Каждому дьяволу положен свой ангел.

      Самый лучший вечер в Капитолии, который только мог быть. Наконец-то трибуты двенадцатого дистрикта оказались на вершине. Нельзя сюда применить слово пьедестал, потому что они боролись за прово жить с такими же детьми, как и они сами. В каждом из нас есть жизнь, и никакая смертная сволочь не имеет права отнять ее. Однако, президента Сноу это никогда не заботило: для него не существовало правил. Он из года в год убивал двадцать три ни в чем нивиноватых ребенка. В этом году оказались два счастливчика. Хотя, трудно назвать счастьем то, что теперь называется жизнью победителей. Ребята прекрасно видели своего ментора, видели, кем он стал, а точнее, в кого его превратили, отняв смысл жизни.       Хеймитч был рад тому, что Китнисс и Пит живы, но внутренне никак не мог с этим смириться. Он понимал, что теперь они победители, победившие незаконно. Он по-настоящему боялся, что Сноу захочет их превратить в своих марионеток. Ментор знал, как он сделал это с ним, не тронув его жизнь. После смерти родных молодой, харизматичный и самоуверенный парень превратился в ничто. Просто в кусок мяса на костях. Рубака из года в год пытался уговорить своего друга жить дальше, принять все, как есть, а потом Хеймитч рассказывал ему все, что он видел, и тот отступал, давая алкоголю затмить эти воспоминания. Я думал, что стал самым счастливым человеком на планете. Вернусь домой популярен, как никогда — все девчонки мои. Я победитель, переигравший смерть, но не переигравший власть. Решил, что приеду, женюсь на своей любимой, пусть мы будем жить без детей, но мы будем счастливы вдвоем, моя семья никогда больше не будет голодать. С моего лица в те дни ни на секунду не сходила улыбка. По приезду домой меня встречает на станции наш потрепанный жизнью пес, я радуюсь ему и, ничего не подозревая, иду к своему дому. Мне тогда еще подарили несколько бутылок элитного капитолийского алкоголя. Думал: «Отметим, так отметим!» Подхожу я к дому весь такой веселый и радостный и вижу пепелище. Просто каркас дома, а все остальное развивается ветром по всему Шлаку. Я бегом к Сэй расспрашивать про своих родных. Она со слезами встречает меня на пороге своего дома. Она мне и рассказала, что накануне приезжали миротворцы, убили моего отца и братьев, а мать и девушку сожгли заживо. Я так и сел там, где стоял. Просидел до самой темноты, пока не пришел мэр со своей шайкой, они проводили меня до моего нового дома в Деревне. В тот вечер я никому не верил, ждал свою семью, но они не пришли, тогда я разом выпил три бутылки виски и уснул. Так пробегала моя повседневная жизнь. День за днем я вливал в себя алкоголь из столицы, разбивая о стены бутылки, а потом резался об эти осколки, но мне уже было не больно: моя душа сожжена дотла, а о сердце я поспешил позабыть вовсе. Хороший алкоголь закончился, и я начал пить какой-то самогон, который продавали в Котле. Моя жизнь полное дерьмо, Рубака, не нужное даже мне самому.        И вот в этот вечер ментор сидел в гостиной, потягивая ликер прямо из бутылки. Он переживал за ребят, за их дальнейшую жизнь и отчаянно понимал, что ничем не может помочь. С улицы были слышны крики радостных капитолийцев, которые получили уйму денег за то, что поставили на аутсайдеров. Хеймитчу радоваться не было смысла, он слишком реально видел всю картину. Иногда Тринкет называла его пессимистом, а потом, когда все ее мечты рушились, рассыпаясь на мелкие кусочки, плакала у него на плече, жалея, что не поверила ему раньше. Последнее время Эбернети даже не упрекал ее в этом, просто привык и даже пытался утешить, потому что не выносил ее слез. — Хеймитч! — воскликнула с капитолийским акцентом Тринкет, войдя в пентхаус, — Ты даже не представляешь какая там вечеринка! — У меня тут своя, — мрачно произнес он, показывая бутылку ликера. — Ты что, не рад за наших трибутов? — сопровождающая потрясла головой, будто что-то перепутала, — Я хотела сказать за наших победителей. так звучит значительно лучше! — Ты уже накидалась? — подняв брови, спросил ментор, следя за ней взглядом. — Ты что! Я выпила пару бокальчиков светлого шампанского. Я, между прочим, за нас двоих принимала поздравления. Она поставила руки на пояс, уперев их в свою тонкую талию. — Многие и тебе передавали поздравления, я сказала, что передам. Для журналистов теперь загадка: почему трибуты Двенадцатого не выигрывали раньше, если их ментор не дурак и способен играть в эту игру, — Тринкет пошла в бар. Хеймитч тяжело вздохнул и сделал еще пару больших глотков из бутылки, которая уже пуста наполовину. — Может, ты хотя бы мне об этом расскажешь? — спросила Эффи, придя обратно