Каждому дьяволу положен свой ангел.

      Ужасные 59 Голодные Игры! Ужасные трибуты! Ужасный летний вечер! Ужасная привычка быть хорошей! Ужасный Хеймитч Эбернети, который не строит из себя того. кем не является! Почему он свободен, а она, красивейшая девушка столицы, нет? Что есть у него и нет у нее? Да уж, вопрос на три пятерки, как оценила бы Эффи. Ее всегда заботили цифра, особенно касающиеся времени. Упаси Господь пропустить что-то или опоздать. Однако Хеймитч клал на все эти правила и зачастую вовсе не приходил на собрания с главным распорядителем. «Это не подобает этикету, мистер Эбернети!» — верещали секретарши с зелеными, как изумруд, волосами. Однажды терпение молодого ментора лопнуло, и он показал женщине средний палец, театрально закатив глаза. Этот жест не остался безнаказанным: Эффи прочитала огромную тираду о манерах. Тринкет блять. Заебала. — Ты понял, что был не прав? Хеймитч был слишком уставшим от ее болтовни, голова трещала по швам. Он кивнул. Но, погодите, что за бред? Он никогда не признает своей вины так просто, тем более, перед дешевыми капитолийцами. А, точно. Его уже достала Тринкет. — Надо извиниться, — на полном серьезе легкомысленно произнесла сопровождающая. Эта фраза зажгла невидимую искру, надавив на самолюбие. — Кому надо, тот пусть и извиняется, — язвительно бросил ментор. — Тебе нужно попросить прощение, — членораздельно произнесла девушка. — Ты совсем охринела? — нахмурившись, но довольно спокойно спросил Хеймитч. Эффи пришла в недоумение; никто не позволял себе так с ней разговаривать, как этот грубиян. — Единственное, что мне сейчас нужно — выпить. Не, ну еще можешь ты заткнуться. Его невозмутимость поражала с каждым словом все сильнее и сильнее. Эффи впала в ступор, мысли в ее голове устроили беспорядок. Она думала, как ответить этому нахалу, чтобы не испачкать свои руки. Эбернети обреченно поднялся с дивана и направился в мини-бар. Он выебывается, даже когда ходит. Или это специально? — Когда ты кидаешься в меня грязью, Эбернети, до меня она может не долететь, а вот на твоих руках останется, — вспомнив красивую фразу, с чувством собственного достоинства проговорила сопровождающая. Хеймитч посмотрел на нее как на ненормальную, приподняв удивленно брови. — Да я по уши в дерьме, — сделав глоток из бутылки, выдал он, — Хотя бы потому, что ты работаешь со мной. — Да что ты за человек-то такой? — возмущенно сказала Эффи. — Вот ты мне ебе… выносишь мозг из-за какой-то мелочи. Тебе это приносит удовольствие? — Разговоры с тобой не приносят никакой пользы, и уж точно никакого удовольствия! — уверенно, вздернув носик, сказала Тринкет. — Ага, попизди мне тут, — развязывая надоевший галстук, сказал ментор. — Хватит выражаться! Ты с дамой разговариваешь! — Хватит выражаться! Ты с дамой разговариваешь! — повторил Хеймитч писклявым голосом, уперев руки в бока. — Я так не говорю! — вспылила экскорт и опустила руки, догадавшись, что тот ее просто пародирует. — Бля, все. Он махнул на нее рукой и пошел к выходу из пентхауса. — Ты куда, на ночь глядя? — поинтересовалась Тринкет. — Ты моя жена? — развернувшись, спросил наставник угольного дистрикта; его лакированные туфли элегантно стукнули каблуками по кафелю. — Нет, я просто… — Вот и отъебись. Он ушел. Внутри у капитолйики все сжалось. Она часто задавалась вопросом: почему молодой, с хорошим чувством юмора парень превратился в грубого алкоголика? Что она не знает о нем? В принципе, она не знает ничего. Как говорится, горбатого могила исправит. Так и тут. «Пропащий алкоголик.» — думала она и легкомысленно сбросила его со счетов.       