***
Тихуана — яркий, жаркий и громкий город, каким его помнит Эрик несколько лет назад. Он передвигается по лабиринту шумных улиц, пока не достигает своей цели. Они должны помнить его достаточно хорошо, чтоб не поснимать его колеса, пока он отдыхает. А если и нет — ну, ему плевать. Леншерр выпивает больше дешевой текилы, чем весит сам, к моменту, когда мир погружается в ночь. Лица плывут, но он пришел сюда не для того, чтобы любоваться ими. Он уже отшил парочку заинтересованных женщин, прежде чем милый парень в обтягивающей майке начинает насмешливо улыбаться с расчетливой похотью. Эрик чувствует, как руки сжимаются в кулаки. Он кончает несколько раз, пока ночь кружит вокруг, долго, как старая растянутая резинка. Эрик не помнит их лиц, закрыв глаза и прислушиваясь к их ругательствам. Он махается кулаками, но в основном именно он получает по лицу. Грязь за третьим баром на вкус, как моча и ржавчина. Серое и мокрое утро разливается над зданиями. Эрик вытягивает свое тело из переулка, используя стены как опору. Он останавливается, чтобы пропустить кучу детей — девчушки в форме католической школы с волосами, заплетенными в косички, отводящие взгляд от него, будто бы увидели что-то отвратительное. Их сопровождающая злится, хотя даже не удостоила его взглядом. Последняя в строю девочка оборачивается и встречается глазами с Эриком, страх и жалость борются на ее лице. Эрик грузно падает на край обочины. Он хочет почувствовать себя грязным, но все, что он чувствует, — пустота, сухая и безжизненная, словно шар перекати-поле. Он поднимает лицо к небу, обещающему дождь.***
Когда он возвращается, льет как из ведра. Не похоже на сезонный шторм, так что это либо ошибка природы, либо Божья воля, а Эрик не верит в Бога. Он заводит мотоцикл в гараж чуть дольше привычного. Порезы перестали кровоточить пару дней назад, но все тело болит, как один большой синяк. Обратная поездка была пыткой, особенно после того, как он забыл свои перчатки на заправке. Колени одеревенели, запястье взрываются огнем боли при каждом движении. Он не сразу замечает, что на веранде не один, когда поднимается туда. Эрик останавливается от чувства ненависти к тому, как подпрыгивает сердце в груди. Сердце наполняет желание моложе его самого, полностью игнорируя тело и нсмехаясь над слабыми попытками разума вмешаться. Чарльз сидит в старом деревянном кресле, рассматривая редкие поросли зелени, которые растут на заднем дворе Эрика из чистого упрямства. В этом освящении цвет его глаз становится глубже. — Эрик, — говорит, поднимаясь и делая шаг вперед. Он звучит удивленно, точно не ожидал, что хозяин дома объявится. Может, он и взаправду не ожидал: прошла неделя, в конце-то концов. — Господи, что случилось с твоим лицом? Чарльз инстинктивно тянется к синяку, который виднеется под глазом, и Эрик отступает, избегая прикосновения. — Бар в Тихуане, — грубо и пренебрежительно говорит он. Чарльз опускает руку. — Ах. Ты… ты в порядке? — В полном, — отвечает Эрик. То, что он на грани, не считается. Но все же часть его съеживается от стыда, что Чарльз видит его таким. Эрик не помнит, когда ему было не плевать на мнение окружающих. Он не привык к этому. — Что ты делаешь здесь, Чарльз? — бормочет Эрик, проходя мимо и едва ли сбивая Чарльза с ног. Он открывает заднюю дверь и идет по кухне, пытаясь забыть, как поморщился Чарльз от такого обращения к себе, как будто его насильно вытянули из лучшего сна. Хорошо. Ужасный монстр, живущий в груди Эрика, триумфально урчит. Покажи ему, идиоту. Чарльз следует за ним. — Я не хотел вмешиваться. Только… — Только что? Границ нет? — Границ? — кидает в ответ Чарльз. — У кого их еще нет. Ты, что, вызвал весь бар на поединок? — Точно не твое дело. Чарльз прикусывает губу. — Верно. Сядь. Эрик изумленно наблюдает за тем, как Чарльз идет в ванну и копошится в шкафчике. Вокруг него витает