с бутылкой шампанского и двумя бокалами. Эбернети ничего не ответил, просто смерил ее взглядом. — Эбернети, ты на меня еще реагируешь? Или уже готов? Эскорт подошла к мужчине и помахала рукой перед его лицом. Тот резко схватил ее за тонкое запястье и потянула на себя. Моментально между их лицами осталось такое крошечное расстояние, что приходилось дышать одним воздухом. — Они нихрена не выиграли, — уверенным голосом с хрипотцой произнес Хеймитч. Он поднялся с кресла, все еще не отпуская ее руки. — А вам, глупым капитолийцем, лишь бы набухаться в хлам, а потом блевать пол утра, — выплюнул яд мужчина и еще сильнее сжал ее запястье. Эффи согнула ноги в коленях, извиваясь, почувствовав боль. Она схватила его за руку, в которой была бутылка и прошипела ему в лицо: — Пусти! Мне больно! Хеймитч молча отпустил ее руку, позволив ей сесть на диван, и обошел диван со спины. Мужчина поставил локти на спинку и так наклонился, чтобы его губы оказались над ее ухом. — Он просто так это не оставит. Рано или поздно Сноу вывернет ребят наизнанку, попомни мои слова, — прошептал он. Его горячее дыхание щекотало кожу, а слова били молотом в ее разум. — Поздравляю тебя, куколка! — наигранно выдал Хеймитч, всплеснув руками, а затем резко изменился в лице. Эффи встала и подошла к мужчине. — Спасибо, — она чокнулась с его бутылкой бокалом шампанского и нежно поцеловала в уголок губ. Хеймитч быстро среагировал и притянул капитолийку к себе, прихватив свободной рукой ту за талию, а потом переместил руку на ягодицы. — Руку убрал, — шикнула Эффи, пытаясь вывернуться. — Постой, мне же нужно было тебя как-то завести, — произнес ментор и улыбнулся самодовольной улыбкой. — Ты только разозлил меня, — уперевшись руками в его грудь, сказала Эффи и отвернулась. Хеймитч поставил бутылку на журнальный столик, сильно прижимая к себе женщину, провел большим пальцем по ее губам, заставив мурашки пробежаться по ее телу, максимально стерев помаду, отчего та пришла в недоумение, и впился в ее губы жадным поцелуем. Эффи сначала оторопела от такого развития событий, но потом расслабилась, чувствуя, как ее ноги подкосились, когда Хеймитч сильно сжал ее ягодицы, притягивая к себе. Тринкет запустила свои тонкие пальчики в его волосы, почувствовала зародыш непреодолимого желания и оторвалась от его губ. — Да ладно, Эффи, мы же друзья, — с сарказмом произнес Хеймитч, зля сопровождающую. — Друзья? — удивилась она и оттолкнула ментора. Тот, пошатнувшись, сделал два шага назад. Ей казалось, что он похож на ромашку: то любит, то не любит. В глазах почему-то застыли предательские слезы, затмив ей обзор. — Мы с тобой не друзья, — проговорила она дрожащим от боли голосом, — мы с тобой незнакомцы с общими воспоминаниями. Слезы скатились по щекам, в полу-мрачном свете комнаты трудно было разглядеть их, но ее дрожащего голоса было достаточно. Хеймитч подошел к ней, но Эффи выставила руки вперед, показывая, что не стоит. — Я говорила тебе, что не хочу таких отношений, когда ты спишь со мной, когда тебе заблагорассудится. Ты либо туши все, Хеймитч, либо подкидывай дров, — она уже не могла говорить из-за кома, который стоял посреди горла. — Я хочу прикоснуться к тебе, — произнес мужчина, протягивая руку. Эффи дала ему свою, но не сделала ни шага навстречу; ментор подошел сам. Он прижал к себе хрупкое тело капитолийки, которое все пылало от злости и одновременно от безысходности. Он нежно провел рукой по ее талии, положил руки на спину и еще крепче прижал к себе. Хеймитч чувствовал, как бьется ее сердце. Он понимал: она не кукла, а такой же живой человек. Жаль, что настоящая она только с ним наедине, но именно от этого он чувствовал себя особенным. — Я не могу тебя любить, Эффи, — прошептал Хеймитч и зажмурился, сжав зубы до боли; его кадык нервно дернулся, — Повсюду уши Капитолия, я не могу показать им, что способен чувствовать. Они могут причинить мне боль тобой, а тебе — мной. Я не переживу, если тебя не станет. Он не мог позволить слабости проявиться, не сейчас… Он только сильнее обнимал ее, вдыхая родной запах. — Хеймитч, мы спали вместе, — напомнила Тринкет, покраснев. — Раньше я спал со многими, в столице это нормально, — пояснил он. Он прильнул к ее губам, завлекая ту в сладостный поцелуй. Эффи взяла его за руки, переплетя пальцы, как непослушные шнурки. Хеймитч нежно сминал ее губы своими, давая понять его полностью, выказывая ей все свои чувства, о которых не мог сказать. По щекам эскорта текли обжигающие слезы, внутри бушевало пламя, она искренне не понимала, почему не может быть счастлива. — Ты еще будешь счастлива, я уверен, — произнес Хеймитч, взял бутылку со стола и ушел.