Каждому дьяволу положен свой ангел.

      Революция за повстанцами, Сноу и Койн мертвы, Китнисс причислена к душевнобольным, Пит жив, но тяжело болен. Эффи из раза в раз надевает все менее яркие наряды, уже цвет ее париков близок к обычным волосам. За последние дни она поняла больше, чем за всю свою жизнь, хотя никогда, на самом деле, не была глупой. Капитолий не признает естественности и ей приходилось сливаться с массой этих разукрашенных попугаев, чтобы быть такой, как все. Но с этого момента все изменилось и ничто уже не будет как прежде.       После казни Сноу, где состоялось то, что удивило многих, Китнисс ушла к себе в комнату, которая находится в Президентском дворце, Пит отправился в больницу, а Хеймитч и Эффи зашли в просторную гостиную, в которой никого нет. Наверно Кориолан ни раз отравлял здесь кого-нибудь, приглашая на чашечку чая. Бывший, с некоторых пор, ментор взял с круглого столика на длинных ножках бутылку коньяка и грузно приземлился на диван. Эффи, цокая своими высокими каблучками по кафельному полу, села рядом, откинувшись на спинку дивана. Она повернула голову в сторону Хеймитча, заливающего в себя алкоголь, в его бездонных глазах она увидела вселенскую усталость и поняла, что больше не может просто так смотреть на него. Эбернети, поймав на себе ее взгляд, посмотрел на нее. Им казалось, что они разговаривают, хотя оба молчали. А ведь, по правде, родственные души разговаривают молча. — Она должна была убить только Сноу, — покачав головой, проговорила Тринкет. Хеймитч издал смешок и сделал еще пару глотков из бутылки. — Это же Китнисс, — поведя плечами, начал он, — Ей абсолютно наплевать, что и кому она должна. Куратор не могла не согласиться, потому что девчонка и правда плевала на все правила и законы. Наверняка именно это повело за Эвердин всю страну, весь народ, который уже многие годы жил в страхе. — Мне жаль ее, — с грустью в голосе произнесла Эффи. — О да, — тяжело выдохнув, ответил Хеймитч, — немало выпало на ее долю. — Да и на твою тоже. — Я предпочитаю не говорить об этом. Тринкет сглотнула ком, вставший поперек горла, и скованно кивнула, зная все, что он любит и чего не любит. — Слушай, Эффи, — хриплым голосом обратился Эбернети и перед тем, как продолжить, выдержал паузу, словно собирался с мыслями, — что было с тобой в Капитолии? Бывшая, как и ментор, сопровождающая повернулась на собеседника и посмотрела четко в его глаза. Она считала в них участие и тревогу, чувствовала это же в его голосе, когда тот спрашивал, но была уверена, что Хеймитч не способен на такие эмоции. По крайне мере, по отношению к ней. — Как ты думаешь? — не желая говорить, ответила вопросом на вопрос она. — Я много чего думал на этот счет, поэтому сейчас хочу узнать истину, — не долго думая, ответил мужчина. — Они хотели узнать какой-то конечный пункт, участников заговора, а я ничего не знала и не говорила. Даже если б и знала, я не выдала бы тебя. Они кричали, что я знаю, что я соучастница, брали палки и били… — Хватит, — оборвал ее ментор. — Но ты сам попросил, — напомнила женщина. — Не стоит больше. Эбернети встал, показав всем видом, что Эффи стоит сделать то же самое. Она поднялась и встала перед ним. Мужчина положил одну руку в карман брюк, сделал глоток из бутылки, поставил ту на журнальный стол, другой рукой убрал волосы с лица так, как он делал обычно, влюбляя Эффи в этот жест, нахмурился и произнес: — Принцесса, я прошу у тебя прощения. Знаю, что ты никогда не сможешь забыть то, что пришлось пережить, но я действительно виноват в этом. Мне не стоило оставлять тебя в том гребанном