по знакам, неотчетливым для других

      — О, мы как раз собирались заказать еду, — говорит Рейвен, открывая дверь.       За ее плечом Ангел говорит что-то Хэнку, от чего он краснеет.       — Сегодня только мы, — добавляет Рейвен, проследив за его взглядом. — У Чарльза свиданка.       До него доходит смысл слов только через несколько секунд. Эрик моргает, сражаясь с глухим шумом, наполняющим уши. Лицо Рейвен размывается.       — Ох, — Эрик слышит, что говорит. — Я не знал, что он заинтересован в ком-то.       Рейвен морщится.       — Ага, я очень надеюсь, что это не обернется так же, как было в Оксфорде. Он переспал с половиной кампуса, если верить слухам, — объясняет она. — И я была там, так что я верю.       Эрик не думал, что Чарльз — девственник, но от беззаботного, даже легкомысленного тона Рейвен ему становится дурно.       — Может, в этот раз все будет по-другому, — продолжает в том же манере, внимательно смотря на лицо Эрика. — В смысле, Мойра, конечно, заносчивая стерва, но я не горю желанием вышвыривать ее утром.       Мойра. У Эрика всплывает смутное воспоминание о девушке с темными волосами и склонностью сливаться со стенами, становясь незаметной.       — Так ты входишь или нет? — наигранно скучающе настаивает Рейвен.       — Вообще-то я пришел извиниться и сказать, что не приду, — говорит Эрик, зная, что она все поймет, но не все ли равно. — У меня встреча с издателем.       Рейвен дарит ему грустную улыбку и качает головой.       — Удачи тогда. Спасибо, что зашел.       Он уже на полпути к своему дому, когда позади раздается ритмичная дробь шагов. Леншерр едва ли успевает повернуться, как Рейвен обвивает руки вокруг его шеи и тянется для поцелуя.       Эрик хватает ее за запястья и отталкивает, удивленно пялясь на нее.       — Что за херня, Рейвен?       Она качает головой, глуха в своем порыве.       — Если бы он не был моим братом, клянусь, Эрик…       Эрик уставился на Рейвен, принимая ее несчастное прижатие губами с вызывающим блеском в ее глазах к своим. Он вздыхает и убирает ее руки с шеи.       — Я не знаю, что бы это изменило для тебя, — говорит он, — но для меня бы ничего не поменялось.       Она отступает, закусив губу, злясь в попытках перетерпеть поражение.       — Иногда я ненавижу его, — бормочет она. — Я бы убила любого, кто пальцем его коснулся, но иногда… иногда я ненавижу его.       Эрик в состоянии разделить ее чувства. Он думает об этом и старается, но гнев, его старейший и самый надежный компаньон, не возвращается.       Рейвен чувствует это раньше него самого, ее глаза сужаются, губы дрожат от предательства и унижения.       Эрик знает это, действительно знает ее в этот момент. Он никогда не поймет Чарльза и вполовину, так же хорошо, если вообще поймет, однако это ничего не меняет. В этом она одинока, но и он тоже.       — Эй, Рейвен! — вопит Ангел из дома. — Мы закажем пиццу или как?       Плечи Рейвен опускаются, когда она отворачивает от Эрика и шагая к дому, не оглядываясь.       Леншерр вздыхает, встряхивая головой в тщетной попытке выкинуть все из нее. Где-то, когда-то их жизнь бы была предметом романтической комедии. Если правда, что у них будет только один рассказ, то их рассказом всегда будет «Двенадцатой ночью» и никогда «Антигоной».       И правда в том, что здесь и сейчас он только-только начал вспоминать, как смеяться, и эти уроки вряд ли будут продолжаться долго.       Он не может пойти домой, поэтому он идет куда глаза глядят, пока солнце не исчезает и не появляется вновь.

***

      На следующий день Чарльз лично просит прощения за свое отсутствие на ужине. Эрик отмахивается от извинений. Чарльз не шибко рвется выкладывать вчерашнее, а Эрик не спрашивает. Вечер такой же приятный, как и всегда.       Он видится с Чарльзом все меньше и меньше. Он не против.       Он замечает странное вдохновение в такие неожиданно свободные вечера и пишет больше, чем во время его собственноручно обозначенных рабочих часов. Он чувствует прилив энергии и печатает на машинке с пылом неофита. Эрик часто работает по ночам и ранним утром, наблюдая за рассветом с кружкой чая, уставшими пальцами и сухими глазами, он ощущает тяжесть от удовлетворяющей усталости в теле.       Мисс Ариадне говорит ему, что Эрик похудел, когда он приводит ее собак с прогулки. Эрик безразлично пожимает плечами. В нем больше энергии, чем в лучшие годы.       Его заставляет сделать маленькую паузу звонок Эммы с просьбой перестать убивать персонажей все новыми оригинальными и ужасными способами. Эрик тупо пялится на телефон.       Он играет в карты в Чайнатауне, мастерски проигрывая в те ночи, когда не хочет слететь с моста в воду. В другие ночи он много улыбается.       Идут разговоры про затонувшие корабли и надвигающийся шторм, который явно запаздывает, затерявшись в море, не добравшись до побережья.       Он пишет. Персонажи умирают.       Он перестает отправлять черновики Эмме.

