Каждому дьяволу положен свой ангел.

      Очередные мучительные Голодные Игры. Какие уже по счету? 73-и? Лично Хеймитчу было уже все равно. Он по горло погряз в этой рутине, которая с каждым днем тянула его на дно. Хотя, куда еще глубже… Каждый год видя худощавых ребят, он понимал, что они смертники, в то время, как Эффи верила в какое-то чудо, что однажды трибуты Двенадцатого победят и ее переведут в дистрикт поприличнее. Она вечно носилась по Тренировочному Центру, то подыскивая спонсоров, то составляя расписание, к которому Хеймитч не желал иметь никакого отношения.       «Капитолийская кукла.» — называл он ее. Он пренебрегал ей, прямолинейно, насколько это возможно, говорил все, что думает. Однако, Эффи не была такой, как все. Она слишком много делала недоступным, много скрывала. Но зачем? Может за тем, что боялась. Шла плечом к плечу с опасностью и боялась. Но она сама выбрала этот путь. Ведь так?       Эти Игры были такими же, как и все предыдущие. Ни одного спонсора, ни одного проблеска надежды, две смерти, а сколько искалеченных судеб… — Доброе утро, — произнесла Эффи, тихо опустившись за стол. — Доброе, — еле выдавила из себя девчонка. Конечно, каким оно могло быть добрым? Но Эффи не Эффи, если не скажет подобной вежливой пакости. Она не специально. Это все манеры. — Будь оно добрым, меня бы здесь не было, — колко ответил ей Хеймитч, выдержав паузу. Тринкет поджала губы, сдерживая гнев, который он распылял из раза в раз своими ядовитыми выражениями. — Сегодня показательная тренировка, — продолжила она, — вы должны показать все, на что способны. — Если на что-то способны, — добавил ментор и попросил налить ему в бокал спиртного. Капитолийка стрельнула яростным взглядом. — Вы получите баллы, — тяжело выдохнув объяснила сопровождающая. Её ужасно раздражало поведение наставника, но она старалась не показывать этого, — они очень важны. — Важны, если они высокие, — поправил тот. — Да, ваш ментор прав, — поддержала Эффи. — Чему вы успели научиться? — спросил Хеймитч, подняв глаза на ребят. В его взгляде уже долгое время ничего не читалось. Никаких ярких эмоций. Они словно потухли. — Я научилась немного обращаться с ножом, — робко ответила девчонка, в чьих глазках было полно страха. — А я с дубинками, еще у меня неплохо получается маскировать, — последнюю фразу парень произнес несколько воодушевленно, ждал, что ментор проявит хоть какую-нибудь эмоцию, не желая о том, что тот похвалит. — Насколько неплохо, узнаем вечером, — с обычным холодом в голосе, прохрипел Эбернети. Он вытер руки о салфетку и, прихватив бутылку алкоголя, вышел из-за стола. — Мы оба умрем, да? — чуть не плача, произнесла девчушка, — Поэтому он так с нами. Она говорила про ментора, который не дарил никаких призрачных надежд, говоря все в лоб. — Ну что вы, — нараспев, отреагировала Эффи, глядя на ребят, — Он всегда был таким. Ей не хотелось врать, но сказать прямо, как Хеймитч сделал бы, тоже не позволяла совесть. — Он это знает, — нахмурившись, вступил в беседу паренек, — Единственное, за что его можно уважать, так это за то, что он не врет, не строит иллюзий. — Но и помочь он не способен! — почти выкрикнула подруга по несчастью, затем резко прикрыла рот рукой и пулей вылетела из столовой. Он способен, но перегорел, как угли в камине. Все, что когда-то он любил, что не давало ему потухнуть, превратилось в прах, развеянный по Луговине. Тот серый дом, в котором он жил, хотел ли он быть таким? Вовсе нет. Умей тот мечтать, он бы загадал, чтобы в нем жила счастливая семья Эбернети. Хеймитч, суровый победитель, его жена, милая девушка, которая помогала ему переживать все, что теперь он топит в алкоголе, и их дети, забавные ребятишки, встречающие его ярким «Папа!» на весь дом, которое вмиг рассыпает все трудности. Где это все?       