Тренировочном Центре, тогда я думал, что ты в безопасности там, где была всегда, но ошибся. Прости. На глаза капитолийки навернулись слезы, но она не позволила скатиться им по щекам. Ей было непривычно, чтобы этот несносный алкоголик извинялся перед ней, осознав свою ошибку, но она простила его. Простила давно и без всяческих объяснений. Тринкет знала, что он приходил к ней в госпитале Тринадцатого, целовал ее руки и умолял небеса не забирать ее, а после вернул все, как оно было прежде. Эффи попыталась улыбнуться сквозь пелену слез, накрывшую ее с головой. Получилось великолепно, потому что ей удалось невольно прорепетировать на Жатве 75-х Игр. — От судьбы не уйдешь, — проговорила она, не дрогнув голосом. — Я готов поспорить, — ментор взял ее за руку и потянул на себя, — Идем со мной.       Пробравшись мимо чужих взглядов по коридорам, находившимся в полумраке, они зашли в спальню, которая была отведена Хеймитчу на время прибывания во Дворце. В комнате горит приглушенный свет ночника, позволяющий видеть лишь очертания человека, кровать не заправлена богатым бархатным покрывалом, шторы задернуты, чтобы ни один луч света не смел проникнуть в помещение. На столе стоят четыре пустых бутылки и одна только открытая. Здесь все не так, как в Центре. Здесь все куда богаче в плане интерьера, но, в каких хоромах не жил бы человек, он всегда будет одинок и беден, если рядом нет того, кто нужен его душе. Она была тут. — Ты сказала, что от судьбы не уйдешь, но ведь каждый сам выбирает свой путь, — нахмурившись, произнес Хеймитч. Он нежно прикоснулся к ее рукам чуть выше локтя и медленно повел вниз к кистям, заставляя холодок охватывать ее тело. — К чему ты клонишь? — не понимая, спросила Эффи, сделав шаг к нему. — К тому, что… Фраза ментора оборвалась, когда тот дошел до ее тонких запястий. Она замерла, не понимая, что случилось. — Твою мать, Тринкет! — возмутился он и перевернул ее руку и поднял ее выше, — Ты блять совсем из ума выжила? Ты нахрена вены резала? Эффи выдернула свою руку из его хватки и отвела взгляд. Эбернети пришел в огромный шок, обернулся вокруг себя и подошел к ней слишком близко. Он моментально пришел в ярость, ему хотелось что-нибудь разбить или ударить кого-нибудь. Алкоголь дошел до мозга, однако излишняя агрессия была вызвана не им. Он гневно смотрел на Тринкет, ожидая ответа, она лишь укрыла свой взгляд, принявшись трястись. — И когда ты это сделала? — более спокойно спросил ментор, поняв, что пугает ее, напоминает какие-то ужасы, — Где я был? — Плутарх сказал, что ты просыхаешь, у меня было немного времени, но… — Но тебе не повезло. Кто-то нагло спас тебя от самоубийства, — саркастично выкинул Хеймитч. — Посмотрел бы на меня, что со мной стало, в кого я превратилась! — выкрикнула Тринкет, схватив того за ткань рубашки на плечах, — Я не хотела жить, глядя на себя такую! — Она не хотела… Посмотрите-ка, — продолжил возмущаться Эбернети, положив руки на плечи, — я прошу прощения у вас, мисс Тринкет, от лица всех, кто так ждал твоего выздоровления. — Моя жизнь принадлежит мне, — шикнула она, сверкнув глазами. Ментор поднял брови, отвел взгляд в сторону и медленно покачал головой. — Не стоит обольщаться, — почти шепотом сказал он. — Что? — удивилась Эффи. — Твоя жизнь не принадлежит тебе, — умиротворенным, но пропитанным болью голосом объяснил мужчина, — Умерев, ты даже не осознаешь своей смерти, но все, кто любил тебя, будут страдать всю оставшуюся жизнь, приходя к тебе на могилу. А все потому, что ты решила, что твоя жизнь принадлежит тебе. Он замолчал, потому что воспоминания накрыли