тепло. И уверенность. – Но ты пойдёшь со мной. - Это само собой. – Дождавшись, когда парень выйдет из кабинки, мужчина выпустил его ладонь и закрыл дверцу. В воздух взвилась пыль, слетевшая с алого бархатного занавеса, на мгновение заискрившись в трепещущем свете свечей. А потом медленно осела на мраморный пол. Игра была окончена.