некая атмосфера власти, уверенная цель каждого движения, точно он даже не сомневается, что Эрик подчинится, выполнит приказ, как жалкий щенок, который не может сопротивляться Чарльзу. Эрик садится. Чарльз выходит из ванны с полными руками всякой дряни, которую он раскладывает на столе. Он поднимает подбородок Эрика пальцем. Не очень приятно, Эрик сопротивляется. Чарльз огрызается от нетерпения: — Подними. Тогда ладно. Эрик бесцеремонно пялится на него. Чарльз ужасно бледный и заметно похудел, под его глазами появились темные круги. Он обрабатывает раны с клинической отстраненностью. Его движения точны и скудны, без сомнения или брезгливости, губы поджаты, твердая рука. Он делал это раньше. Много раз. Неожиданно Эрика бьет по голове чувство, что он грязная бродячая собака, сидящая в ногах Чарльза. Он может рычать, скалиться, отказываться входить в дом. Но правда в том, что если кто-то хотя бы неправильно глянет на Чарльза, Эрик кинется, разорвет глотку и будет смотреть, как этот кто-то истекает кровью. Он бы сражался ради Чарльза со слепой преданностью, пока дышит, пока не погаснет свет в его глазах, даже зная, что Чарльз отреагирует на это отвращением или жалостью, в лучшем случае. Он едва ли не воет от этой картины, отчаяние сжимает грудную клетку. Попытка отвлечься, держаться на расстоянии… Все впустую. Его глаза закрываются без его же ведома, голова падает назад. Только паника в голосе Чарльза заставляет цепляться за сознание. — Эрик! Господи, Эрик, что… где… ты уверен, что у тебя нет сотрясения? Чарльз осторожно запустил пальцы в волосы Эрика. Он хочет успокоить его, но это слишком. — Со мной все хорошо, — удается сказать ему, заставляя себя встретиться с взглядом парня. — Я в порядке, Чарльз. Иди домой. Молодой человек выпрямляется, держа руками голову Эрика. Он едва ли дышит. Затем медленно приближается, закрывая глаза и прижимаясь лбом ко лбу Эрика. — Ты перепугал меня до смерти, когда пропал, — прошептал он, щекоча дыханием побитые губы. — Ты просто пропал. Я обыскал все твои обычные места. Я уже собирался звонить по больницам утром. Я волновался, Эрик. Он близко, он так близко. Эрику хочется обернуть руки вокруг него, уткнуться лицом в живот Чарльза и остаться так, просто дышать. Это делает все сложнее. — Я не просил тебя, — говорит он голосом, который не узнает. — Не нужно пытаться быть святым за мой счет. Чарльз отстраняется, в глазах замешательство. — О чем ты… — Я всю неделю цеплял мужчин, чтоб трахнуться, Чарльз. Это, — он показывает на лицо, — появилось, когда мне стало скучно. Нарастание темного удовлетворения от реакции Чарльза чувствуется так, словно его порубили от плеча до бедра отравленным клинком. Эрик ухмыляется, игнорируя резь в глазах. — Как видишь, — сипит он, горло вот-вот сорвется, — не было нужды волноваться обо мне. Чарльз побледнел так, что Эрик думает, что преувеличил. Это для того, чтобы держать его беспокойство под контролем. — Почему? — и это все, что он говорит. Эрик не предвидел это. Он думал, что Чарльз будет злиться или ему будет противно. Он не знает, как справиться с этим. — Потому что я именно такой. — Эрик указывает на очевидное, правда горчит во рту. — Потому, что каким бы ты меня не представлял, это заблуждение, Чарльз. Ты вообще меня не знаешь. Это, это настоящий я. Он не может выдержать зрительный контакт, есть предел, сколько мужчина может выдержать. Это слабость, но он не хочет видеть, как Чарльз уходит. Эрик отводит взгляд. Мягкие шаги ожидаемые, но звук не отдаляется. Он приближается. Эрик рассеянно моргает, когда Чарльз садится перед ним на колени на деревянный пол, упираясь руками на эриковы плечи. — Эрик, — вздыхает Чарльз, качая головой. — Ты думал шокировать меня? Это не настоящий ты. Я не понимаю, почему ты решил, что должен наказывать себя, но в тебе гораздо больше, чем ты думаешь. Я знаю это. Хотел бы