Каждому дьяволу положен свой ангел.

      Капитолийские бары заполнены до отказа. Бармены и официантки получат огромную прибыль в то время, когда Голодные Игры в самом разгаре. Бойня у рога Изобилия прошла вчера, а с сегодняшнего дня одна ночь, напряженнее другой. Профи не объединились в группу, каждый играет сам за себя. Каждый готов убивать. Убивать одних, чтобы жить самому — таков закон Голодных Игр.       Трибуты дистрикта Двенадцать уже мертвы. Девчонка погибла в Бойне у Рога, а паренек спасается бегством от профи. Обреченный ментор сидит перед экраном в баре на оживленной улице и, поглощая алкоголь, понимает, что спасти уже он их не может. Ребятишки из дальнего дистрикта никогда не выделялись сообразительностью или умениями владеть оружием. В Двенадцатом нет условий, чтобы научиться этому, потому что даже в шахтах начинают работать с восемнадцати лет.       Вот его догнали. Мальчишка по имени Майк, пал смертью храбрых. Когда тот понял, что от профи ему не убежать, развернулся и принял удар. Это мужество, вот так, легко встретиться со своей гибелью. Подопечные Эбернети никогда не слушали его советов, ссылаясь, что это пьяный бред, хотя тот был прав. Он всегда был прав.       Нет вариантов, как бросить все и пойти в Тренировочный центр, напиться там и беспамятно заснуть. Это всегда помогало, может быть, даже жизнь казалось не такой ужасной. — Эй, Эбернети, — остановил его голос, когда ментор уже собирался покинуть заведение. Хеймитч обернулся, но не увидел того, кто позвал. — Ты, когда трибутов на Арену отправляешь, не просишь их передать привет твоим близким? — продолжал все тот же голос. Эти слова сильно затронули душу ментора Двенадцатого, и он решил разобраться. Развернувшись, Хеймитч увидел капитолийца лет тридцати пяти в синем смокинге, с ярко-оранжевыми волосами. — Что ты сказал? — рявкнул Хеймитч. Губы капитолийца тронула ехидная улыбка. Хеймитч смотрел на «приятеля», нахмурившись. — Джозеф, не лезь к нему. Ты же знаешь Эбернети! — пытаясь успокоить своего возлюбленного, произнесла девушка в зеленом парике. — Я говорю, ты перед отправкой на Арену проси своих детишек семье своей приветик передать. Терпение никогда не было коньком Хеймитча. Достаточно затронуть тему, которая из раза в раз пилила сердце тупым лезвием, и терпение заканчивалось. Поэтому и на сей раз оно лопнуло довольно быстро. Но тут дело было не в терпении, этот самовлюбленный нарцисс, потешил свое ничтожное превосходство. Взгляд Эбернети в одно мгновение стал холодным как лед, он одним резким движением заехал тому по носу, из которого моментально потекла алая жидкость.       Между мужчинами завязалась драка, остановить которую уже никто был не в силах. Ментор быстро уложил «золотого мальчика» на землю и принялся беспощадно разбивать ему лицо, выкрикивая различную брань. Волна неописуемой ярости завладела всем сознанием. Люди начали паниковать и вызвали полицию. Обвинив ментора, его увезли на машине. Другого, уже без сознания, забрала скорая. Эбернети никогда не контролировал свою силу. В тот момент жгучая боль и не сдерживаемый порыв злости обрушились на капитолийца, который решил поиграться с нервами Хеймитча. Однако, он не знал, что делать этого не стоит.       В скором времени наставника угольного дистрикта, отделавшегося парой ссадин, доставили в участок. — Мистер Эбернети, — начал капитан полиции, расхаживая по своему кабинету, — вы должны прекрасно понимать, что мы здесь не собираемся с Вами в шашки играть. — Тогда, что я тут делаю? — с наигранным интересом спросил ментор. — Вы серьезно? — подлетев к нему со спины, выпалил капитан. — Вполне, — невозмутимо ответил тот. Хеймитча уже ничего не пугало. Скорее, он сам являлся угрозой, потому что никто не знал, что ждать от человека, сошедшего с ума. — Это Ваше седьмое задержание