Хеймитч, не раздумывая, пошел к Рубаке, который с радостью пропустит с ним и не по одной. Они вдвоем сидели в баре, без окружения разных шлюшек. Они сейчас ни к чему. Бак старше Хеймитча на семь лет, но он всегда удивлялся смышленостью своего приятеля. Он удивлялся его поведению, как тот преподносит себя в обществе, как ведет себя с женщинами и как много пьет. Ему не нравилось, кем становится Хеймитч на его глазах, но поделать он тоже ничего не мог. Жизнь ментора неслась безумной рекой, преодолевая все пороги. Он не заметил, как стукнуло двадцать пять, как он пропил эти девять лет со своей победы. Какая ирония: умирать каждый день в пьяном угаре и оживать к обеду, не помня произошедшее ни капли, а еще лучше, просыпаться рядом с какой-то незнакомой женщиной.       Одни трибуты сменялись другими. Дистрикт двенадцать всегда будет на дне, его детишки никогда не выиграют эти чертовы Игры, чтоб они в аду горели. А это может значить: Хеймитч будет видеть эти бессмысленные смерти до конца своей дней. Он уже в свои годы устал жить и засыпать с кошмарами, устал по ночам резать ножом воздух, не различая реальность и выдумку. — Эбернети, — тряхнув друга, позвал Рубака. — Чего тебе? — Разговаривать так со своей Тринкет будешь, понял? — Да пошел ты нахрен, — язвительно выплюнул ментор. — Я уже тут. Они оба засмеялись. Жизнь стала такой поганой, что осознание, насколько все плохо, вызывало смех. — Слушай, а где твоя жена там, дети? — спросил Рубака. — Ты долбаеб? — выдержав паузу, спросил Хеймитч, — Мы все еще в Панеме. Он щелкнул пальцами перед лицом друга. — Наверно пора расходиться, — заплетающимся языком предложил мулат, глянув на часы, показывающие два часа ночи. — Дойти бы еще. Эбернети встал и шаткой походкой направился к лифту. — Меня подожди, говнюк! — окликнул того ментор Одиннадцатого. Идя до своего собутыльника, Рубака споткнулся на ровном месте и упал, сбив в падении горшок с большим цветком; Хеймитч залился смехом. — Какого ты ржешь? — обратился тот, — Помоги подняться. Ментор проявил милосердие и помог встать, перестав смеяться. Оба зашли в лифт. — Моя остановочка, — пролепетал Рубака, вывалившись из лифта.       Хеймитч даже не дошел до своей спальни, упал на ковер в гостиной. Он привык спать в одежде, поэтому это не доставляло особы неудобств. В его голове была только пьяная муть, затуманившая сознание. Ему казалось, что он уже мертв, и этот весь мир — всего лишь постановка дешевого театра.       Следующий день обещал быть хорошим, но похмелье высокого уровня сломало все. Хотя нет, это было не похмелье, а эти люди, которые утром решили, что тот действительно умер. Безгласые вместе с Эффи начали кружится, не зная, что делать, потому что их попытки разбудить, всего навсего спящего, ментора оказались тщетны. Когда тот очнулся, протерев глаза, увидел перед собой около пяти физиономий одна хуже другой. — Вы чего столпились? — спросил он у безгласых и только потом вспомнил, что они не умеют говорить, — Хотя можете не отвечать. Равнодушно выразился он, сев на диване. Слова ментора больно кольнули ни в чем невиновных слуг, и те удалились по своим делам. — Они тоже люди, Эбернети! — упрекнула Тринкет. Не было печали, так Тринкет доебалась. — Ой, скажи это человеку в зеркале, — указав на ее пестрый наряд, сказал Хеймитч. — И вообще, мы думали, что ты умер. Ее слова вызвали саркастичную улыбку на губах ментора. — Ты не реагировал ни на что. — Дожили блять. Вы не смогли живого человека от мертвого отличить? Он подошел очень близко к Эффи, что та почувствовала запах крепкого спиртного. — Отойди! Сходи в душ сначала! Брезгуя, капитолийка поморщила носик. — Хочешь секрет? — продолжал издеваться Хеймитч, — Живой человек дышит, даже во сне. Он состроил такое выражения лица, что сопровождающая сразу поняла, что тот посчитал ее настолько глупой. — Только не говори никому, — прошептал он ей на ухо. Эти слова почему-то бросили девушку в дрожь. — Идиот! — воскликнула она. Мужчина не стал ничего отвечать, просто ушел к себе.       