Днем каждый проводил свое время как мог. Эффи выполняла свои обязанности, повышая рейтинг дистрикта Двенадцать. Хеймитч пил на двоих с Рубакой дорогой ликер, делясь с ним всем, что так разъедало изнутри. Трибуты, невинные ни в чем детишки, наслаждались последними днями своей спокойной жизни. Ну, как сказать «наслаждались», они просто не хотели никого видеть, зная, что скоро умрут. Эта их поездка в столь желанный город, о котором грезил бы каждый ребенок, в один конец. Отсюда не возвращаются живыми.       Вечером все собрались перед экраном телевизора, чтобы увидеть баллы за показ. Мальчишка показал свои умения драки дубинками, девочка метнула пару ножей, один раз, и тот случайно, попав в цель. Им обоим было ясно к чему это ведет. — У вас есть шанс, многие получили небольшие баллы, — пыталась поддержать ребят Тринкет, натянуто улыбнувшись. — Заткнись пожалуйста, — рявкнул на нее ментор. Эффи оторопела от такого выражения. Она не сообразила, как ей реагировать. Когда очнулась, поняв, что тот просто на просто заткнул ее, как можно вежливее, было поздно. Цезарь Фликерман, чья внешность с годами не меняется, может только цвет волос и губ, сидя в сиреневом костюме, оглашал уже баллы Одиннадцатого.       Вот этот душещипательный момент. Комната погрузилась в гробовую тишину, было слышно только голос ведущего. Состроив грустное лицо, тот оповестил, что Двенадцатый ничуть не блещет, трибуты набрали плохие оценки: пять баллов мальчишка и четыре девочка. Чуть ли не ниже всех, худшие оценки получили ребята из Десятого.       Хеймитч сидел и томно вглядывался в, уже потухший, экран. Будто чего-то ждал, какого-то волшебства, но нет, ничего не произошло. И не могло произойти. Судьба этих ребят была предрешена. Тяжело вздохнув, он встал и молча вышел из пентхауса, не удостоив никого своим, пусть даже мимолетным, взглядом. — Не переживайте. Еще есть интервью. Я подготовлю вас, — стараясь казаться непробиваемой, твердила сопровождающая. — А он? — указывая в ту сторону, куда пошел Эбернети, поинтересовался мальчишка. — К сожалению, я не могу отвечать за него, — ответила Тринкет. Её взгляд был пропитан неким отчаянием, которое опять надо было бы скрыть, но даже фиолетовые, как пиджак Фликермана, губы, растянутые в фальшивой улыбке, не могли сделать это. — А если предположить? — спросила девчонка, глаза которой блестели из-за заставших в них слез. Эбернети являлся кем-то особенным для этих двух. Они, за пьяным дурманом, разглядели в нем человека, которого не видел никто. Хотели сблизиться с ним, чтобы он помог, но тот не поддавался никаким уловкам. — Даже предположить не могу, — откровенно, с грустью в голосе сказала та, — Ваш ментор слишком сложный человек. Ребята устало кивнули и побрели по своим комнатам.       Тем временем Хеймитч завалился к своему другу, утолить горечь, заполнившая душу. — Чего пришел? — раздался голос Рубаки. — Как будто ты не знаешь, — язвительно ответил ментор Двенадцатого и уселся рядом на диван. Сопровождающая Одиннадцатого вышла из пентхауса, она не очень жаловала общество этих двух алкоголиков, хотя с трезвыми вполне могла пообщаться. — Видел я результаты твоих, — не глядя приятелю в глаза, произнес мулат. — Ничего нового. Впрочем, я уже ничего и не жду, — опрокинув бутылку, выпалил Эбернети. — Почему? — тот был сильно удивлен в столь отчаянной позиции друга, он никак не хотел, чтобы этот, когда-то амбициозный, человек так жил. — А зачем кого-то обманывать? Они рождены, чтобы умереть. — Дурак ты, Эбернети. Полный дурак, — возразил Рубака, сжав плечо рядом сидящего ментора. — Не разделяю твоего эмоционального подъема, — сведя брови, отрезал он и вновь сделал большой глоток из горла. — Мы с тобой можем повлиять на ситуацию! — воскликнул приятель, — Мы менторы. Помнишь об этом? Ему явно надоела эта ситуация, в которую попал Хеймитч. — И что с того? Ты так говоришь, словно я Господь Всемогущий, — всплеснув руками, возмутился тот. — Для них ты он и