Иллюзории

Тики просыпается в чужом теле в октябре девяносто восьмого. Он больше, естественно, не во дворе семейного особняка, стоящего посреди пшеничного поля, и даже не в самом особняке. Он едет в поезде на запад Германии, в угольную шахту Цольферайн, где его ждет несколько тысяч потных мужиков, тяжелая работа шахтера и больше ста пятидесяти миль до Франкфурта и крохотной неприбранной мансарды с подтекающей крышей. Ему двадцать пять, он мигрант из Португалии, и его имя Джойдо. А еще он — Третий апостол Семьи Ноя, и у него в дорожной сумке под полкой есть бутылка дешевого, но ядреного виски, которая точно поможет все это обмозговать. Только сначала надо вытереть кровь из стигмат и спрятать куда-нибудь испачканные тряпки, чтобы, когда ребята вернутся из вагона-ресторана, не надо было им ничего объяснять. Тики (а может, Джойдо?) подскакивает со своей полки, не обращая внимания на ломоту в костях, и спешит привести все в более или менее надлежащий вид. Он стаскивает с жиденькой подушки окровавленную наволочку и сует ее вниз, пряча за своей сумкой, а потом маскирует пятна на простыне, попросту бросая на них до того болтающийся у него на плечах как на вешалке не по размеру большой и в паре мест заплатанный черный пиджак. Присматриваться к его постели никто не будет, но лучше бы избежать ненужного внимания. Про наволочку хоть можно сказать, что измазал или порвал (это, в общем, недалеко от истины), а вот с простыней все обстоит покруче. Чертовы Нои, думает Джойдо (Тики?), чертов Тысячелетний Граф. А ведь только-только подвернулась хорошая работенка. Ох, лишь бы Роад раньше времени не достала. Бутылка с виски успевает опустеть на две трети, когда Ханс и Йохан возвращаются в купе. У них жирные руки, полные карманы ворованной солонины, и от них несет перегаром так, что Тики (наверное, все же Тики) противно находиться с ними в одном помещении. Как жаль, что нельзя отправиться в Цольферайн одному, думает он мимолетно — и обжигает горло еще глотком заначеного пойла. Приятели уже догнались, так какая разница, насколько сильно тут будет вонять потом? Только бы до утра дожить, в голове гудит так, что даже и думать страшно. И столько образов, воспоминаний, сомнений, лиц… И крови. Тики закрывает глаза, и у него под веками разворачивается огромное пшеничное поле. И откуда ему про него известно?.. …раньше там стоял дом Семьи. Интересно, куда они теперь переехали? Шерил вроде каждый раз покупает новый особняк, часто даже в другой стране. В Бельгии они вот были с сотню лет назад… Прошлый раз… твою же мать, где это было?.. В Китае?.. Там есть пшеничные поля?.. Тики мученически морщится, всячески пытаясь выделить из мешанины воспоминаний какое-нибудь определенное, и совершенно не обращает внимания на болтающих о чем-то своем приятелей. Он собирался спать, когда они решили пойти выпить, так что у них все равно нет общей темы для разговора. Чертчертчерт. Почему он не может вспомнить?! Жизнь в Бельгии видится ему удивительно ясно, но где же он был двадцать пять лет назад?.. И двадцать пять — потому что ему двадцать пять, или на самом деле он умер и воскрес единовременно, и это не заняло четверть века? Ааа, как же это сложно! — Э, Джо! — Ханс наклоняется к нему и дышит на него алкоголем. Тики знает, что от него самого разит, но все равно неприязненно морщится. Чувства так обострились, что невозможно просто. К этому всегда ужасно трудно привыкать. — Послушай-ка, а нам точно дадут в Цольферайне работку, а? А то, может, и зря катаемся? — Говорят тебе, я получил ответ на свое письмо, — недовольно отзывается Микк, отворачиваясь. — Да туда сейчас всех метут — шахта расширяется, там даже вентиляцию улучшили, чтоб такие, как мы не сдохли, — он невольно усмехается сам себе и плюхается на совсем серую без наволочки подушку, которая, лишившись белья, как будто стала еще жиже. Ладно. У него есть время подумать о происходящем и попытаться вспомнить хоть что-то из прошлой жизни. В конце концов, бывают ведь такие перебои, правда? Это просто временные помехи, вот сейчас он выпил, а теперь надо поспать — и наутро все встанет на круги своя. Главное, чтобы Роад не доискалась его до этого момента, не то поднимет на смех, паршивка. Ей бы только посмеяться над бедным дядюшкой. Помнится, в последний раз она издевалась над ним из-за того, что он никак не может урезонить Аллена и потому жует сопли из-за своей очередной больной влюбленности. А ведь какое ее дело?! …стоп. А кто такой Аллен? Тики хмурится и поспешно зарывается носом в вонючую подушку. Не мог же он повредиться рассудком при Пробуждении? Это тело абсолютно здорово, и он ощущает это так же ясно, как и стоящий в купе не самый приятный запах. Возможно, дело в том, как он умер в последний раз? Как он вообще умер, кстати? Микк сердито кусает губы — он ни черта не помнит. Кто такой Аллен, и как проходило перерождение? И почему в голове такая мешанина?! Никогда прежде такого не было! …так, по порядку. Еще раз. Кто такой Аллен? Это вроде кто-то, с кем Тики по крайне мере спал двадцать пять лет назад. Кто-то, из-за кого над ним издевалась Роад. Кто-то… рыжий. Да, Аллен был рыжий, и они — любовники. Уже хорошо. Дальше… Тики собирает знания о своем прошлом по осколкам и раскрошенным кирпичам. Вот только зачем — он и сам не знает. Подумаешь, был любовник, ну так и что? То, что теперь все забыто — разве это не лучше, тот парень небось уже давно мертв или по крайней мере безнадежно стар. Есть ли смысл ворошить прошлое? Это просто праздное любопытство, тихо вздохнув, заключает про себя Тики. Потому что ты, Микк, кретин, не считающий нужным прислушиваться к тому, что подсказывает тебе твоя оборванная память. А она говорит — беги. Конечно, никуда убежать Тики не успевает. Только он сходит с поезда на следующее утро, намеренно оторвавшись от отставших по какой-то причине приятелей, быстро ему опротивевших, откуда-то из вокзальной толпы на него налетает девчонка с топорщащимися во все стороны волосами и повисает на его многострадальной шее.  — Тики-Тики-Тики! — верещит она радостно. — Я так рада, что ты вернулся! А я теперь старшая, веришь? Веришь? — в ее голосе столько энтузиазма, что Тики немного не по себе, но он смиренно кивает, даже не думая ничего отрицать. — Верю, — говорит он устало — и почему-то, сам не понимая причины, вместо вопроса о том, где сейчас находится дом Семьи, интересуется: — Слушай, Роад… А кто такой Аллен? Мечта тут же спрыгивает на землю, замолкает и смотрит на него с жалостью.