Каждому дьяволу положен свой ангел.

      Семьдесят пятые голодные игры завтра утром объявятся открытыми. Президент Сноу решил сыграть в игру против пешек, набрав себе козырей. Именно так об этом можно говорить, не иначе. В тот вечер, когда об этом узнали победители, каждый ткнул пальцем в себя. Никто не хотел на арену, участвовать в том ужасе и убивать. Хеймитч почувствовал нестерпимую боль внутри и гнев. Он сразу представил сцену вдруг они с Рубакой встретятся в стычке. Невыносимо. Голова разрывается от воспоминаний и от представления будущего.       Но вот Хеймитч ментор, а Рубака игрок. Игрок, которому суждено проиграть. Голова понимает, что так должно быть, что это ради революции, свободы, сам Рубака согласен умереть ради этого, но ведь сердцу ничего не возможно объяснить; оно создано чувствовать. Идиотское сердце. Вот Хеймитч и Рубака мудрые, потрепанные жизнью стоят на крыше Тренировочного центра в звенящей тишине. Впервые они без алкоголя в обществе друг друга. Оба, нахмурившись, смотрят куда-то вдаль. — Урод! — отрицательно качая головой, злобно выдаёт Хеймитч. — Ты ничего уже не исправишь, а будешь торчать на виду — навлечешь беду, — спокойно реагирует мулат. Эбернети ничего не отвечает, понимая, что друг прав. — Эбернети, — окликнул тот ментора, — сделай все, как нужно. Хеймитч медленно кивает, прикрыв глаза. Он испытывает боль от привязанности. Поперёк горла встаёт ком, потому что он последний раз слышит голос друга. Этим гребанным вечером. Последний раз. — Ладно, пойду спать. Нужно выспаться, чтоб дольше помогать твоим ребятам. Губы Рубаки трогает грустная, но такая привычная улыбка. — Ты лучший человек, которого я знал в своей никчемной жизни, — сквозь боль цедит Эбернети, — Ты не держи на меня зла. Прости, где я был неправ. Тот подходит и обнимает Хеймитча, по-дружески сжимая его плечи. — И ты меня прости. Хоть ты был ещё тем говнюком порой, но ты мой самый лучший друг, — говорит он. В груди Рубаки печёт огнём. Он стискивает зубы до боли в голове, не выпуская душевную боль наружу. Мулат отпускает Хеймитча и, глядя тому в глаза, шепчет: — При любом раскладе вытаскивай ребят и не бросай Тринкет. Иначе останешься полным придурком. Она нужна тебе. — Ладно. — Если напьешься и забудешь, я вернусь оттуда, — трибут указывает наверх, — и придушу тебя. — Договор, — через горечь улыбается Хеймитч. — Прощай, Хеймитч, — сведя брови, говорит Рубака, — они специально убьют меня, чтоб сбить тебя с толку. Не поддавайся. — Прощай, — севшим голосом говорит ментор. Они расстаются навсегда. Оба думали, что это все так: пьянки, гулянки, а оказалось — дружба. Какая ирония: быть другом живому мертвецу. Хеймитч запомнит того таким же настоящим, честным и, как сам, вечно пьяным. Ничто уже не сотрёт с его души этот рубец, и много что заставит вспоминать о нем.       Перёд телевизором в холле собрались все менторы и сопровождающие. На экране вроде бы никаких особых боев, профи и союзники разделились, находятся в разных частях арены. Рубака и Сидер смогли избежать резни у Рога и скрыться в тропиках. Они пока что не нашли Китнисс и команду, но двигаются к ним. Вдруг часы бьют ровно, огромная волна накрывает сектор часы-арены. Все замирают в ожидании. Эффи раскрыла глаза, переживая за исход стихии. Раздается пушечный выстрел. На экране фотография двух трибутов дистрикта Одиннадцать. Внутри у Хеймитча что-то екнуло, нервы, натянутые, как струны, оборвались вмиг. Он, не касаясь никого взглядом, моментально покинул холл. Ему надо пережить, осознать, переболеть эту потерю. Заскочив в лифт, он прислонился спиной к стене, откинул голову назад. Противный ком встал посреди горла, мешающий дышать. Боль жгучая боль заполнила все внутри. Она выжигала все, как магма, вытекающая из жерла вулкана. Ментор зашёл в пентхаус, который встретил его холодом и тишиной. Эбернети разом смахнул всю посуду с барной стойки, бокалы с ярким звоном полетели на пол. Хеймитч облакотился на столешницу, опустил голову вниз и зажмурился. Он бы отдал все, чтоб видеть одну темноту, однако перед ним стояло лицо Рубаки с улыбкой на губах. Дыхание стало частым, сердце выпрыгивало из грудной клетки. — Да остановись же ты блять! — крикнул он в пустоту, заставив мотор на секунду притихнуть. Ненавистные слезы подступили к глазам. Он разрешил им скатиться по щекам, следом смахнув их следы. Ментор желал быть бесчуственной тварью, чтобы не чувствовать ничего. Глупое сердце сжалось до размера монетки, но болело так, будто кроме него внутри ничего нет.       Он достал бутылку виски из бара, сел на пол рядом с множеством осколков хрусталя и запивал свою горечь. Дверь в пентхаус издала привычный звук, когда внутрь кто-то входит. Это Эффи. Кто же ещё. На своих каблуках она прошлась по гостиной, увидев осколки у бара, поспешила туда. Её взгляду предстала печальная картина: Хеймитч пьяный почти в ничто. — Поднимайся, — присев на корточки, попросила она, — прошу. Он встал на стекла, помогая себе одной рукой. Из ладони потекла кровь. Хеймитч почувствовал боль уже физическую, она показалась приятнее моральной. Эффи без паники замотала его кисть бинтом. Она видела в его бездонных глазах только боль и ничего кроме. Ей хотелось помочь, поддержать, но она не знала, как к нему подступиться. — Хеймитч, — начала она, сев рядом с ним на диван. — Замолчи пожалуйста. Мне больно, — произнес он. — Я понимаю, но это пройдёт. Помнишь, как ты сказал на счёт моей любви к тебе: «Всё проходит, Тринкет. И это тоже». Её голос дрогнул, из глаз потекли слезы, ресницы стали намокать. Эффи держала его забинтованную руку в своих и не могла спрятать слез. Ком мешал ей говорить. Хеймитч поднял на неё глаза и понял: она жива и должна жить, а Рубаке он уже не помощник. Именно Тринкет поможет ему пережить любую боль, её дыхание должно заботить его. Эбернети понимал её боль, она вмиг стала больнее собственной. Он никогда не ощущал подобного за собой. — Нет, — прошептал Хеймитч, дотронувшись до её щеки своей ладонью, — я говорил тебе это последний раз. Он прикоснулся своим лбом к её, машинально нахмурившись и сжав челюсти. Эффи почувствовала тепло его губ, оказавшихся рядом. — Я помогу тебе пережить все, только не отталкивай меня, — тихо проговорила она из-за нахлынувших слез. Ментор ласково коснулся её губ своими, положив руки на её тонкую талию. Эффи заключила его лицо меж своих тёплых рук, ощущая его щетину. Она целовала его, стараясь собрать всю боль, все, что приходится переживать, отдавая всю себя. Это был самый трепетный поцелуй, наполненный не страстью, а неподдельной любовью. Ведь это такая редкость — человек, понимающий чужую боль.