Каждому дьяволу положен свой ангел.

      Хуже Игр может быть только проклятая революция, чтоб она в аду горела. Мало того, что в Тринадцатом не принято пить так, как пьет Хеймитч, а вообще запрещено даже пробовать алкоголь. «Нам нужны здравые умы, мистер Эбернети.» — своим монотонным голосом говорила Койн. «Манал я ваше здравомыслие! С бутылкой виски было принято огромное количество верных решений.» — возмущался Хеймитч. Но все эти формальности были ничем, по сравнению с той, что нет рядом этой жизнерадостной капитолийки. Он оставил ее в чертовом Капитолии, решив, что вернется за ней попозже. Не успел. Теперь они убьют ее, подсадив на наркотики, а потом резко перестав давать дозы. И она загнется в очередном приступе. Хеймитч уже несколько раз прокрутил в своем трезвом сознании все варианты с ее расправой. Как только мужчина закрывал глаза, он видел ее в этих нарядах из перьев, слышал, как она смеется, видел, как краснеет. Боже, как она прекрасна, но только в его подсознании. Рядом ее нет. Все бы ничего, но эти видения вызывали отвращение к реальности. Хеймитч уже хотел, чтоб хоть кто-нибудь покончил с ним, потому что решил, что она уже мертва. С этим вопросом Эбернети вынес Хевенсби весь мозг, упрашивая убить его. Плутарх видел, что с ним творится и попросил у знакомых в госпитале другу небольшую дозу морфлинга, для сна.       Он уснул впервые за последние две недели. Как же ему хотелось покинуть тот мир, чтобы перестать винить себя в том, что ей приходится испытывать. Хеймитч видел ее манящие губы, голубые, такие понимающие глаза, слышал ее мягкий голос, чувствовал ее прикосновения. Она была с ним первый раз за такое бесконечное количество времени. Ее золотистые локоны упали на плечи, нескрытые идиотским париком. Милое личико лишено макияжа. Она настоящая. Такая светлая и любимая. Тут Хеймитч протягивает руку, чтобы самому дотронуться до нее, но понимает, что что-то стало преградой. Ему не хватает мнимой энергии дотянуться. Он опускает глаза и вмиг оказывается на асфальтированной дорожке, солнце довольно высоко, вокруг стоят вековые сосны, покачивая своими массивными кронами. Хеймитч одет в черный костюм, черные лакированные туфли. Война окончена, наступило мирное время, которое обещает только самое лучшее. Китнисс по достижении совершеннолетия станет президентом Панема. Пит, одетый в черный костюм, стоит возле Хеймитча. Взгляд пекаря печален и пропитан болью. Эбернети разглядывает людей, находящихся вокруг, неподалеку стоит Эвердин облаченая в черное платье и черный платок, у нее в руках две белые розы. — Мне так жаль, Хеймитч, — говорит парень, положив свою руку на плечо ментора. Тот в непонятках озирается по сторонам, его взгляд встречается с взглядом Пересмешницы, та переводит глаза вниз. Он поступает точно так же. Внезапно сердце Хеймитча резко оказывается в пятках, грузно падая. Эбернети не верит своим глазам, протирая их. Перед ним стоит отполированный ящик из красного дерева, внутри он выстлан белой тканью, а в нем лежит та, чье дыхание он привык слышать рядом. Эффи, сомкнув глаза и губы, неподвижно лежит в этом гробу. Хеймитч хмурится, подходит, берет ее руку и замирает от холода. Его дыхание становится чаще, потому что этого не может быть. Ментор прислоняется теплыми губами к ее безжизненной ладони, мягко проводит ей по своей щетинистой щеке. Он не отводит от нее глаз, стараясь запомнить ту, кто и так навсегда в его памяти. Одинокая слеза катится по его щеке, обжигая кожу. В другой руке он различает оборванный листок бумаги, на котором красными буквами написано: «Ты убил меня». Хеймитч чувствует чье-то прикосновение, он видит Эффи, стоящую рядом с ним в причудливом наряде. — Не забывай о манерах, — привычно для себя произносит она и растворяется в воздухе. Это видение прерывает громко захлопнувшаяся крышка. Мужчина проводит по ней грубой