***

      Шторм объявляется неожиданно поздно вечером, когда мотоцикл Эрика взбирается вверх, пытаясь не съехать с дороги. Эрик слышал более чем достаточно предупреждений, чтоб укрыться где-нибудь. Эрик смеется, пока ветер — пятьдесят узлов — бьет его в грудь, чуть ли не скидывая его.       В нем, в Эрике, есть нечто такое, от чего каждый раз хочется завороженно смотреть на гнущиеся деревья, пока злой дождь хлещет по земле. Издалека слышится рев океана. Около десятки по шкале Бофорта — не смертельно, но все равно впечатляюще, — и это величественно занимает весь город и все, что его окружает.       Эрик единственный, в радиусе пару миль, кто рискнул выехать в такую погоду, безумно ухмыляясь редким молниям и смеясь вместе с громом. Мотоцикл рычит под ним, ручка бунтует в его железной хватке, и Эрик смеется громче, пьянея от того, как кажется, что его воля может сравниться с хаотическими потоками силы вокруг.       Но шторм движется, бросая за собой только дождь, лишенный энергии и полный холодного безразличия. Он превращается в россыпь капель, оставляющую смутный солоноватый привкус на губах. От истощения концовки тяжелеют, и всю оставшуюся дорогу он преодолевает, стиснув зубы и пытаясь увидеть сквозь рано опустившуюся тьму.       Уличные огни не горят, поэтому Эрик не сразу видит сутулую фигуру на его крыльце.       Он, должно быть, делает что-то не то, нечто угрожающее, пугающее, потому что нарушитель отпрянул.       — Не стреляй.       Эрик замирает.       — Чарльз?       Он поднимает голову, бледное лицо резко контрастирует с черным джемпером. Его одежда насквозь промокла.       — Привет.       Руки Эрика внезапно начинают трястись.       — Чарльз, что… ты попал в шторм? Ты с ума сошел выходить в такую погоду?       Ксавьер издает едва слышный смешок.       — Возможно.       — Все в порядке? — настойчиво спрашивает Эрик.       В ответ он пожимает плечами.       — Боюсь, это экзистенциальный вопрос, я не готов ответить, мой друг.       В недоумении Эрик садится рядом.       Чарльз не источает тепло — вообще не чувствуется, что он рядом в физическом или еще каком-нибудь смысле. Эрик не может сопротивляться искушению повернуть голову и взглянуть, просто, чтоб проверить, здесь ли Чарльз.       Они слушают дождь, разбивающийся о крыши, окутываемые резким запахом сырой земли.       Чарльз тихо начинает говорить, но ветер нежит его голос, сохраняя его четкость.       — Я влюблен в тебя.       Мир Эрика меркнет и превращается в белую мглу.

