***
Рейвен приводит домой гостя. Что, само по себе, не является необычным, на самом деле, она делает это довольно часто. Сокурсников, более-менее адекватные, или подруг, с которыми она познакомилась в городе. Эрику особенно нравятся очкарик Хэнк — ну ради терроризирования — и Ангел, стриптизерша, ставшая администратором отеля, которая всегда с собой носит пистолет. Чарльз иногда приглашает коллег. Джин, учительницу английской литературы, и Логана, футбольного тренера. Эрик считается приглашенным по умолчанию. Довольно любопытно, что несмотря на то, что Ксавьеры бы умерли или даже убили бы за друг друга, им комфортнее находиться в обществе других людей. Поэтому это нормально, если за столом собирается четыре-пять человек, даже если с этим бывает проблемно, так как никто в доме не готовит. Сам же Эрик на поводу у собственных инстинктов довольно долгое время не мог доверять кому-либо, чтоб пустить внутрь, и все равно ненавидит делиться. Он задается вопросом, были ли у Чарльза и Рейвен друзья в детстве, можно ли им было заводить друзей. Однако, в этот раз все было по-другому. Друзья Рейвен попадают в две категории: те, кто хочет переспать с ней, и те, кто хочет завоевать мир с ней. Янош Квестед не попадает ни под одну из категорий. В момент, когда он входит в гостиную Ксавьера, Эрик сидит в своем кресле. Он знает этого мужчину. Они ни разу не общались друг с другом, но Эрик видел его в клубах города — в этих клубах. Леншерр точно не обознался. Черты мужчины слишком правильные, его лицо почти красивое, обрамляемое стильной прической. Он носит лиловый идеально сидящий костюм. Эрику никогда не нравился тип куклы Кена, но его лицо трудно забыть. Янош и знака не подает, что узнал Эрика, когда их представляют. Эрику даже досадно, но все равно может поздравить себя с тем, что у него выходит держаться сдержанно. Эрик не слушает, когда Рейвен объясняет, как они познакомились, вроде, что-то про адвоката, который как-то помогал Ангел. Интереснее то, как Янош пялится на Чарльза, как слишком долго пожимает его руку, его яркая улыбка. Чарльз излучает свое постоянно приветствие, но взгляды, которые он продолжает бросать на гостя больше, чем вежливое любопытство. Он заинтригован. Эрик чертыхается под нос. Не все задерживаются, но Квестед возвращается. Снова. И снова. Как может быть иначе? Чарльз касается его пальцами, передавая соль, расспрашивает о стихах, когда Янош признаётся в том, что пишет их, бросает ему медленные, затяжные улыбки и рассказывает милые шуточки, казалось бы только для Яноша. Конечно, парень будет возвращаться. Эрик наблюдает за спектаклем две недели, пока это не достигает кипящей точки. Когда он заходит на кухню с ворохом грязной посуды, Чарльз подносит вилку ко рту Яноша с десертом. Янош выглядит голодным, хищным, и совсем не из-за еды. Он смотрит на Чарльза с испепеляющей напряженностью, его лицо раскраснелось, руки сжимаются и разжимаются, словно бы он пытался схватиться за контроль, ускользающий все больше. Чарльз невинно улыбается, что легко мог бы соблазнить святого. Эрик хочет встряхнуть его, может, дать ему по лицу несколько раз. Ничего такого он, разумеется, не делает, просто чуть ли не бросает тарелки на с громким стуком, пугая обоих мужчин. — Я домой, — хрипло говорит Эрик. — Есть дела. Он не идет домой, игнорируя полностью соседей, когда только может. Он не хочет видеть Чарльза. Эрик ожидал ревности, но не был готов к разочарованию. Он ждал, что Чарльз будет лучше этого. Четыре дня спустя Чарльз стучит в его дверь с бутылкой вина в руке. Он поднимает ее до уровня глаз. — Шахматы? Эрик впускает его. Чарльз опустошает бокал за три хода. И Эрик подавляет желание сморщиться. Он пытается игнорировать то, что Чарльз выглядит как дерьмо, весь поник, с темными кругами под глазами. Он наполняет бокал гостя, когда Чарльз хватает его за руку, смелый в