Каждому дьяволу положен свой ангел.

      Его жизнь вновь стала серой и бессмысленной. С того самого дня, как все закончилось в Капитолии, когда он наконец-то позволил себе трезвому поцеловать ее, не стесняясь чьих-то взглядов. Он переступил порог своего безжизенного дома, скинул черное пальто и погрузился в привычную рутину. «Трус!» — неоднократно винил себя бывший ментор и ненавидел свои страхи, ненавидел себя. Он побоялся сказать ей правду. Побоялся открыться, что любит ее, хотя прекрасно знал, что его чувства взаимны. Хеймитч мало чего боялся снаружи и много чего внутри. Больше всего он боялся увидеть слезы на ее глазах, поэтому даже не обернулся. А она сочла как знак безразличия. Много воды, а точнее алкоголя, утекло с тех пор. Но все воспоминания были свежи до сих пор, как первый снег.       Она осталась в столице. Одна среди тысяч. Это ведь самое страшное одиночество — вокруг люди, много людей, но тот единственный, кто нужен как глоток свежего воздуха, находится за тысячи километров и не вернется. Прийдя домой, сняв свое серо-голубое пальто и сапожки, она смыла свою штукатурку, как выражался ее бывший коллега, села в кресло, закрыла лицо руками и дала волю слезам, которые давно просятся наружу. Сердце обливалось кровью, не понимая, что можно было найти в этом пьяном эгоисте. Но, любовь зла… Ей хотелось все забыть, наполнить свою жизнь чем-то новым. Однако в серых глазах капитолийцев, она видела его. Поняла, что никто никакими комплиментами не заставляет ее краснеть, как он своими шутками. Никто не прикасается к ней, как он. А его больше нет в ее жизни.       Жизнь в Двеннадцатом шла своим чередом. Вернувшись домой, Пит научился выигрывать самого сильного противника — себя. Китнисс обрела то, что обещала — покой победителя. Эти двое созданы друг для друга. И за эти минуты счастья, уже отплатили годами страданий. Единственной их проблемой был ментор. — Где Хеймитч, Китнисс? Давно он что-то не заходил, — поинтересовался пекарь. — Он снова пьет, — тяжело выдохнув, ответила та. Они не могли ему помочь. Только он мог помочь сам себе. И то решил, что он обречен. Бросил себя в пропасть угнетения. Решил просто дожить свой век. Дожить. Иногда, в пьяном угаре, он молил небеса забрать его. Но, видимо, что-то еще должно было случиться. Рано ему еще на тот свет.       Это что-то случилось спустя пол года. Эффи в милом весеннем платьице вышла из поезда на станции дистрикта Двенадцать. Она знала, что совершает огромную ошибку. Негоже девушке, уважающей себя, первой совершать какие-либо действия навстречу мужчине. Но она больше не могла ждать, не могла страдать. Она решила все высказать ему в лицо, все, что думает о нем, их отношениях. Скажет, что считает его последним подлецом, трусом, выкажет все свои чувства. И со свободной душой уедет домой. Может тогда его образ уйдет из ее головы, из жизни в целом.       Новый мэр был крайне удивлен появлением бывшей сопровождающей в столь дальнем дистрикте. Он предоставил ей машину, но она отказалась, решив дойти до Деревни Победителей самой. Дни в капитолийской тюрьме сказались на ней, поэтому сейчас, в довольно теплую погоду, на ней было платье в пол, с удлиненными рукавами, чтобы скрыть шрамы. Она сняла наконец свои высокие каблуки, надев аккуратные, удобные балетки. Тринкет шла по улице, видя людей, бросающих на нее взгляды, она замечала, как изменился такой родной ей дистрикт. Увидев аллею домов, некоторые из которых были отданы простым людям, внутри все затрепетало. Эффи впала в неопределенность — к кому зайти сначала, но машинально повернула налево, к его дому.       