есть! — уже злясь, вдлабливал ему в мозг свои слова Рубака. Эбернети его не слушал, все чаще прикладываясь к бутылке. — Так будь же им, алкоголик ты чертов! — мулат яростно ударил по руке Хеймича, выбив бутылку. — Какого дьявола? — оживился тот, вскочив на ноги. — Такого, что ты даже не слушаешь меня! Наставник Одиннадцатого поднялся напротив, схватив друга за плечо. — Потому что ты несешь какую-то херню! Я не могу им помочь, когда у них блять по четыре балла. Четыре гребанных балла! — одернув плечо, выплюнул весь яд, что скопился внутри, ментор Двенадцатого и обреченно опустился на диван, закрыв лицо руками. Сердце ускорило ритм, словно пытаясь поддержать ту искру, что загорелась секунду назад и моментально угасла. — И что же теперь, Хеймитч? Сложить руки на груди и ногами вперед? — уже спокойным тоном продолжил Рубака, — Ты просто сопьешься, идиот. — Иногда я очень жалею, что не умер на арене. — Знаю. Если уж сложилось так, что ты здесь, постарайся, чтоб они, — друг указал наверх, как бы говоря о властях, — запомнили тебя, как следует. Они не смотрели друг другу в глаза. И ни одному, ни второму не хотелось выпить. Наверно впервые. — Думаю, они и так прекрасно помнят. После своих слов Хеймитч встал и просто ушел.       В коридоре, который вел от лифта, горел тусклый свет, делая фигуру Хеймитча еще больше устрашающей. — Ого, какие люди! — послышался впереди звучный голос, — Мистер Эбернети! Это был Цезарь Фликерман. Что ему нужно и что он вообще делает на Двенадцатом этаже? — Где я так согрешил, что мне пришлось встретить тебя, Фликерман? — язвительно спросил ментор. — Опять язвишь… — Что тебе надо от меня? Я не настроен на твои тухлые разговоры. — Да вот, просто хотел спросить как дела на работе, — наигранно блеснув зубами, ответил ведущий. — Как в морге: тихо, спокойно, каждый год завозят новеньких, — с серьезным видом, съязвил Хеймитч. — А мы мило поболтали с Эффи, она прекрасная девушка. Цезарь верно решил этими словами задеть хладнокровного Эбернети, но его попытка оказалась тщетной. — Очень рад за вас, — издевательски улыбнулся Хеймитч, — Но, увы, мне наплевать. Ответив, наставник Двенадцатого обошел капитолийца и пошел к дверям, ведущим в пентхаус. — Упустишь ведь ее, Эбернети, — крикнул ему в след тот.       Хеймитча уже ничто не заботило. Напившись до беспамятства, он уснул в пьяном угаре, который каждую ночь спасал от кошмаров и то не совсем. Они приходили каждый раз, но когда Хеймитч упивался, они были более расплывчатыми, нечеткими и не так будоражили разум, который уже какой год не мог спокойно спать. Он не нашел ни в чем больше утешения. Многие осуждали его за эту слабость, но ведь никто не знал чего она стоила. Никто и не подозревал о том, где его семья. Все видели в нем того, кого тот показывал.       Эбернети бы душу продал, лишь бы оказаться рядом с теми, кого он никогда не сможет забыть. Вообще, трудно забыть того, кто принес самые лучшие воспоминания. А тех, кого выбрало сердце, вовсе забыть невозможно. Хотя, иногда подобная амнезия пошла бы лишь на пользу.       Весь следующий день Эффи хлопотала, пытаясь помочь трибутам подготовиться к интервью. Ей было очень трудно, потому что ее коллега проснулся к трем часам дня. Сопровождающая старалась уделить каждому достаточно времени, каждого подготовить. Времени было мало и она просто разрывалась, не зная как лучше сделать.       