отчаянии, теребя ее до тех пор, пока Эрик не поднимает взгляд на него. — Эрик, что мы… что я сделал? — Его глаза измучены. — Я знаю, дело не в еде. Эрик не из тех, кто легко прощает. Он держал обиды слишком долго, как мальчишка, не прощал незнания или слабости, не забыл ни единого лица, которое причинило ему боль. Тугой узел исчезает без его же разрешения, без желания, только из-за того, как Чарльз смотрит на него, из-за слишком сильной, отчаянной хватки его руки. Эрик одергивает руку, откидываясь назад в кресле. — Дело не в еде, — говорит он, медленно и холодно. — Я устал от представления. Наблюдая за тем, как ты развлекаешься, мучая Яноша. Иронично из моих уст, я понимаю, но я никогда не думал, что ты жестокий человек, Чарльз. — Я не… — Чарльз сконфужено хмурится. — Я не уверен, я… Терпение Эрика иссякло. — Ты знаешь, что он пидор, да? И не надо на меня так невинно смотреть, Чарльз. Ты хорошо знал, что он приходил к вам не ради Рейвен, половину времени ее даже там не было. Чарльз закрывает рот, сглатывая. Он выпрямляется, и хоть Эрик все еще злится на него, он не может избавиться от укола восхищения способностью Чарльза собираться. — Я знаю, что Янош — гей, — говорит Чарльз, напоминает его обычный самоуверенный тон. — И даже здесь и сейчас люди полностью не принимают это. Поэтому я пытался относиться к нему максимально доброжелательно. Я не понимаю, как это делает меня жестоким, Эрик. Леншерр бьет рукой по ручке кресла. — Черт возьми, Чарльз, заканчивай. Ты мог быть «доброжелательным» без флирта, но вместо этого ты сделал все возможное, чтобы соблазнить его! — Он качает головой, оскалившись. — Было приятно? Приятно видеть, как легко это удается, какой он беспомощный перед тобой? Я думал, ты лучше этого. Да, это невероятно приятно чувствовать себя желанным, нужным, знать, что у твоих ног могут быть и мужчины, и женщины, но это не значит, что нужно злорадствовать! Если бы ты так повел себя с женщиной, ты был бы настоящим ублюдком, и знаешь это, так почему ты возомнил, что можно так играть с мужчиной? — Эрик! — Ты историк, Чарльз, ты знаком с термином «провокатор». Знаешь, сколько нацистов таким образом, повесили розовых треугольников? — Господи Боже, Эрик, я… — Конечно, это не так очаровательно звучит. Самый подходящий современный термин для того, что ты делаешь, «динамо». Звучит не так славно? Все самообладание Чарльза рассыпалось полностью. Он, белый, аки простыня, с открытой в ужасе нижней челюстью, застыл, как неловкая ледовая фигура, на диване Эрика, и чуть ли не звенит от напряжения. Одно движение разрушит его. Эрик закрывает глаза от внезапной волны головокружения. Он потерял контроль. Последний раз такое случалось тридцать шесть лет назад на платформе, когда солдат в черной форме, который взглянул на его хромающего отца и что-то прокричал своему товарищу. Тихий звук отвлекает его от мыслей. Чарльз тянется к стакану на столе, но не берет его в руке, а отталкивает его от края. Его пальцы дрожат. Он сцепливает руки на коленках. Эрик наблюдает за ним. Если Чарльз скажет ему, что не хотел, если посмеет сказать, что не знал… Чарльз поднимает глаза и кашляет, это звучит странно гладко среди острых углов. — Если я соблазнял его, — осторожно говорит он, словно выбирает путь по минному полю, — почему ты решил, что у меня не было намерения идти до конца? Эрик пялится на него, больше не в состоянии дышать, когда Чарльз встречается с ним взглядом. — Да? — сипит Эрик. Чарльз медленно поднимается на ноги, его движения кажутся безжизненными. — Я не знаю. Эрик не провожает его до дверей, как обычно это делает. Чарльз останавливается в двери. — Эрик? Ты говорил о Яноше… не так ли? Жгучий вкус крови наполняет рот. Эрик не может издать и звука, ни согласиться, ни опровергнуть. Часы спустя после ухода он все еще не может избавиться от инстинктивного, непроизвольного ответа. Не так ли?***