за драку в нетрезвом состоянии, мистер Эбернети! — указал сотрудник. — У меня невеселая работа, не то, что у Вас, — усмехнувшись парировал Хеймитч. — Я обязан Вас наказать, — с металлом во взгляде оповестил мужчина. — Давайте, — хладнокровно произнес Эбернети. Его голос эхом раздался в помещении, — Я не боюсь. Многие считали, что он обезумел или просто спился. Любая из версий была правдой. Капитан нажал на черную кнопку на своем столе. Тут в кабинет зашли три миротворца с каменными лицами. -Сорок ударов плетью! — прокричал капитан, надеясь вызвать хоть каплю страха в глазах заключенного. Но в серых глазах Хеймитча не было ничего: ни переживания, ни злости, ни тем более страха. Лишь нотка сарказма промелькнула в его затуманенном взгляде, указывая, что он уже смирился со своей участью.       Схватив ментора под руки, миротворцы вывели его из кабинеты и потащили куда-то по длинному коридору. Голова Хеймитча была пуста, без каких-либо ярко выраженных мыслей, может быть, только о том, что он получит сейчас сорок ударов. Спустя пару мгновений, эти четверо оказались в сером помещении. На стене висели наручники, прикрепленные к ней на коротких цепях. Солдаты приковали к ним нарушителя, заставив снять пиджак и рубашку. В камере повисла гробовая тишина, лишь было слышно дыхание. Вскоре пришел тот самый капитан, который разговаривал с ментором, пытаясь вызвать хоть малейшую доли стыда и совести. Он сделал резкое движение плетью, та, рассекая воздух, издала звук, режущий слух. Капитан полиции зашел за спину Хеймитча, заставляя холодок пробежаться по его телу. Тут-то и пришло осознание всего происходящего. Именно в этот момент мозг Эбернети протрезвел.       Полицейский замахнулся и беспощадно хлестанул плетью по оголенной спине, на которой осталась ссадина. Затем еще раз! И еще! На спине начали появляться раны, из которых тоненькими струйками потекла кровь. Эти удары приносили невыносимую физическую боль, но та, в баре, была куда острее. — Эбернети, признай, что был не прав и я прекращу тебя бить, — поставил условие капитан и только сильнее стал бить плетью. Каждый удар все сильнее рассекал кожу на спине, оставляя раны, словно кто-то ножом режет. Стиснув зубы, ментор терпел, не произнося ни слова. Признаться, что он был не прав, ударив того урода, который оскорбил его родных, было бы самой ужасной ошибкой. Хеймитч вообще редко когда признавал свою неправоту вслух, даже перед той же Тринкет. Но сейчас он не считал себя виноватым, может не стоило его бить в баре, но то, что бить стоило — в этом он был уверен.       Эффи тем временем сидела в пентхаусе на двенадцатом этаже, попивая гранатовый сок. Ничто не предвещало чего-то плохого. Она уже привыкла, что его нет допоздна. «Пьет с кем-нибудь.» — решила Эффи. Это было правдой, отчасти. Между ними никогда не было теплых отношений, но у сопровождающей были какие-то скрытные, даже от самой себя, чувства к этому алкоголику.       Из раза в раз она замирала, чувствуя его близко. Каждый раз, когда он рядом, он очаровывает ее еще сильнее, заставляя вновь и вновь влюбляться в него. Так было не только с ней, другие капитолийки тоже мечтали о нем, как о запретном плоде. Но, именно Тринкет, чувствовала какую-то отдачу от него. Он никогда не говорил ей красивых слов, но вот эти объятия, после сильной ругани, или его горячие поцелуи, которые почти обжигали губы, были такими искренними, что иной раз, когда тот начинал ей грубить, капитолийская дива и поверить не могла, что вся эта колкая речь предназначена ей.       