Позавтракав, Эффи отправилась по важным, как она их называла, делам. Наивности ей было не занимать. Все капитолийцы, уже побитые судьбой, просто использовали ее как безделушку. Распорядители просили ее сделать такие вещи, которые не входили в ее обязанности, обещая перевести в достойный дистрикт. Разумеется, все это было дешевой ложью, но Эффи верила. Она мечтала, чтобы ее знали, как сопровождающую победителей, а не няньку для алкоголика. Ну, смотря с какой стороны посмотреть. Извините, каждая женщина просто таяла рядом с этим алкоголиком, каждая вторая хотела переспать, а каждая третья уже спала с ним. Они, как глупые курицы, думали, что завладеют им на несколько часов, а потом он останется. Конечно. Ему нахрен не сдались отношения, которые требуют ответственности. Эффи всю свою сознательную жизнь уверена, что она встретит того единственного и неповторимого в этом прогнившем городе, выйдет замуж, родит детишек и будет самой счастливой. Но вот ей уже двадцать три, а никого даже на примете нет. Подруги говорят: «Правильно, Эффи, не заводи ты эту галиматью. Спать и так с кем хочешь можно. А еще говорят, что после беременности все толстеют». Может и да, но это не про Капитолий. Отдай кучу денег и даже из свиньи хирурги сделают красавицу.        Уставшая придя в номер, Тринкет села на диван и скинула высоченные каблуки. Как она еще ходит на них? Она уже не удивлялась тишине, которая царит на их этаже. «Хеймитч наверняка где-то пьет.» — подумала она и откинула голову на спинку дивана, позволяя шее расслабиться. — О, вернулась, куколка, — послышался надменный голос из-за спины. Сопровождающая обернулась и удивленно вскинула брови, когда увидела полупьяного Хеймитча Эбернети в пурпурном парике на голове. — Сними немедленно! — выкрикнула она, вскочив на ноги. — Ты как со мной разговариваешь? — произнес тот с упреком в голосе. — Что? — Да как ты смеешь! — произнесли они в один голос. — Эбернети, тебе заняться нечем? — тяжело выдохнув, спросила сопровождающая. Мужчина удалился. Вернувшись через минуту, на его голове красовался уже голубой парик, как небеса. — Счастливых вам Голодных Игр, — качаясь из стороны в сторону пропищал он, не скрывая веселья, — И пусть удача всегда будет на вашей стороне. Эффи явно не нравился этот маскарад. — Что за цирк ты устроил? — раздраженно спросила она, попытавшись стянуть парик. — Марш спать! Завтра важный-преважный день! — повторял ее избранные фразы ментор. — Прекрати! Хеймитч засмеялся. Щеки капитолийки залились краской; она чувствовала, как они пылают. Ее голубые глаза сверкнули яростной молнией так, что она может взглядом спички зажигать. — Хамка! — выдал Хеймитч, подняв подбородок вверх, как обычно делает Эффи, и опять демонстративно ушел. Тринкет уже не выдержала и пошла за ним в свою спальню. Ей надоели выходки этого актера из погорелого театра. Войдя в комнату, та застала ментора за примеркой третьего парика ярко-оранжевого цвета. Другие парки беспорядочно валялись на кровати. — Посмотрите на меня! Я Эффи Тринкет! — повторяя