Капитолийка прикоснулась к деревянной двери и почувствовала ее холод. Постучав несколько раз, ответа не последовало. Тогда она решила войти. Дверь, как обычно, не заперта. «Типичный Эбернети!» — пронеслось у нее в голове. Она прошла в гостиную, хозяина там нет. Он, по привычке, спит на кухне за столом. Да, это тот самый Эбернети, по которому душа тоскует. Тот самый невыносимый алкоголик, который так любит ее, но верно молчит. Это он, и никто другой не сможет его заменить. Именно этот Эбернети принял ее такой, какая она есть. Да, он указывал на то, что его раздражало, на те причудливые наряды, но он принял. Со временем смирился и с ними. Увидел в ней ту, кого не видел никто. Заглянул в ее душу, но побоялся открыть свою. Он не позволял никому себя любить.       Капитолийка решила разбудить спящего человека. — Хеймитч, — сказала она и тихонько прикоснулась к его плечу. Тот вскочил с места, схватив девушку за запястье и прижал к стене. Между их лицами осталось чудовищно маленькое расстояние. Эффи смотрела на его губы, морщинки около глаз, стараясь запомнить его черты. В его глазах вновь появилась жизнь. — Я сплю? — спустя пару минут, выдавил Хеймитч. — А ты не пропил свою реакцию, — довольно улыбнувшись, ответила Эффи. — Судя по тому, что ты с самого начала упрекнула меня, я не сплю. Зачем ты приехала? — не очень дружелюбно, спросил бывший наставник, глядя в ее глубокие глаза. — Отпусти пожалуйста, — попросила девушка. — Меня все устраивает, — ухмыльнувшись, ответил Эбернети. Его губ коснулась привычная, такая родная улыбка. Он выполнил ее просьбу, грузно сев за стол. — Я приехала все высказать тебе, — перешла к делу Тринкет. Сказав, ее голос словно пропал. Эта тема очень долго терзала ее изнутри, и она понимала, что никто, как он, не поймет. Хеймитч поднял на нее взгляд, полный удивления и участия. — Знаю, что тебя тяготят подобные разговоры, но прошу не перебивай меня, просто выслушай, — ее голос дрогнул, — Ты не представляешь, как я мучалась эти полгода, как ждала того момента, когда я проснусь утром от назойливого звонка в дверь, за которой будешь стоять ты. Но это все оказалось лишь плодом моей больной фантазии. Я люблю тебя, Хеймитч Эбернети. И ненавижу себя за это. По ее щеке скатилась предательская слеза, но она уже не боялась плакать. — Я ненавижу тебя за то, что ты забоялся! Забоялся признаться хотя бы себе! Ты уже столько лет мучаешь меня, себя, а что толку? Ты боишься любить, Эбернети! Боишься! И не позволяешь любить себя! Эгоист! Ее голос сорвался на крик. — Что?! — возмутился Хеймитч, нахмурив брови. — Не отрицай! Это правда и ты знаешь это! Он резко сократил расстояние между ними и опять прижал к стене, поставив свои руки по обе стороны от ее головы. — Замолчи! — грубо приказал он, — Ты не можешь меня любить! Никто не может! — Нет, Хеймитч, я могу. И я уже люблю тебя, — она произнесла это приглушенным тоном, боясь его реакции. Наставник понял, что пора прекратить убегать. Убегать от реальности. Ведь от себя не убежишь. Эффи прильнула к его сильной груди, обняв широкие плечи. Она умоляла его защиты, найдя ее в его объятиях. Хеймитч опустил голову к ее волосам, вдохнув родной запах. Он прижал ее хрупкое тельце еще сильнее к себе, провел по тонкой талии. Без похоти и сексуального желания, лишь только с любовью и нежностью. Тринкет подняла голову, встала на мысочки и притянула его к себе. Их губы слились в страстном, долгожданном поцелуе. Чувствуя ее в своих руках, Хеймитч словно забыл о существовании всего мира. Она была его миром. — Я думала, что научусь жить без тебя, что не умру, не пойду ко дну. Но, скажи, кого я обманываю? — оторвавшись, спросила Эффи, глядя в его глубокие серые глаза. Он ни в ком так не нуждался. Никому так не был нужен. Это ощущение заставило его почувствовать себя живым. Мужчина решил, что пора заканчивать этот маскарад. Уже не от кого прятаться, ничто не угрожает ей рядом с ним. — Научишься! Не умрешь! Не пойдешь ко дну! Взамен, я обещаю быть рядом и делать все, чтобы сохранить эту любовь. Даже зная, что не умею любить.