Вскоре ее одиночество скрасила Оливия, подруга мисс Тринкет. Они трещали обо всем на свете: о париках, о моде, о мужчинах, тема не могла не коснуться Хеймитча. — Кстати, Эффи, говорят, что твой ментор подрался с кем-то в «Бабочке» и его забрали в полицию, — она быстро протараторила, а затем резко прикрыла рот рукой. — Что? — недоумевая, переспросила сопровождающая и вскочила с дивана. — Эффи, мне не стоило… Подруга пыталась ее успокоить, но было поздно. Эффи уже бегала по пентхаусу в поисках своего мобильника в фиолетовом чехле. — В каком он отделении? — обуваясь, спросила Тринкет. — Не знаю, — разведя руками, ответила Оли, — Говорят, что в тринадцатом. Кивнув, Эффи стрелой вылетела за дверь. Ее подруга удивлялась, за что так сильно можно любить несносного мужлана. Ответ пришел к ней тогда, когда она сама пообщалась с ним, и внутри что-то затрепетало.       Быстро поймав такси, девушка села в машину и направилась в полицию. В голове она уже несколько раз отругала Хеймитча за его выходку, себя за то, что едет его вызволять оттуда. Тринкет прогнала в голове речь, которую она ему выскажет. Она делала это не первый раз и клялась себе, что этот последний.       Зайдя в здание полиции, она спросила куда ей пройти, ее щеки залились краской. Офицеры любезно указали камеру. Интуиция подсказывала, что произошло что-то ужасное и, обычно, ее нутро никогда не подводило. Внутри милой капитолийки бурлила злость на этот невыносимого человека, за которым она сюда приехала в одиннадцать вечера. Речь была подготовлена, осталось высвободить ментора из-за решетки и прочитать тому длинную нотацию о хорошем тоне.       Когда Эффи забежала в камеру, ее глазам предстала душещипательная картина. Гнев тут же сдал позиции, на глаза навернулись непрошеные слезы. При ней капитан жестоко ударил мужчину, заставив девушку вскрикнуть. — Хватит! Прошу Вас! — умоляла Эффи, обойдя миротворцев. Она встала напротив полицейского, вытянув руки вперед в примирительном жесте. — Ты тоже хочешь? Вставай вместо него! — приказал палач. Эффи растерялась, она не знала, что делать, но машинально двинулась к стене. — Нет! — прорычал Хеймитч, — Уходи! Капитолийка рывком отпрыгнула в сторону и глянула на него. Его спина была превращена в нечто, на ней не осталось живого места, только лишь кровавое месиво. — Ладно, — гневно выпалил миротворец, — отпускайте. На первый раз сорок ударов хватит. Он подошел к ментору и шепнул: — Я знаю теперь твое слабое место, Эбернети. Миротворцы по приказу отцепили его руки и ушли вслед за главарем.       По щекам Эффи текли слезы. Она ненавидела себя за то, что плакала сейчас, при нем, но ей было чертовски больно. Тринкет чувствовала себя слабой, будто выпрашивала сочувствие. Она понимала, что, наоборот, должна держаться и помочь ему, добраться до Тренировочного Центра. Смахнув слезы с щек, Эффи помогла Хеймитчу накинуть рубашку, которая вмиг окрасилась в красный цвет. Она видела его выражение лица, как ему больно, но он терпит. Зачем? Может, чтобы она перестала плакать. Ведь он так не любит, когда ее небесно-голубые глаза наполняются слезами.       Они поймали такси. Девушка помогла ему сесть так, чтобы он не касался сиденья спиной. Однако, любое движения, каждый шаг приносили неимоверную боль. Но он не мог позволить себе издать хоть какой-то звук. Они сидели рядом, чтобы ментор мог опереться на нее. Когда машина повернула к Центру, наклонившись, это причинило огромное неудобство и опять же тупые болевые ощущения. Хеймитч уткнулся своим лбом ей в плечо и сжал коленку сопровождающей с такой силой, что сделай он так в обычном состоянии, она бы вскрикнула от боли и отмахнулась, вообще не понимая, что его руки делают на ее коленях.       