капитолийский акцент, говорил Хеймитч, — Я безделушка распорядителей и затычка в каждой бочке. Ты даже не представляешь какая сволочь этот Эбернети, он вечно пьет. Мужчина закатил глаза, пародируя ее. Эффи не могла остановить это шоу. — Я вот все делаю, ношусь с бумагами, а он напивается со своим дружком, а потом еще и пристает ко мне. Как же я устала. Я хочу в нормальный дистрикт, и меня переведут, потому что я дохрена хорошая девочка, делаю все по правилам и молчу, когда не просят говорить. Меня все любят, потому что я бесполезная кукла. На последней фразе он покачал головой, всплеснул руками и состроил утиные губки. Потом стянул идиотский парик, встал напротив нее и добавил: — Ты никому не нужна. Мурашки пробежали по ее телу. — Замолчи, — дрогнувшим голосом, произнесла она. — Нет, — сказал он, пригрозив пальцем, — Это лучше ты замолчи. Привыкай молчать, Тринкет. Они же любят молчаливых людей, глядишь и в нормальный дистрикт переведут. Хотя, не стоит никого обманывать. Ты просто пустышка. Его губы тронула издевательская улыбка, в то время, как глаза Эффи наполнились слезами, скатывающимися по щекам хрустальными бусинами. Она не могла поверить, что вся ее реальность вот так легко рассыпалась, и этот несносный пьяница прав. Он снисходительно посмотрел на нее и покинул комнату. Его не тронули слезы, уже ничто не трогает его заледеневшее сердце. Им самим в первые годы было выплакано достаточно скрытых от людских глаз слез, потом он научился топить свою боль в выпивке. И вот уже никакой шторм не потревожит его корабль, слоняющийся в пространстве бесполезного бытия. А если корабль пойдет ко дну, для капитана это будет только спасением. — Тебе наплевать на меня? — сквозь пелену кристальных капель спросила она. — А должно быть нет? — развернувшись в дверях, ответил вопросом на вопрос Эбернети. — Не знаю, но твои слова задевают меня. — Правда всегда глаза колет. Только не знаю, зачем ты обманываешь себя. Эффи почувствовала, что слезы стали обжигающими; в груди все сперло. Она заверила себя, что ее легкомыслие и доверие миру никогда больше не вернуться. — Ты просто прожигаешь свою жизнь, — глянув на бутылку в руке, сказала Тринкет. — Это неважно. Конечный результат в любом случае — смерть. — И неужели ты счастлив? — Если опьянение считать счастьем, то да, — улыбнувшись, ответил Хеймитч. — Я люблю тебя. Эффи будет долго ненавидеть себя за эту мимолетную слабость. — Нет, — резко отверг ментор, — Ты не можешь. Никто не может. Это пустая трата себя, приносящая только боль и уязвимость. — Не отталкивай, прошу, — взмолилась Эффи, вытирая красные глаза. — Я разрушу твою жизнь. — Как ты разрушишь то, что уже разрушено? — Я победитель. Я и не на такое способен. В одно мгновение капитолийка оказалась в сильных руках ментора, которые нежно легли на ее талию. Эффи не ожидала такого развития событий и решила оттолкнуть его. Но хватка оказалась железобетонной. Через секунду она уже почувствовала, как его губы дотрагиваются до ее, как она сама невольно тянется к нему, проводя своими руками по широким плечам. Хеймитч опустил одну руку ниже талии, чем сильно смутил Эффи. Тринкет решила убрать его ладонь с недоступного места. Дотронувшись до его руки, она ощутила ее леденящий холод. — У тебя холодные руки, — внезапно сказала она. — И что теперь? — безразлично спросил он. Эффи ничего не ответила, просто крепко обняла того, отдавая ему все тепло, которое имела. Прижавшись к могучей груди она словно почувствовала такой же пронизывающий холод в области сердца. В области его сердца.