Без пяти восемь, когда осталось время на подготовку со стилистами, Эффи обессиленная села на диван. Хеймитч плюхнулся рядом, держа в руках бутылку виски и какой-то журнал. — Неплохо смотритесь, — он кинул ей на колени вещицу, на обложке которой была изображена «Самая яркая пара Панема!» — именно так звучала статья. Теперь понятно, что он делал тут вчера вечером. — О Боже! Где ты это взял? — воскликнула капитолийская красавица. — Самая желанная женщина Капитолия рядом с ним, самым позитивным человеком столицы, — пародируя капитолийский акцент, произнес Хеймитч, — Какой идиот эти заголовки пишет? Девушка сверлила наставника своим взглядом от чего тот перестал усмехаться, приобретя серьезным вид. — Какая разница где взял? — колко ответил вопросом на вопрос тот, — Уж точно не купил. — Почему ты не помог мне с подготовкой ребят? — продолжая сверлить взглядом, закипая, спросила она. — Ты и сама прекрасно справляешься, куколка, — не скрывая своего веселья, сказал Эбернети. Она демонстративно закатила глаза. — И сколько вы с ним? — Полгода, — отчеканила капитолийка, что дико развеселило Хеймитча, и он залился смехом. — Принцесса, у меня виски крепче, чем ваша любовь, — закончив смеяться, сказал ментор, рисуя в воздухе сердечко во время последних слов. — Не важно сколько мы вместе, важно как сильно мы любим друг друга и… Эбернети не дал ей договорить. — Это важно для тебя, а он хочет поскорее потрахаться с тобой. — Что? Да как ты смеешь? Ее лицо приняло багровый оттенок. Слава Богу, что есть многочисленные слови макияжа, скрывающие это. Ментор Двенадцатого не собирался заканчивать веселиться. — Да ладно тебе. Ты уже большая девочка, чтоб начать смотреть правде в глаза, — продолжал издеваться Хеймитч. — Цезарь не такой! — возразила капитолийская дива. — Сначала «Цезарь не такой.»-протянул мужчина, изображая ее, — а потом брак по залету. Милая, какой бы он ни был, он мужик. И в штанах у него не оловянный солдатик. Щеки Эффи залились еще сильнее краской. Этот разговор ввел ее в смущение. А Хеймитч знатно решил посмеяться. — Хам! — выпалила Тринкет и, вздернув носик, покинула общество заливающегося гоготом наставника.       Трибуты один за другим поднимались на сцену к новоиспеченному ухажеру Эффи. Дети из дальних дистриктов боялись сцены, всех людей в зале. Боялись себя и всего, что касалось Голодных Игр. Это интервью не принесло ребятам Двенадцатого никаких успехов, только потрепало нервы лишний раз. Хеймитч, не обратив на них должного внимания, поднялся в номер и сидел на диване, закинув ноги на журнальный столик, потягивая карамельный напиток. К Рубаке он идти не хотел. Не хотел втягивать того в свои проблемы, у него и собственных хватает.       Хеймитча очень раздражало все вокруг: эти дети, Игры, особенно эта Тринкет со своим ухажером, который был значительно опытнее в любовных делах. Многим могло показаться, что Фликерман сможет помочь трибутам своей возлюбленной выиграть, чтобы ту повысили. Но это только казалось. Эбернети видел людей насквозь и Цезаря в том числе. Ведущий был из разряда смазливых уродов, которые до свадьбы делают вид, что любят, а потом находят себе любовницу и забавляются с ней. Неужели это было тем, о чем мечтало Эффи? Вряд ли, но она так поверила в его слепую любовь, что сама души в нем не чаяла.       После интервью Эффи с ребятами застали Хеймитча в гостиной пьяным как сто чертей. Его вид никак не мог удовлетворять. Она, конечно, уже привыкла к вечным попойкам с рубакой, но таким еще никогда его не видела. Он никогда не напивался так в одиночку. — О нет! — схватившись за голову произнесла Тринкет, но потом вспомнила, что у нее парик и опустила руки. — Любимчики мои пришли, — встав с дивана, шаткой походкой ментор подошел и начал целовать их, одурманивая парами алкоголя. — Боже, Хеймитч! — оттолкнула того Эффи, что он, покачнувшись, чуть не упал. — С чего такая любовь? — удивился паренек. — Ну, а что? Последний раз видимся, — не думая, что говорит, сказал Хеймитч. — Эффи, любимая, — подойдя к ней вплотную, он прижался всем телом и, не стесняясь ребят, начал лапать ее. — Отвали, Эбернети! — вскрикнула та и отскочила в сторону. — Ой, простите, мисс, — он поклонился, чуть не нырнув вперед, — Я совсем забыл, что у Вас уже есть есть тот, кто будет Вас трахать. Он потряс головой, будто перепутал что-то. — Точнее любить. — Замолчи! — попыталась