Выйдя из машины Тринкет закинула его руку себе на шею, а сама поддерживала его сбоку, чуть ниже ремня. Это выглядело очень неприлично, особенно для такой, как она. Но сейчас она была обязана ему помочь и, наплевав на все правила, она делала это. Минуя холл, в котором сидело множество людей, бросающих на них презрительные взгляды, они зашли в лифт. Эффи встала к боковой стенке рядом с панелью кнопок и наклонила Хеймитча чуть на себя, чтобы он не дотрагивался до чего-либо своим израненным телом. Они были очень близко. Он опустил голову вниз, к ее шее, вдыхая сладкий запах, который был для него словно наркотиком, помогающим терпеть. Если бы такая ситуация случилась не вынужденно, то Эбернети пошутил бы или вовсе начал приставать к ней. Но сейчас сопровождающая чувствовала его горячее дыхание, от которого мурашки бегали по спине.       Аккуратно уложив Хеймитча на кожаный диван животом вниз, сама она побежала к телефону, чтобы вызвать врача. Тот прибыл буквально через пять минут. Увидев спину ментора, доктор ужаснулся и спрашивать ничего не стал. — Нужно обработать раны, — сказал он, — У вас есть водка? — Да, — теряясь, что ей делать, ответила Эффи. — Ну, так несите скорее! — воскликнул лекарь. Он быстро открутил крышку и прям из бутылки полил Хеймитчу на спину. Тот издал какой-то нечеловеческий рык, сжал обивку дивана, что казалось она вот-вот треснет. — Ему больно, — протянула девушка. — Правильно. Живой потому что, — ответил врач и открыл свою сумку. Оттуда он достал небольшой шприц с желтоватой жидкостью. Он снял крышечку со шприца и уколол в основание шеи. От этого укола по телу ментора растеклось приятное тепло. Его руки расслабились, тело обмякло, и она отключился. Потом лекарь сделал повязку с чудодейственной мазью, от которой, по его словам, к утру должны раны почти затянуться. — Я сделал ему сильное обезболивающее, — оповестил капитолиский доктор, — Я оставлю два укола Вам. Через некоторое время действие начнет ослабевать, но Вы не спешите колоть морфлинг, он почти как наркотики. Дайте вот это, — он протянул белые таблетки, которые капитолийка видела впервые, — Если что, сразу звоните. — Спасибо, доктор, — вежливо поблагодарила Тринкет. — И берегите своего ментора, — посоветовал тот, улыбнувишись, и вышел за дверь.       Эффи присела на корточки рядом с головой Хеймитча, она никогда не видела как он спит, не видела его таким спокойным и умиротворенным. — Боже, Эбернети, — прошептала она, аккуратно убрав волосы с его лица, — Скажи, за что мне это? В ответ тишина. Слезы вновь навернулись на глаза. Она понимала, что его выходки ему же самому дорого стоят, но переделать его была не в силах. — Научи меня своему безразличию, — попросила она в пустоту.       Еще немного посидев рядом в кресле, Эффи пошла спать. Завтра снова важный-преважный день, а она не выспится и не потому, что была на приеме до поздней ночи, а потому, что видела своими глазами то, как избивали того, кто ей дорог. Это еще один сценарий для ее ночных кошмаров. Тринкет ни кому не пожелала бы подобного. Ей хотелось самой все забыть, но та картина слишком сильно въелась в мозг.       Посреди ночи ее разбудил душераздирающий крик, она вскочила в кровати и поняла, что она сама издала его. Ей снилось что-то очень ужасное и мерзкое, но когда глаза открылись, от кошмара не осталось и следа. Тринкет легла обратно в кровать, вглядываясь в темноту. — Эффи! Эффи! — услышала она, через какое-то время, — Эффи! Она встала с кровати, понимая, что это хриплый голос Хеймитча, который зовет ее. Накинув тонкий халатик, она вышла в гостиную. — Что случилось? — встревожилась она, включив тусклый свет, — Спина? — Да, — выдавил Хеймитч, — дай мне чего-нибудь. Мелкими шажками она удалилась в столовую и взяла воды. Вернувшись, протянула ее ментору и еще таблетку, лежащую на журнальном столике. — Нет же, — прохрипел он, — Дай мне выпить. — Хеймитч, но… — Дай мне просто водки, мать твою! — злясь, приказал Эбернети. Сопровождающая помогла ему сесть, попирая своим плечом и протянула открытую бутылку. Хеймитч зажмурился и сделал несколько глотков, затем он положил ей на плечо свою голову и закрыл глаза. Спиртное обожгло