С Чарльзом он не пересекается весь следующий день. Рейвен, взъерошенная и рассерженная, сидит на ступеньке у его дома, когда он возвращается из продуктового. Удивительно, что она вообще здесь, когда у нее должна быть тренировка. — Ты нихера не знаешь о моем брате, — говорит она без прелюдий. — Входи, пожалуйста, — сухо говорит Эрик. — Чувствуй себя как дома Она следует за ним в кухню, игнорируя негласное предупреждение. Рейвен скрестила руки, смотря хмуро на него, пока он откладывает продукты. — Чарльз был в интернате. У него был сосед, старшеклассник. Самый милый парень, которого можно было представить. Не знаю, что Чарльз рассказывал тебе о нашей семье, но мы оба никогда не ждали каникул. Этот парень, Бен, не бил его, не оскорблял его, он слушал Чарльза, обращался, как с человеком. Чарльз ухватился за него. Бен был единственным его другом, не считая меня. — К чему ты ведешь? — Бен был влюблен в Чарльза, — резко продолжает она. — Наш отчим постарался над пасынком, а что не доделал он, закончил наш сводный брат. Чарльз никогда не поверит, что может кому-то нравиться в этом смысле, или, если быть точной, нравиться так сильно. Понадобится неизвестно сколько времени, чтобы убедить его, и он не понимал, что Бен хотел, чтоб их нежная дружба, возможно, завела куда-нибудь. Бен был идеальным джентльменом: никогда и слова не сказал, ни разу не обмолвился об этом. Чарльз ничего не замечал и был счастлив. Эрик закрывает холодильник, но не двигается за остальной провизией. — Остальные дети были более прозорливы. Они нашли дневник Бена и прочитали, веселья ради. Бен жил на стипендию, да и вообще не из богатой семьи. Его отправили в тюрьму. В глазах темнеет на секунду. Рейвен вызывающе поднимает подбородок. — Чарльз был разбит. Он умолял, кричал, плакал, пытался объяснить, что Бен пальцем его не тронул. Никто не слушал. Ему было шестнадцать, а Бену восемнадцать. Его обвинили в совращении несовершеннолетних, а слова Чарльза использовали как еще одно доказательство вины Бена. — Что случилось? — спрашивает Эрик, хотя уже знает ответ. Глаза Рейвен полны слез — слез злость, не сочувствия. — Он совершил самоубийство два месяца спустя после суда. Они не передавали письмо, которое он написал Чарльзу два года. Эрик не знает, что сказать. Нечего сказать. Рейвен приближается и прижимает его к холодильнику. Ее рука держит его за грудки сильно и яростно. — Думаешь, все знаешь, Эрик, но это не так. Чарльз умнейший человек, которого ты встретишь, но он идиот, незамечающий ничего, когда дело касается его, и последний человек на планете, который поймет в чем ты его обвиняешь, придурок. Ты не представляешь, что потеря Бена и мысли о своей вине в этом сделали с ним. — Рейвен, я… — Янош, кстати, в порядке. Я сказала ему, что мой брат натурал еще в самом начале, он знал во что ввязывается. Он знал, что уедет в Буэнос-Айрес к концу месяца, что и сделал два дня назад. Ничье сердце не разбито, Эрик. Они просто веселились. Она снова его толкнула, убеждаясь, что внушающий синяк останется надолго. — Ты решил, что ты такой сильный и могущественный, но ничего не понимаешь. Ни-че-го. Она не ждет, когда он соизволит ответить, и уносится из дома, что хорошо. У Эрика в голове пустота.***
Дом Ксавьеров пустует два дня. Рейвен проводит ночи в кампусе, но где может быть Чарльз, Эрик не может и представить. Увидев пыльную красную машину Чарльза ранним вечером, Эрик испытывает облегчение. Чарльз идет к дому с бумажным стаканом, вместе с тем балансируя с книгами, прижатыми к груди. Становится зрелищнее, когда он ударяется о дверь машины и стакан выскальзывает из рук. Крышка слетает, как пластиковая лягушка. Чарльз должен выбрать между рубашкой и книгами, поэтому неудивительно, когда горячий кофе стекает по подолу. — Дерьмо, — шипит он, роняя кофе и хватаясь за рубашку, оттягивая горячую ткань