***

      — Я не знал, как относиться к этому, — говорит позже Чарльз. — Я и сейчас не знаю, как реагировать на это.       Он сидит на эриковой кухне со стаканом коньяка, мерцающего в свете свечи. Старый моряцкий свитер, по меньшей мере, на два размера больше, от чего Чарльзу ежесекундно приходится закатывать и поправлять рукава.       — Но теперь это так очевидно, — невесело улыбается Чарльз в стакан, покачивая головой. — С самого начала я выеживался, делая все возможное, чтоб впечатлить тебя. Должно быть, я был полным идиотом. Как ты это выдержал? Ты знал об этом все время? Ты точно должен был знать.       Очаровательно, думает Эрик. Он не может и слова произнести.       Да и не похоже, что Чарльз, потерянный в своих мире, словах и мыслях, стал бы слушать.       — Боже мой, — неожиданно выдает Чарльз и смеется, пока по его щекам разливается румянец. — Вот мы и снова здесь: когда я вновь безпардонно ворвался к тебе, ты замечательно ко мне отнесся, хоть я совершенно этого не заслуживаю. Я должен… должен ли я уйти?       Эрик качает головой, горло сжало.       — Я просто поставил нас обоих в неудобное положение, — спокойно продолжает Чарльз. — Ты даже не можешь заговорить со мной.       Леншерр издает странный, измученный гортанный шум, и хватает за руку Чарльза. Он держит ее двумя руками, все еще не произнося ни слова.       Чарльз испуганно оглядывается.       — Эрик, ты не должен… я не ожидаю… ничего. Я даже не собирался рассказывать тебя, я не думаю. Меня просто прошибло, и я, наверное, немного обезумел.       Он снова хохочет, тихий звук, наполненный самоосуждением и стыдом. Он опускает глаза и пытается высвободить руку.       Эрик сжимает ее длинными пальцами крепче, настроенный ни за что на свете не отпускать. Его накрывает страх причинить боль; хватка превращается в вялое, горячее, умоляющее прикосновение. Он поглаживает внутреннюю часть запястья Чарльза большим пальцем, безмолвно умоляя его.       Ресницы Чарльза взлетают. Быстрый взгляд; более глубокий румянец.       Ксавьер взволновано, лихорадочно подскакивает.       — Мне лучше уйти.       Он, охваченный инстинктом спасаться бегством, не смотрит на Эрика, ни на что не смотрит. Он спотыкается о свою снятую обувь, бьется локтем о кухонную тумбу и поскальзывается на луже дождевой воды.       Эрик бы засмеялся, если бы так не паниковал. Он рванул быстрее, чем когда-либо двигался, подхватывая Чарльза.       — Мне лучше уйти, — шепчет Чарльз, учащенно дыша.       Эрик целует его.       Это просто и необычно одновременно, отдает на вкус дождем и горчит брэнди. Чарльз неловко поворачивается к нему, что-то бормочет или, по крайней мере, хочет. Эрик держит лицо и целует его снова и снова, отрываясь только для того, что быть снова затянутым водоворот.       — Эрик, — выдыхает Чарльз, — Эрик, Эрик, Эрик.       Эрик отстраняется немного, пытаясь удержать минимальное расстояние. Он был не прав? Недопонял? Он не мог. Но…       — Я не знаю, как делать это, — едва уловимо говорит Чарльз с широко раскрытыми глазами,       Эрику хочется смеяться, но не может — не хватает дыхания для этого. Он притягивает его ближе, крепче. Его собственная грудь кажется такой большой.       Наверху темно. Чарльз сбрасывает свитер и вздрагивает, когда Эрик мягко проводит пальцами по руке, стоя сзади и целуя нежную кожу плеч. Чарльз откидывается назад и Леншерр склоняется над беззащитном изгибе шеи. Пульс чувствуется так сильно, что это сводит с ума.       Он может сделать с Чарльзом все, что угодно. Его яркий, гордый, высокомерный Чарльз на коленях сейчас. Он позволит все, что угодно.       Рука гудит от желания вцепиться, схватить, оставить синяки, но пальцы едва дотрагиваются до поверхности. Он так нежен, хоть и мог бы убить их обоих, и в конце концов Чарльзу приходится умолять, его голос натянутся струна:       — Эрик, пожалуйста.       Эрик опускает его на кровать и целует его все также нежно. Как будто что-то захватило его тело: он физически не способен навредить Чарльзу, даже немного, даже чтоб сделать ему приятно. В его голове Чарльз впивается зубами в подушку с вывернутой за спину рукой, пока Эрик яростно трахает его. Но под его пальцами, здесь и сейчас, кожа Чарльза дрожит от легких прикосновений, и Эрик целует живот Чарльза, словно ни за что не сможет остановиться.       Чарльз шепчет нечто, что Эрик не может разобрать, тихие хныканье и вздохи слетают с его губ, пальцы заплетаются в короткие волосы, пока сам он пытается спокойно лежать. Когда Эрик берет его член в рот, Чарльз выгибается и хриплый вздох вырывается из его груди. Сердце сжимается, и Эрик пытается успокоить его, бормоча, что все будет в порядке, что Эрик отдаст ему все, чего тот пожелает, и позаботится о нем всегда, даже здесь в своей спальне, где только голос — безутешный и безумный от отчаяния и удовольствия — нарушает тишину.       Эрик больше не может больше терпеть, оцепенев. Это чувство податливого контроля над кем-то, одержимости и отсутствия ответственности над своими действиями вновь накрывает новыми волнами. Он хочет отступить, но Чарльз не оставляет ему выбора, наполняя уши с «я люблю тебя, господи, Эрик, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, Эрик, Эрик, люблю тебя, хочу, пожалуйста».       Пред глазами все расплывается, когда Чарльз переворачивается на живот, его спина изгибается; что-то щелкает от этого в голове Эрика, делая ночь ослепительно яркой, горячей, как раскаленный металл. Он медленно подбирается, мучая их обоих, но он не может сделать так, чтоб его сердце перестало бешенно колотиться каждый раз, когда стонет Чарльз.       Парень больше не может говорить, поскуливая, когда Эрик прижимает извинения в его плечи. Этого не достаточно, Чарльз толкается, заваливая их на бок. Эрик оборачивает руки вокруг него, целует искусанные в попытках сдержать крики губы. Смена положения заставляет Чарльза вскрикнуть и сжаться и беспомощно искать за что ухватиться. Эрик входит снова, снова, и все тело Чарльза содрогается под ним, кончая на руку, держащую член. Он не замечает, как начинает кричать в мятые простыни. Эрика настигает его собственный оргазм и приносит долгожданное облегчение, сладкое, прохладное касание позднего летнего дождя, превращающийся в извержение вулкана.       Через некоторое время Чарльз поворачивается к нему и целует в ямочку на подбородке. Он опять дрожит, но на этот раз это всего лишь холод. Эрик притягивает его ближе.       Ты в порядке? хочется спросить, но слова не выходит произнести, и вопрос тонет в волосах на затылке Чарльза. Ты жалеешь?       — Я люблю тебя, — полусонно бормочет Чарльз, взяв Эрика за руку.       Эрик накрывает себя и Чарльза, чрезвычайно аккуратно, боясь потерять хоть один миллиметр соприкосновения кожи.       Он вглядывается за окно, пока небо не сереет на горизонте.