желудок. — Что произошло в баре? — приглушенным тоном, поинтересовалась девушка. — Я не буду говорить, — отказался ментор. — Почему? — Ты начнешь меня жалеть, а я ненавижу, когда меня жалеют. — Я обещаю, что не буду тебя… — Нет, Тринкет, ты всегда начинаешь меня жалеть. Я не скажу. У нее не было сил спорить. Предыдущий день вытянул все силы и ей очень хотелось спать, но она была слишком самоотверженная для капитолийки и понимала, что сейчас нужна ему. Хоть только сейчас. — Ты хочешь спать? — спросила Эффи. — Да, но болит все, — ответил Хеймитч и сделал еще глоток. — Значит, алкоголь не помогает, — констатировала факт Тринкет, — выпей таблетку, Хеймитч. — Давай, — тяжело вздохнув, обреченно сказал он. Эффи подала таблетку и стакан с водой. — Ложись. Зови меня, если что. Она начала вставать с дивана, как ментор схватил ее за запястье. Это резкое движение отозвалось сильной болью в его лопатке. — Я слышал, как ты вскрикнула во сне, — прошептал мужчина. Щеки девушки стали розоветь. — Ничего, просто кошмар приснился. Она высвободила свою руку и ушла в спальню.       На следующее утро дела со спиной обстояли куда лучше. Какие-то прикосновение приносили неприятные ощущения, но острой боли не было. Сев на диване, Хеймитч увидел свою окровавленную рубашку. Он немедленно схватил ее и приказал прислуге расправиться с ней. Сам пошел в свою комнату и встал спиной к зеркалу, его взгляду предстало нерадующее сердце изображение. На спине были видны шрамы, в памяти всплыли события прошедшего дня. Бар, выпивка, смерть, драка, полиция, сорок ударов, Тринкет. Когда этот немыслимый калейдоскоп закончился, внутри что-то кольнуло. Он вспомнил слезы Эффи и почувствовал вину, что заставил ее видеть это. Отогнав прочь любые мысли, он надел черную рубашку и вышел завтракать. Эффи сидела уже за столом. Их взгляды встретились, Хеймитч нахмурился и отвел глаза, сопровождающая глянула на него с ноткой боли. — Доброе утро, — произнесла она. — Отставить вежливость, — скованно произнес ментор. — Ладно. Эффи опустила глаза. Эбернети понял, что сейчас был несколько груб с той, что вчера не дала загнуться от боли. — Спасибо, Эффи, за вчерашнее. — Пожалуйста, Хеймитч. Она попыталась улыбнуться, но состояние было не из лучших.       Завтрак прошел в тишине. После трапезы, Хеймитч отправился в свою комнату, потому что его трибуты мертвы и сегодня лежит путь домой. Он прокрутил в голове все моменты вчера, когда мог бы положить свои руки ей на талию и заманить в омут вместе с собой. Вчера не было сил так сделать, сегодня он не могу воспользоваться ей. Что-то, вроде совести, проснулось в этом бестактном человеке. — Во сколько поезд? — за спиной раздался голос Эффи. — В половину первого, — спокойно ответил ментор. В ее голубых глазах читалось отчаяние и грусть. Она подошла к Хеймитчу и, сама не понимая почему, прильнула к нему. Она долго обнимала его, боясь дотронуться до спины, но вскоре, когда все же решилась, нащупала шрам, оставшийся от плетки. Эбернети отдалился и развернул ее, прижав спиной к стене. — Я помню тот случай в лифте вчера, — шепнул он и ехидно улыбнулся. Эффи смутилась и опустила голову. Затем, в одно мгновение, ментор поднял ее подбородок, притянул к себе и жадно впился в ее губы сладостным поцелуем, благодаря за все, что она сделала, и извиняясь за все, что она видела вчера. Тело Тринкет затрепетало, она задрожала в его сильных руках, и, поддаваясь только своим чувствам, углубила поцелуй. — Тебе снятся кошмары? — отдышавшись, внезапно спросил он. — Ты мой самый главный кошмар, — ответила сопровождающая и нежно коснулась его губ своими, наделив поцелуй любовью и лаской. — Мы не прощаемся, — самодовольно улыбнувшись, произнес Эбернети, прихватил пиджак и вышел из комнаты. Машина, которая отвезет его на станцию, уже ждала внизу.