я, чтоб ты видел себя таким, каким я вижу тебя. Недоверие в считанные секунды превращается в первобытный, животный страх. Эрика трясет. — Да что с тобой не так? — огрызается он, но голос слишком дрожит. — Я говорю тебе убираться. Чарльз только прижимается ближе, его коварное, манящее тепло просачивается сквозь прикосновения, успокаивая его окоченевшие от ветра и дождя концовки. — Не тут-то было, мой друг. Эрик стонет. — Ты невозможный. — А ты очень упрямый. — Чарльз дарит ему робкую улыбку. Он поднимается на ноги, используя колени Эрика как опору. — И теперь, пока мы не пересекли еще больше границ, я могу предложить тебе сходить в душ и отдохнуть. Я принесу тебе утром поесть. — Чарльз… Эрик хватает его руку и подносит к губам для поцелуя, прежде чем сам понимает, что делает. Он застывает, полностью позабыв, о чем хотел сказать. После всего это — такой невинный маленький жест — заставляет щеки Чарльза покрыться румянцем. Он неловко топчется и мягко высвобождает руку. — Поспи немного, Эрик. Эрик принимает самый долгий душ в его жизни и узнает, что улыбаться — ужасно больно.***
Они не притворяются, что этого не было. Эрик мог бы гордиться, не считая того, что они притворяются, что решили это, как взрослые люди, и это куда хуже. Он все еще приходит на ужин-другой. На самом деле он начал учить Чарльза готовить, что заставляет Рейвен смеяться. Чарльз краснеет от насмешек и лажает слишком часто, пока Эрик в порыве гениальности не переделывает рецепт в смесь математических уравнений и химических формул. Это творит чудеса с кулинарными способностями Чарльза, но даже так большую часть времени все заканчивается тем, что он сидит на столе с бокалом вина, болтая и смеясь, в то время, как Эрик работает. Эрик знает, что не делает себе одолжений, но он пытается не думать об этом. У него не было ни одного кошмара за неделю. Они возобновляют регулярную игру в шахматы исключительно на территории Эрика, но, по негласному соглашению, перестают задавать вопросы. В такие моменты, когда Эрик чувствует себя больше всего незащищенным, голова начинает кружиться от собственной же дерзости. Он позволяет кому-то видеть себя таким, показывая слабость крупицу за крупицей. Его рука покоится на спине Чарльза, когда провожает Чарльза к двери. Эрик наливает выпивку и касается пальцами его рук, когда передает бокал. Он засматривается, когда Чарльз что-то увлеченно, как обычно, рассказывает, о студентах или о чем-то, что слышал в новостях, и Эрик улыбается, не сводя глаз. Чарльз замечает. Он умный мужчина, и Эрик не стал бы делать большего. Он получает странное, извращенное, горькое удовольствие от того, что Чарльз знает. Он ерзает под взглядом Эрика, краснея от взгляда и внимания. Он не может сдержать улыбку, разрываясь между польщением и смущением, отводя взгляд, но через время опять возвращаясь к мужчине против своей воли. Он не переходит к открытому заигрыванию, но по нему видно, что иногда он перебарывает глубокое исключение, лишь бы увидеть, как отреагирует Эрик. Он касается руки Леншерра, чтобы привлечь его внимание. Он стоит слишком близко, когда они прощаются вечером, и лишь улыбается, если Эрик стряхивает невидимую пылинку с его плеча. Он позволяет Эрику помочь с курткой, немного покачиваясь и смеясь, когда Эрик удерживает его, делая мягкое замечание. Эрик знает, это все, что когда-либо получит, но иногда забывается. Чарльз тоже это знает и разрешает ему, что делает Леншерра еще более легкомысленным. Он не чувствовал себя так с восемнадцати лет, с тех пор, как гормоны перестали сеять хаос в его теле. Но ему не восемнадцать, и он рационально понимает, что это не может продолжаться. Что-то рано или поздно должно случиться. Однажды вечером он зайдет слишком далеко, надавит слишком сильно, и Чарльз отвернется от него, в конце концов. Он не ждет, что их хрупкое равновесие разрушит Чарльз.