Не исправятся

Максиму Нестеровичу тоже двадцать, он уже давно не озабоченный подросток, но каждый раз позорно прикрывает спортивной сумкой-бананом причинное место, когда Решетникова с Платоновой, холодно улыбаясь, проходят мимо. Им вслед смотрят все знакомые и даже случайные зрители — догадываются с первого взгляда все, но никто ничего точно не знает. Он уже давно знаком с Решетниковой, но до прихода в их танцевальную школу Платоновой никогда не видел Катю такой заебанной и выебанной одновременно. Максу тупо даже завидно, поэтому он меняет девушек как перчатки, трахая их в полумраке и коленно-локтевой, чтоб не было видно совершенно незнакомого лица, а дряблые трясущиеся задницы у них у всех, как на подбор, одинаковые. Он даже не позволяет им трогать его выше пояса, толкаясь в обезображенный гримасой рот, а после разрывающих тишину фальшивых стонов уходя спать на диван, даже если очередная пассия сама догадалась исчезнуть в дверном проеме. Постель пропиталась запахом будто бы чужой похоти, характерные пятна уже давно въелись в просевший в середине матрас, а подушки вобрали в себя слишком много отпечатков посторонних лиц. Решетникова же, оставшись прогнать с ним наедине парную хореографию, амплитудно и объемно двигаясь, будто бы специально в танце трется бедрами о его ногу, прижимается ближе, чем следовало бы, и, как пиявка, цепляется подушечками пальцев за татуировки на его руках, а потом, когда музыка прекращается, вновь заводит свою песню о дружбе и что все девушки мечтают найти себе хорошего друга-гея, а у них вышло все наоборот. Максу до скрежета в зубах хочется повалить ее на пол, вжимать всем телом в паркет, целовать совсем не по-дружески, кусать тонкие пальцы и слушать ее низкие хриплые стоны. Но Катя лишь неаккуратно, но почти крышесносно красит губы в пошлый красный цвет, стоя перед огромным зеркалом, а Максу только и остается считать до десяти, сжимая и расслабляя кулаки, и ждать, пока она, наконец, накрасуется. Решетникова поет какую-то англоязычную песню, коверкая слова, и танцует, взмахивая влажными от пота волосами и задирая свободную майку. Она бесстыдно переодевается при нем, обнажая выпирающий позвоночник и просвечивающие сквозь кожу, как крылья бабочки, ребра. Катя бесит в принципе своим поведением, разглядывая себя в зеркало и поправляя в лифчике грудь, будто бы Макса здесь вовсе нет. Нестерович замечает на Катиной пояснице нихуевый такой синяк, и ему, как дрочащему на порножурналы мальчику, хочется прикоснуться к нему языком, сжимая руками вздернутые вверх ягодицы. А еще он знает, что это сделала Платонова, и ему хочется хорошенько так въебать этой продажной шлюхе, раздающей себя направо и налево в ночном клубе. Платонова для него не сука (это слово у него припасено для Кати, ведь есть в нем что-то сипящее, стонущее и царапающее), Лена просто блядь — чужая, застревающая как кость в горле и валяющаяся голой на полу. Он теряет остатки разума, когда она зевает и тянется всем телом вверх, а после сводит колкие лопатки и прикрывает глаза. Макс подходит ближе, запуская руку в рыжие волосы, оттягивая их назад, вдыхая аромат кожи на шее, и прижимает Катю к себе за талию второй рукой. От Решетниковой пахнет чужими духами, похотью и табаком, и она нисколько не выглядит шокированной или удивленной и сама льнет ближе, приподнимаясь на носочках. — У кого-то давно не было секса? — мурлычет она, потираясь о молнию его брюк. — А у кого-то, видимо, он совсем недавно был, — Макс пальцами до боли нажимает на синие пятна на Катиных боках, шипит, будто бы это ему, в прямом смысле, давят на больное, мимолетно кусает в изгиб плеча и шеи и толкает ее в спину, выпуская из рук. У Решетниковой даже дыхание не сбито, она как ни в чем не бывало натягивает на себя чистую футболку и собирает волосы в высокий хвост. Макса разрывает, и единственная причина, по которой он не может сейчас трахнуть ее, зажав в первом попавшемся темном углу — какая-то мифическая ебаная дружба, о которой Катя при каждом удачном и неудачном случае ему напоминает. — Надо же раскрывать свой нереализованный потенциал, — Решетникова проходит мимо, задев его плечом, и сквозь брюки сжимает изящной рукой набухший член. — Жду тебя в машине, — она скользит в его задний карман, достает оттуда ключи от черной девятки и собирается уже уходить, как он вновь настигает ее, со всей силой дергая за запястье. Брелок с россыпью отмычек падает на пол, и Макс тут же ослабляет хватку, замечая, как Катя шипит и растирает саднящее предплечье. И ему до огня в грудной клетке приятно, что сейчас она морщится от него, пусть и не оттого, чего больше всего хочется. — На метро сегодня доедешь, — Макс поднимает упавшие ключи и выталкивает все еще поглаживающую собственное запястье Решетникову из зала. — Да ладно тебе, ты же знаешь, что стояки меня не интересуют, — Катя идет совсем рядом, сталкиваясь с Максом плечами в дверях и ненароком мазнув в борьбе губами по подбородку, — ты же мой лучший друг! — Я тебе не друг, — он не злится, а скорее боится не сдержаться. — Я хочу секса с тобой с момента нашей встречи. — Вот! В дружбе главное честность! Самый лучший друг! — она звонко смеется, обвивает руками его шею и звонко целует в щеку. Макс приобнимает ее за талию, но тут же одергивает руку, сталкиваясь на ресепшене с прожигающим взглядом Платоновой.