Иллюзории

Что значит — быть сном умирающей вселенной? Это значит — быть горячечной галлюцинацией? Больным бредом? Тики не знает, как это. Он знает, что такое вселенная, но честно не представляет, как это может выглядеть со стороны, если теория Аллена все же верна. И ему ужасно страшно, потому что вдруг этот ненормальный говнюк может оказаться прав. И страшнее всего то, что Уолкер и правда может быть прав. Тот Уолкер, который совершенно искренен с ним в постели, выгибаясь и отдаваясь ему; который стонет до хрипа и любит, когда его таскают за волосы; который позволяет оставлять на себе метки и упрямо метит Тики, хотя знает, что на том все растает за полчаса. Тот Уолкер, который играет в карты так, словно ничем другим никогда в жизни не занимался, гребаный шулер, способный за час раздеть любого самого отпетого авантюриста до исподнего. Потому что авантюрист, так просто и играючи обставляющий других авантюристов, будучи еще и ученым, вполне способен, по наблюдениям Микка, разгадать тайну происхождения и падения человечества. Особенно если ему помогает Ной. На самом деле Тики ужасно не хочет думать о том, что человечество — сон умирающей вселенной, и вскоре все канет в небытие. Хотя бы по той простой причине, что вместе со всеми этими людьми исчезнет и Аллен, и тогда… тогда не будет никого и ничего, что смогло бы развеять скуку Третьего апостола. Потому что ему даже не в кого будет влюбиться. Да и в общем… Паршиво будет потерять в первую очередь Аллена, и без того уверенного в том, что умрет раньше наступления апокалипсиса (а это вполне вероятно, разумеется). Потому что Тики прежде уже не раз влюблялся, и конечно, его влюбленностями никогда не были другие Нои. Нет, это были люди, которые умирали и уходили в перерождение, раз за разом оставляя его страдать и в своем страдании проводить долгие годы и десятилетия в наблюдениях за сменяющимися эпохами. Эпохами, в которых он стремился найти отголоски тех, к кому когда-то питал болезненную нежность. Тики знает, что он вновь на пороге этого бесконечного забега босиком по углям, и иногда ему даже кажется при мысли об этом, что в следующий раз будет почти не больно — его ноги уже успели порядочно огрубеть, не правда ли? Однажды Тики говорит что-то такое Аллену. Он говорит:  — Знаешь, иногда мне кажется, лучше бы я никогда тебя не встречал, потому что мне будет дико больно, когда ты умрешь. Это какой-то внезапный, совершенно иррациональный приступ откровенности. Они лежат в постели под одним одеялом, и Аллен лениво возит встрепанной рыжей копной у него по груди — словно пытается устроить голову поудобнее. Свечи чадят и не создают, конечно, никакой романтической обстановки, но она по сути не очень-то и нужна. Тики произносит эти слова — и голова Аллена замирает. И весь мужчина словно разом перестает двигаться, застывает в одной неудобной позе на какое-то мгновение — только для того, чтобы в следующий момент вскинуть на Микка глаза и улыбнуться как-то неожиданно ломано и устало. — Да, — соглашается он тихо и удивительно обреченно. — Лучше бы ты никогда меня не встречал. После этого… все меняется. Аллен исчезает, пропадает где-то — и появляется снова как будто только ради того, чтобы парой мимолетных, хоть и жарких поцелуев распалить уже начавший было постепенно потухать в Тики костер. И Тики злится, злится! Он ходит по казино и по кабакам, назло самому себе соглашается участвовать в светских увеселениях Шерила, который умело и без зазрения совести использует его смазливость в своих личных политических целях, спит с кем ни попадя, пользуясь своей невосприимчивостью к половым болезням… Тики делает все, чтобы заполнить дыру, которую Аллен Уолкер пробил в нем своим исчезновением еще при жизни. В моменты редких встреч этот сумасшедший засранец тоже злится; он ненормально хохочет и терзает его собой. Они валяются по кровати, раздирая друг на друге одежду и награждая друг друга ударами — а на следующее утро Аллен снова пропадает на дни и недели, и от него нет никаких вестей. И Тики стремится его из себя выжечь каленым железом — но у него, конечно же, не выходит. Однажды мужчина исчезает особенно надолго — почти на два месяца (при этом прихватив с собой Графа), и да, для апостола Ноева это совершенно ничтожный промежуток времени, разумеется. Но для влюбленного человека — целая блядская вечность. И нет ничего удивительного в том, что Микк мстит за это ему и самому себе, приводя своих любовниц и любовников в особняк. Он трахает их на кровати в комнате, где они спали с Алленом, совершенно не стесняясь живущей в доме жены Графа — Катерины, на все его выходки только улыбающейся и качающей головой. Она как будто говорит ему — ах, Тики-Тики, милый малыш, ну что ты делаешь со своей жизнью. И — о, как же Третьего апостола это неимоверно бесит! Своей точки кипения он достигает в тот момент, когда однажды утром видит Аллена на кухне. Тот как ни в чем не бывало сидит за столом и поглощает ароматную запеканку, запивая ее горячим свежесваренным черным кофе, и с беззлобной насмешкой наблюдает за тем, как Катерина весело возится с двумя неизвестно откуда взявшимися тут детьми. И мало того, что он притащил с собой каких-то гребаных детей, находящихся в обиталище Семьи совершенно неправильно и не к месту (еще более не к месту, собственно, чем Катерина), так еще и сидит тут с таким царственным видом, как будто сделал что-то потрясающе великое, и ему все должны. Тики без единого слова пересекает кухню и, не обращая никакого внимания на предложение Катерины позавтракать, выходит на улицу. Больше Аллен не исчезает, но с того дня они еще две недели не разговаривают. И устраивает это, как видно, всех, кроме самого Тики. И, по правде сказать, когда их общение — и их связь — все же возобновляется, мало что претерпевает существенные изменения. Уолкер все также сильно возбужден — словно находится на пороге какого-то открытия и ждет только момента, когда его эксперимент можно будет подвести к решающей фазе, а Микк… Микк — все также хочет его из себя выжечь и никогда больше не вспоминать о нем. Вот только у него, конечно же, снова ничего абсолютно не выходит.