закончить этот пьяный цирк сопровождающая и решила увести ребят по комнатам. — Стоять! — властным тоном приказал он. Дойдя до ребят, ментор положил свои руки им на плечи, словно обнял. — Знаете, а вы мне нравитесь, — запах перегара заполнял воздух, заставляя тех поморщится, — Жаль, что вы скоро умрете. Состроив выражения лица, как будто ему очень горько, Хеймитч отпустил ребят и побрел в свою комнату, пару раз наклонившись вправо. — Закончилось, — выдохнула девчонка. — Он пьян, — попыталась успокоить обоих экскорт. — Но чертовски прав, — произнес мальчишка и отправился в свою комнату. Да, Хеймитч был прав, как обычно. Все прекрасно понимали, что эти ребята не вернуться, но зачем-то обманывали самих себя, он уже все давно знал и не видел смысла лгать.        Начало Голодных игр обещало быть «жарким». Трибутов поместили на Арену, которой являлась пустыня и три дерева. Обычно приходилось сражаться за место под солнцем, теперь за место в тени. Трибуты дистрикта Двенадцать погибли бойне у Рога. Хеймитч не предупреждал их ни о чем. Так, как есть было проще, у них не будет никаких проблем теперь. Теперь проблемы останутся только у ментора угольного дистрикта. Увидев их смерть, Хеймитч первым вышел из зала, где собрались наставники всех трибутов. Многие бросили ему взгляд вслед, некоторые даже пропустили пару шуток на счет его личности.       Эффи, спустя какое-то время, тоже ушла. Она уселась в холле Тренировочного Центра, где было пусто. Ее одиночество, вскоре, разбавила коллега Рубаки. — Я не могу больше терпеть его выходки! — произносит Эффи, тяжело вздыхая и устало глядя на сопровождающую Одиннадцатого дистрикта, — Тебе наверно больше повезло. Ее коллега тоже пьет, но не такой, как Хеймитч. — О, милые дамы! — входит в помещение Рубака, остановившись возле них, и пытается сконцентрировать свой взгляд на Эффи. — Неужели ты опять о Хеймитче, принцесса, — бормочет он, встав напротив женщин. — Мне кажется, что только Эбернети может потрепать мне нервы так, чтобы я жаловалась. — Пора перестать, дорогая. Ты хоть раз подумала через что ему пришлось пройти — он делает серьёзный вид, что выглядит немного нелепо из-за его сильного алкогольного опьянения, но Эффи вовсе не до шуток. Девушка слегка прикусывает губу и смотрит на Рубаку. — Так и знал, что ты даже не думала о том, что он пережил. Ты просто отнеслась к нему изначально как к алкоголику. Впрочем, как и все в Капитолии. Рубака бросает на нее последний взгляд полный разочарования и разворачивается чтобы уйти, но резко замирает. — Не знаю что он в тебе нашёл, но мне кажется, что ты такая же как и все капитолийцы. Тебе плевать на прошлое, ты живёшь настоящим и будущим. Но порой… — Он вздыхает. — порой прошлое все же лучше не забывать. «Не знаю, что он в тебе нашел…» — проносится эхом в ее голове. Нет. Этого не может быть. Хеймитч не может быть влюблен в нее. — Что? — выдавливает Эффи, — Я нравлюсь Эбернети? — Не знаю, он этого не говорит, но мы с Рубакой так думаем, — отвечает сопровождающая Одиннадцатого.       Вечером, находясь в полном недоумении, Эффи застает ментора, сидящего в полумраке с бутылкой. — Хеймитч, — тихо начала она, — Ты любишь меня? — Чего? — молниеносно среагировал тот, — У тебя Фликерман. — Я знаю, что у меня есть Цезарь. Я спросила про тебя. Девушка опустила глаза. Она почему-то простила уже ему все выходки. Может потому что поняла, что он чувствует то же, что и она к нему. Она на секунду подумала, что эта вся история с ведущим всего лишь иллюзия. — Нет, Тринкет, я тебя не люблю. Эта фраза, которую он произнес довольно тихо, словно громом прогремела в помещении, полоснула ножом по сердцу. Почему для нее это было важно? Слеза скатилась по ее щеке. Хеймитч не мог ее не заметить. — Я — монстр. В моём сердце таится зло. Я причиняю боль всем, кого люблю. Я собственник. Я всегда ошибаюсь и забываю, каким был до этого. Я