***

      Когда он просыпается, солнце просачивается через открытое окно с задиристой самодовольностью приближающегося полдня. Эрик садится в кровати и моргает. Разумеется, ему это приснилось. В воздухе слишком много воды, как невидимое облако, витающее в его мыслях.       Снизу доносится запах разлитого кофе. Чарльз сидит на широком подоконнике, без усилий сложив ноги. Он снова одет в свою одежду, не считая свитера Эрика. Он не оборачивает, когда мужчина входит.       Эрик останавливается возле него, рассматривая свежий сад и положив ладонь на шею Чарльза. Чарльз закрывает глаза и льнет к нему.       — Утра, — говорит Эрик, забирая кружку кофе из рук Чарльза. Он делает глоток и морщится.       — Первая попытка была хуже, — мягко говорит Чарльз. — Я не знал, что делаю.       Эрик делает еще один глоток.       — Некрепкий. Я могу научить тебя заваривать его правильно, если захочешь.       Почему-то Чарльз тихо смеется, словно услышал какую-то личную шутку. Эрик поднимает руку и взъерошивает волосы парня, который чуть ли не мурлычет, сгибая шею, чтобы Эрику было удобнее.       Эрик усмехается.       — Я не знал, что завожу кота.       Чарльз замирает на мгновение, затем выскальзывает из-под прикосновения и смотрит вверх.       — Эрик…       Эрик наклоняется и целует его.       — Замолчи, — бормочет он в губы Чарльза.       — Но…       Эрик вздыхает и быстро целует его.       — Ты умный мужчина, Чарльз, хватит задавать глупые вопросы.       Ксавьер недовольно поджимает губы. Лучше бы либо пятиться назад, либо засмеяться, и почему-то Эрик не думает, что стоит делать последнее. Быстро он ныряет под стол, вытаскивая оттуда коробку, которую уже привык прятать с момента, как впервые ее принес. Он открывает ее.       — Это шлем, — точно подмечает сбитый с толку Чарльз, неловко повертев его в руках.       — Новый, — говорит Эрик, чувствуя, как обычно обширный словарный запас иссяк в одночасье. — У меня только один, поэтому я купил его. Для тебя. Чтоб ты смог кататься со мной. Я подумал. Тебе не нравится?       — Голубой, — говорит все также озадаченно. — Когда ты его купил, Эрик?       Эрик отводит взгляд.       — Может, несколько недель назад.       Когда он поворачивается, Чарльз одновременно, что странно, краснеет и сияет.       — Господи, — шепчет Леншерр. — Во что я вляпался?       — Я хочу рогалик, — объявляет Чарльз, сползая на пол. Он напяливает шлем. — Как я выгляжу?       — Тупо, — безжалостно говорит Эрик, но хватает Чарльза за руку и тянет к двери, по пути подхватывая ключи. — В месте получше должны быть рогалики и кофе.       Чарльз немного останавливается, будто бы делая неожиданною остановку в каком-то танцевальном ритме. Но он не отпускает руку Эрика, когда они выходят на улицу, и Эрик думает с уколом страха, что он может привыкнуть к этому.