с головой: тот обугленный дом, и шесть новых надгробных камней на кладбище дистрикта Двенадцать — вот он вкус гребанной победы. Тело бросило в жар, ноги отказались слушаться, Хеймитч шаткой походкой подошел к кровати, сел на нее и, уперев руки в колени, закрыл лицо. Он представил смерть Тринкет и осознал, что не смог бы жить без нее. Эффи подошла к нему, села рядом и коротко поцеловала в плечо. — Прости меня, Хеймитч, — дрожащим голосом проговорила она, — Прошу тебя, прости. Просто раньше ты говорил, что сможешь прожить без меня, что я могу спокойно выйти замуж, а у тебя внутри ничего не дрогнет. Ты врал? — Нет. Это правда, может не до конца, но в большинстве своем. Знаешь, лучше знать, что ты счастлива замужем, нежели, что тебя вовсе нет, — подняв глаза, ответил он. — Ты пьян, — шепнула она, почувствовав запах алкоголя, смешавшегося с его парфюмом. — Не новость, — буркнул тот. Эффи вдруг прильнула к его губам своими мягкими и горячими губами, ментор без раздумий положил свою руку на ее талию. Женщина немного подалась вперед, заставив того лечь на кровать. Хеймитч удивился, но не перестал целовать ее, поглаживая теплыми ладонями. Тринкет сама сняла с себя парик и сеточку, сдерживающую ее золотистые локоны. Они закрыли их лица, потерявшиеся в поцелуях, скрывая от мебели, если бы у нее были глаза.       Сопровождающая принялась за мелкие пуговки на его черной рубашке, когда Эбернети потянул замочек ее безумного, по его мнению, платья вниз. Он нежно провел по ее спине, дотрагиваясь грубыми пальцами до нежной кожи и, нащупав застежку бюстгальтера, справился с ней. Резким движением ментор сел, Эффи оказалась у него на коленях, платье и один из предметов нижнего белья вдруг оказались на полу. Страсть потихоньку накрывала обоих. Обхватив шею ментора руками, Тринкет отвечала на его поцелуи со всей любовью, прижимаясь обнаженной грудью к нему. Хеймитч начал осыпать поцелуями ее шею, ключицы, декольте, оставив в его районе засос, переместился на грудь. Капитолийка выгибалась ему навстречу, запустив свои тонкие пальчики в его светлые волосы. Она понимала, что не просто любит его, а хочет ему принадлежать. Стянув с того рубашку, она надавила на его плечи, заставляя вновь лечь. Ментор поддался ее указанию, тогда женщина стала водить по его торсу пальцами, вырисовывая что-то на груди. Тут Хеймитч перевернул ее, положив под себя. Она потянулась к пряжке его ремня и помогла справиться с брюками, кинув их куда-то в сторону. Затем откинулась на подушку, закрыла глаза и распахнула губы, издав стон наслаждения. Губы ментора блуждали по ее телу, оставляя невесомые поцелуи. А она ведь была его галактикой. Удовольствие приобрело еще больший эффект, когда Эбернети вошел в нее, начав двигаться. Эффи провела ногтями по его спине, оставив красные дорожки. Она сгорала от удовлетворения и страсти, тело охватила мелкая судорога, приятно схватывающая мышцы. Ментор все чувственнее проникал в нее, утопая. Тринкет выгнулась в пояснице, позволив ему войти полностью, она уже не могла сдерживать стоны, которые так и порывались соскочить с ее губ. Они с каждым разом становились громче, что даже поцелуи Хеймитча не сдерживали их. Эскорт прикусывала его губы, стараясь сдержать свои крики, внезапно она поняла, что укусила его до крови. — Аккуратнее, детка, — сквозь улыбку, попросил ментор. — Больше не буду, — на выдохе ответила капитолийка и отвернулась. Хеймитч замер и повернул ее личико к себе, загляну в ее голубые глаза и произнес: — Не отворачивайся от меня. И вновь вовлек ее в поцелуй, возобновив движения. Эта была их ночь. Ночь, которую можно назвать счастливой. Нет ничего лучше, чем чувствовать ее рядом, себя в ней, понимать, что никто кроме нее не нужен.       