делаю вещи, зная, что это неправильно, но всё-таки такой я. Я упрямый и эгоистичный. Я беру то, что хочу, даже если не заслуживаю этого. Я разрушу твои стены, камень за камнем, а затем вырву душу из твоей груди. Мне не за что бороться. Я подонок с холодным сердцем. Эффи начала судорожно стрясти головой, понимая, что вот-вот заплачет. — Нет. Нет. Ты не такой, — убеждала она в обратном. — Заткнись и посмотри, наконец, на жизнь без этой розовой призмы, мать твою! — крикнул он, сократив расстояние между ними. — Кто это сделал с тобой? Кто так сильно испоганил твою душу, что ты закрылся от каждого, кто пытается помочь тебе. Ты не говоришь о своих чувствах, отталкиваешь добрых людей и впускаешь в свою жизнь негатив. Ты отказываешься раскрыться и позволить любить тебя и заботиться о тебе, — она сорвалась, обрушивая на него непонятные удары и крича, — Кто, черт возьми, сделал это с тобой? Слезы градом катились по щекам. Она никогда не позволяла быть себе такой… Такой настоящей. В отличии от нее, он не скрывал своего гнева и улыбки. Если хотел — спал, хотел — пил. Делал то, что хотел и любая дама столицы отдалась бы ему без остатка. Он был живым, настоящим. Не куклой из папье маше, вроде того же Фликермана. Он был собой и не боялся настоящего себя. Не боялся правды. Не боялся ничего. Теперь, когда все его родные мертвы, президенту нечем его затронуть. Хеймитчу надоело терпеть это и он резко, одним движением, притянул ее к себе, заключив в крепкие объятия. Истерика Эффи закончилась. Именно сейчас, в его объятиях, она поняла как глубоко ошибалась в самой себе. Она никогда не любила Цезаря, ни дня из этих полгода. Ее сердце принадлежало этому несносному, бестактному, невыносимому, некультурному, грубому алкоголику, в котором она что-то нашла. Перестав плакать, максимально аккуратно вытерев слезы, чтобы не тронуть макияж, она оторвалась от его плеча и прошептала: — Спасибо. — Пожалуйста, солнышко, — его голос был таким нежным, заботливым, без доли насмешки. Она никогда такой не слышала.       Он отпустил ее. Позволил ей уйти в свою комнату, может быть, не стоило этого делать. Но так лучше. У нее есть Фликерман, с ним она будет счастлива. Выйдет замуж, родит ему детишек. Хеймитч никогда бы не смог сделать ее по-настоящему счастливой. Он не способен любить, он перегорел.       Смыв боевую раскраску, как называл макияж Хеймитч, капитолийка сидела на кровати, смотрела куда-то перед собой и жалела, что ушла от него. В тот момент, когда просто обязана была быть рядом. Она винила себя за то, что никак не могла ему помочь. Не могла заставить поверить, что его есть за что любить. Однако, пока он сам не поверит, ему никто не поможет.       Спустя какое-то время, словно по мановению волшебной палочки, раздался стук в дверь. Кто же это может быть? Эффи открыла дверь. Эбернети. Конечно, он. Они стояли напротив друг друга, глядя в глаза, но не произнося ни слова. Его взгляду предстала не какая-то кукла в сумасшедшем наряде, а настоящая девушка, способная своей красотой свести с ума. Она взяла его руку и потянула на себя. Хеймитч вошел без единого возгласа, только жадно глядя на нее. Дверь захлопнулась за его спиной. Капитолийка тотчас прильнула к нему, сжимая его широкие плечи. Ментор крепко прижал ее к себе, вдохнув ее запах, и занес вглубь комнаты. Чуть оторвавшись от него, сопровождающая сделала шаг вперед, заставив того сесть на край кровати. Мужчина пришел в некое удивление, но ничего не сделал против. Она села на его колени лицом к нему, дотронувшись своим лбом до его так, что они дышали одним воздухом. Хеймитч провел руками по изгибам ее соблазнительного тела и дотронулся ее губ своими. Этот поцелуй был таким чувственным, что ее сердце пропустило два удара и начало биться быстрее. — Эффи, ты,.. — выдохнул ей в губы он. — Я дура, я знаю, — запустив пальца в его блондинистые волосы, прошептала Тринкет, чуть оторвавшись, — Ничего не говори. Просто продолжай целовать меня. Эти слова очень шокировали ментора, но он и сам этого хотел.        