от кожи. — Нужна помощь? — кричит Эрик с крыльца. Чарльз оборачивается. Он не улыбается, но ничего в его поведение не говорит о отвращении или смущении. Ничего не говорит о его сломаности и хрупкости. Он спокоен и собран, и если бы Эрик не знал лучше, этого было бы достаточно, чтоб одурачить даже его. Он всегда хорошо знал обо всех различиях между ними, но впервые Эрик удивленно думает о том, что у них больше общего, чем он мог надеяться или представлять. — Эрик, — Чарльз приветствует его, вежливо и нейтрально. — Эм, нет. Нет. Я больше не представляю опасности. — Он пинает стаканчик ногой с печальной полуулыбкой в уголке губ. — Уезжал? — Да. — Теперь Чарльз улыбался. — Экскурсия с классом. Он ставит книги на капот и подходит к Эрику, его походка одновременно и решительна, и нет. — Меня обманули, чтоб я стал сопровождающим. Начинаю думать, что мои коллеги не настолько заслуживают доверия, как я считал. Эрик не может не фыркнуть. — Ты легкая цель, Чарльз. — Да, но в мою защиту, один единственный раз. — Очень сомневаюсь. Тишина неловкая. Эрик за всю жизнь не вполне освоил мастерство светских бесед. — Твоя сестра приходила ко мне. Чарльз морщится. — О, Господи. — Она рассказала мне о Бене. Чарльз сильнее хмурится. — Мне жаль, Эрик. Рейвен не должна была вмешивается. Она иногда становится чрезмерно защищающей, правда извини… — Не нужно. Я рад, что она мне рассказала. — Я — нет. Что было, то прошло. — Чарльз, это не то, что можно отпустить. — Я ничего не отпускаю, Эрик. Но я не хочу использовать то, что произошло со мной и Беном, как оправдания для каждого морально неоднозначного действия в моей жизни. — Он вздыхает. — Ты был прав о Яноше. Я сначала не понял этого — ты слишком высокого обо мне мнения, — но позже я заметил и… остановился. Возможно, если бы я не знал, что он уезжает, я был бы осторожен, но да: ты был прав. Это было приятно. Эрик смотрит, как он пытается не протянуть руку. Он не сможет отпустить. — Из-за Бена ты не можешь спать по ночам? — Иногда. — Чарльз втягивает воздух. — Иногда это Кэйн. У меня много демонов, Эрик. — Кто такой Кэйн? Чарльз смеется. — Пожалуйста, Эрик, не все сразу. Оставим тайну до весны и отложим мои унижения. Я не знаю, как ты можешь смотреть на меня вот так. — Какого черта ты… — Эрик обхватил его за плечи и потянул вверх по лестнице. — Чарльз, ради всего святого, я не стыжусь тебя, я… Он делает глубокий вдох. — Однажды я открыл дверь и нашел обкуренную восемнадцатилетнюю девушку с зелеными волосами на пороге, которая сказала, что она моя дочь. От замужней женщины, с которой у меня был роман, когда мне было двадцать один. Я даже не помню ее имени, Чарльз. Я переспал с ней, чтобы убедиться в своей ориентации. Ты все еще не в шоке? Он встряхивает Чарльза, не давая времени на ответ. — Моя жена, Чарльз, моя жена так сильно меня любила, что никогда больше не вышла замуж. Но она оставила меня и забрала наших детей, потому что я растил их так, словно думал, что война не закончилась. Для меня она не закончилась. Я не могу ее даже винить, и не виню. Им лучше. — Эрик, — пытается Чарльз. — Ты не должен мне говорить это. Эрик отпускает его, не слушая, и подворачивает рукав до локтя. — И у меня есть это. — Он поднимает руку к лицу Чарльза. — У меня тоже есть демоны, Чарльз, легионы их. На секунду он словно отключился. Пульсирующая кровь бурлит, как цунами, в ушах. Такое чувство он испытывает во сне, но раз он не спит, он должен лучше справляться с этим. Но он не. Его дыхание снова выравнивается, и Эрик приходит в сознание моргая. Чарльз все еще здесь, держит его запястье и ошеломленно смотрит на череду чисел, на самый уродливый почерк в мире, выжженный на когда-то нежной коже его рук. Примечания: *Лето любви — лето 1967 года, когда в Сан-Франциско собралось около ста тысяч хиппи, знакомых и незнакомых, чтобы праздновать любовь и свободу.