После совместного времяпровождения, как выражалась Тринкет, оба уснули в сладком забытие. Эбернети проснулся посреди ночи от того, что хотел обнять во сне капитолийку, но ее рядом не обнаружил. Он поднялся на локте, открыл глаза, вглядываясь в темноту и увидел ее, закутавшуюся в шелковый халатик, сидящую на краю кровати, прижав колени к себе. Она покачивалась вперед-назад в быстром темпе. Дернув за золотую цепочку, ментор включил ночник со своей стороны кровати. — Что случилось? — нахмурившись, сонным и встревоженным голосом спросил Хеймитч. — Кошмар приснился, — ответила Эффи. По ее голосу мужчина понял, что она плачет. Сердце его пропустило удар и продолжило биться. — Иди ко мне, — протянув руку, тяжело выдохнул он. Женщина легла обратно в кровать к нему под одеяло, Эбернети крепко прижал ее к себе, заключив в объятия. — Мне приснилось, что революции не было, и мы с тобой снова наставники Двенадцатого, — рассказала она. — Ну уже нет, — иронично протянул он, — это конец. — Конец, — повторила Тринкет, — всему конец. — О чем ты? — поинтересовался мужчина. — Ты назовешь меня дурой, но я жалею, что Голодные Игры кончились. Ее фраза заставила Хеймитча сильно удивиться; сон внезапно пропал. Ментор принялся внимательно слушать ее. — Знаю, ты не можешь благодарить их, — начала она, — но я могу. — За что мне их благодарить? Игры отняли у меня все, что я когда-либо имел, — с болью в голосе ответил Хеймитч и позволил себе немного усмехнуться. — Понимаешь ли, мне они подарили тебя, а теперь всему пришел конец. — Поехали со мной, — неожиданно для нее предлагает ментор. — У меня тут есть еще дела, — говорит Эффи. — Понятно, — глядя в потолок, произнес он. — Я приеду, как только смогу, — проскулила Тринкет, понимая, что его огорчил ее ответ. — Хорошо. Спи, Эффи, — говорит Хеймитч и, обняв ее, закрывает глаза. Он понимает: она не приедет. Капитолийка прижимается к нему, стараясь запомнить этого человека, тяжело вздыхает и делает то же самое.       Со слезами разлуки на глазах победители: Китнисс и Хеймитч приезжают в Двенадцатый. Каждый молчит, уходит в себя и не трогает другого. Перед отъездом, Эффи отдала Хеймитчу какую-то черную коробку, напомнив, что тот отдал свой браслет, а это ему на память. Она просила, чтоб он открыл ее по приезду в дистрикт. Эбернети кинул ее в сумку и набрал в нее же несколько бутылок капитолийского алкоголя. На третий день, когда в сумке осталась последние три бутылки, мужчина натыкается на эту коробочку. Он, отставив свою подругу на стол, открывает коробку. В ней лежат черные наручные часы из какого-то дорого магазина. Ментор кивает сам себе, кладет их на стол рядом с ножом, с которым засыпает каждый раз, и берет бутылку.       Вечером в пьяном угаре, забывая самого себя, появляется желание уйти из этого мира, потому что ничто в нем его не радует и даже спиртное не помогает скрасить каждодневное одиночество. Эбернети злится на себя, на эту чертову капитолийку, которая вопреки ему выбрала столицу, на весь мир, он хватает ее подарок со стола и собирается бросить его в стену, как его взгляду предстают несколько букв на обратной стороне циферблата. Протерев глаза, Хеймитч отчетливо видит надпись: «Я люблю тебя до бесконечности и за ее пределами. Э.» Его сердце сжимается, боль настигает душу, топит ее в горечи, душит отчаянием. Мужчина сжимает часы в кулак и, нахмурившись, делает глоток из бутылки. — Я тебя тоже, Эффи, — говорит он в оглушающую пустоту.