Не разрывая поцелуй, капитолийская дива ласково провела по его плечам и сняла с него пиджак, откинув в сторону. Через минуту вслед полетел умело развязанный галстук. Эбернети не переставал удивляться таким ловким движениям и хотел было пошутить, но испортить все в такой момент было бы не простительно. Эффи продолжала освобождать его от одежды, понимая, что сама лишь в одной ночной сорочке. Стянув с Хеймитча рубашку, она принялась нежно прикасаться к его спине, груди, животу, словно обжигая этими прикосновениями. Он целовал ее шею, ключицы, ямочку в основании шеи, дотрагиваясь грубой щетиной до ее нежной кожи. Его дыхание щекотило, а внутри зарождался неописуемый стебель желания, может даже похотливого, но такого искреннего. Поставив сопровождающую на пол, ментор нежно провел от ее запястий к плечам и, поддев лямки ночнушки, стянул их вниз, оставляя девушку в одних кружевных трусиках. И поцеловал туда, где только что были тонкие бретельки. Эффи смутилась, понимая, что он смотрит на нее нагую. Развернувшись, он положил капитолийку на кровать, продолжая страстно целовать каждый миллиметр ее разгоряченного тела, которое податливо извивалось под ним. Эффи еле сдерживала стоны, когда тот сжимал ее грудь, когда она чувствовала как его плоть дотрагивается до внутренней стороны ее бедра. Он аккуратно, плавными движениями освободил ее от кружева и снял ставшие узкими «боксеры» с себя. Каждое его движение приносило удовольствие. Откинув голову назад, Тринкет уже не могла сдерживать стонов, не могла ждать и терпеть то, как он издевается над ней, принося истинное блаженство, которое не мог бы подарить никто другой. Хеймитч одним движением вошел в нее на всю глубину, Эффи от неожиданности вскрикнула, впилась ногтями в его спину, оставляя красные дорожки, она напряглась каждой клеточкой тела и не могла дышать. Давно она не чувствовала чего-то подобного. Давно она не ощущала его так близко. — Черт! — неожиданно для себя прорычал сквозь зубы Хеймитч, почувствовав боль на коже, — Расслабься, милая, — пошептал он и оставил несколько невесомых поцелуев на шее. Она очень постаралась расслабиться под его натиском, продолжая стонать. Эти ее стоны были музыкой для его ушей. Движения внутри нее стали более быстрыми, проникновенными. Тело Эффи начало пробирать дрожью, возгласы становились все громче, чаще всего это было его имя. Холодок пробежался по ее телу, когда она достигла разрядки чуть раньше, чем он. Сердце приняло бешеный ритм, что вот сейчас выскочит из груди. Дыхание стало частым и более слышимым. Эффи обхватила его шею руками, когда тот, облокотившись на кровать, восстанавливал дыхание. Хеймитч лег рядом, притянув ее к себе и очень нежно, даруя ей всю любовь, на какую способен, поцеловал. Она устроилась на его вытянутой руке, закинув свою ногу на него. — О нас никто не должен знать, — внезапно произнес ментор. — Почему? — недоумевала Эффи. — Тебе опасно находиться со мной. Сноу не должен знать, что у меня появилась та, которая мне небезразлична. — Хорошо, но позволь мне сегодня быть рядом, — умоляюще сказала она. — Хоть каждую ночь. Она знала, что завтра все будет как раньше, но сегодня она была самой счастливой.       Она никому не позволяла быть так близко. А он только к ней мог повернуться спиной и знать, что она не воткнет в нее нож. Самое интересное то, что мужчина может быть самым идеальным, каковым был Цезарь Фликерман: не ревновать ее, не упрекать, не спорить с ней, быть богатым, помнить все знаменательные даты, любить ее до потери пульса, посвящать ей все свое свободное время, но такое счастье не гарантированно. Через короткое время Эффи просто задохнулась от такого совершенства своего спутника и осталась с невыносимым, бестактным алкоголиком.