рукой. — Красное дерево, — медленно говорит он хриплым от боли голосом. Ком, который встал посреди горла, прекратил доступ кислорода в легкие. — Ты слишком сильно любила жить, чтобы вот так умереть. Прости, что ты не увидишь этот мир другим. Его голос непривычно дрожит, брови нахмурены, а в глазах застыли слезы. — Она слишком любила тебя, — говорит Китнисс, подойдя к нему, — Она знала все о восстании, но не предала тебя. Мужчина лишь качает головой. — Мистер Эбернети, — обращается к нему шипящий голос, — мне несказанно жаль. Сноу стоит в белом одеянии с двумя красными розами. — Она была хороша, но Ваша шальная жизнь, Ваше недоверие и очередная самонадеянность погубили эту прекрасную женщину. Хеймитч чувствует огонь внутри, его взгляд полон ярости. Он выхватывает из внутреннего кармана пиджака складной нож и, приблизившись к Сноу, засаживает его тому по самую рукоять. Он видит, как тот плюется кровью на свой белый костюм, как начинает задыхаться. Ментор выпускает из руки нож, позволяя бездыханному телу упасть на землю. Он смотрит на мертвого президента, внутри ничто не колышет его сознание, кроме той мысли, что Эффи уже нет в живых. Слуги гремят лопатами, забрасывая землей ящик, в котором отблескивают золотые лучи солнца.       Мужчина вздрагивает, садится в кровати и видит привычный серый отсек. Голова раскалывается хуже, чем после обычной пьянки, а удовлетворения никакого. Хеймитч ощущет, что кто-то держит его за руку, переплетая их пальцы. Он поворачивает голову и видит исхудавшее лицо с впалыми щеками. Его взгляд опускается на ключицы, которые обтянуты кожей, как африканский барабан. Он не вырывает руку, свободной протирает глаза. Вдруг его осеняет: это Эффи. Та взбалмошная капитолийка. Она поднимает на него свои небесно-голубые глаза, лишеные красок. — Я умер? — неожиданно спрашивает он. — Нет. Мы живы, благодаря тебе, — отвечает Тринкет. — Это ложь! — воскликнул он, выдернув руку, — Ты мертва. Я убил тебя, не взяв с собой, оставив па расправу Капитолию. — Нет, — протягивает сопровождающая, — Я здесь. Ее голос начинает дрожать. — Но я видел, как тебя закопали, я лично убил Сноу. Хеймитч глянул на себя: на нем нет черного костюма, рука не в крови и не испачкана белая рубашка. — Погоди, это был всего лишь сон, — поняв, произнес он, — Ты жива. Женщина судорожно закивала головой. Она сжалась, закутавшись в его теплую кофту, спрятав руки. Эбернети чуть приподнял рукав, увидев многочисленные ссадины и синяки. — Прости, принцесса, — он впервые извинялся вслух, — Я из раза в раз причиняю тебе боль. Эффи резко натягула рукав обратно. Она поджала колени к груди, сев плечом к плечу с мужчиной. — Я сошла с ума, — сказала она, глядя вперед, немного покачиваясь. — Не ты одна. Хеймитч положил руку ей на талию, отчего Эффи дернулась, по телу пробежали мурашки. Тогда ментор убрал руку и поцеловал ту в худенькое плечико. — Я хочу проснуться и понять, что все происходящее всего лишь ужасный сон, — протараторила капитолийка. Она не смогла больше сдерживать эмоции и дала волю слезам, опустив голову вниз. Хеймитч почувствовал, как внутри все разом оборвалось, когда ее всхлип раздался в комнате. — Я никому тебя не отдам, ты будешь еще до конца своей жизни краснеть от моих слов, а я не перестану их говорить, — заключив ее в свои объятия, выдал ментор, — Знаешь, моя кофта тебе очень идет, особенно, когда под ней ничего нет. — Дурак, — сказала женщина, толкнув того в бок. Ему было абсолютно плевать, как она очутилась в его комнате. Он лишь хотел укрыть ее от всего этого дрянного мира, защитить от всех невзгод, одновременно понимая, что ее нахождение рядом с ним не обеспечивает никакой безопасности. Они сидели молча, прижавшись друг к другу. Эффи обхватила его сильную руку, замерев. Он чувствовал ее дыхание и сердцебиение, этого было достаточно, чтобы быть счастливым.