Blood, sweat and tears

Юнги особенно яростно щелкает мышкой, сдергивает с головы наушники и откатывается на кресле от компьютера аж до середины комнаты. Тэхен поднимает взгляд от конспекта, в котором делал пометки для завтрашнего семинара, и вопросительно изгибает бровь. — Все дерьмо, — Юнги как всегда немногословен. — Может, попросишь Намджун-хена помочь? Чтобы взглянул свежим взглядом, может, подскажет, что можно подправить. — Взглядом? — Ну, ухом — какая разница. — Дело не в мелодии, а в его ублюдском голосе, — альфа смотрит на монитор так, словно там сосредоточено все зло мира. Ладно, плевать ему на весь мир — там его личное, персональное зло, и это гораздо страшнее. — Это чувственная песня, а он поет, блядь, как ебанная табуретка. — Хотел бы я посмотреть на чела, который соберется ебать табуретку, — задумчиво хмыкает Тэхен, глядя поверх очков в толстой оправе. — А если серьезно, хен, то сколько? — Сколько чего? — Сколько раз ты дрочил, слушая голос Сокджин-хена? Юнги дергается, а после кривит рот в усмешке: — Ты, я смотрю, все борзеешь и борзеешь. — А ты даже и не думаешь отрицать, — Тэхен снимает очки и трет переносицу. — Хен, ты же понимаешь, что проблема не в голосе и не в песне. — А, теперь ты заделался психиатром? И что мне скажет дядюшка Фрейд? — Юнги встает с кресла и, пройдя два шага, плюхается на диван рядом с Тэхеном. Последнего разрывают противоречивые чувства. Как странно: обычно это хен дает ему советы и заботится, но сейчас, глядя на разбитого и потерянного Юнги, отчаянно цепляющегося за свою гордость, Тэхен внезапно чувствует себя бесконечно мудрым и повидавшим жизнь. Он снова водружает на нос очки и смотрит на друга сквозь стекла: — Дядюшка Фрейд скажет, что вам нужно, наконец-то, нормально поговорить. — Это точно был Фрейд, а не Капитан Очевидность? — Работаю по совместительству, — отмахивается Тэхен. — Хуевый из тебя Фрейд, Тэхен-а, ни слова про недотрах не сказал. — Я все же не настолько Кэп, — он возводит очи горе. — Хен, я серьезно. Поговори с ним. — У тебя все так просто, блядь, как будто вокруг прыгают одни пони, которые жрут бабочек и срут радугой. — Наоборот вообще-то. — Да ебал я все. И пони, и разговоры эти, и чертова Ким Сокджина. Тэхен вздыхает страдальчески. — Бедный Джин-хен, и за что ему в истинные достался такой ушлепок. Ты косяк, Юнги, и ты прекрасно это знаешь, — он переходит на неформальную речь. — Я бы на твоем месте на коленях перед ним ползал, а не строил пафосную сучку, загоняя себя в еще более глубокую жопу. — Много бы ты понимал. — Видимо, побольше тебя, раз вижу то, чего ты не догоняешь. Серьезно, хен, это уже смешно. Ты страдаешь, Джин-хен страдает, все страдают. — Заебись он страдает вообще, только вчера выложил фотку с новым хахалем, — зло бросает Юнги, сжимая кулаки. — Сладенькие настолько, что аж зубы сводит. — Ты подписан на его инстаграм? Воу, а все еще серьезней, чем я думал, — Тэхен приподнимает брови. — Слушай, может, купишь ему уже кольцо, а? — Чтобы он мне его в глотку засунул? Спасибо, как-нибудь потом. — О, то есть ты все-таки это планировал? — вопрос-подначка, и Тэхен ждет, что сейчас будет послан, но Юнги на удивление не огрызается. — Мы истинные, Тэ, конечно, я думал о том, что когда-нибудь мы поженимся, — он пожимает плечами так, словно бы это очевидно, и Тэхена словно током прошибает. Он аккуратно откладывает в сторону конспект, чтобы не испортить ненароком — от возмущения и накатывающего вместе с ним бессилия хочется что-нибудь сломать. Вот, в чем проблема современного общества. Все вокруг свято уверены, что истинность — это аксиома; предопределенность, не подлежащая изменению, незыблемая и постоянная. Что если тебе повезло встретить истинного, то счастливое будущее обеспечено автоматом, просто потому что, и никакие усилия для этого не нужны. Можно творить какую угодно херню, но в конце все обязательно станет хорошо, потому что истинный примет тебя любым, поймет и простит, что бы ты ни сделал. Сейчас, глядя на Юнги и Сокджина, Тэхен искренне благодарен Чонгуку за то, что тот так рано открыл ему глаза на истинную — как бы каламбурно ни звучало — суть вещей. Потому что ничего не станет хорошо, если ты тупой ушлепок и все нахер проебал. Потому что истинный — не кукла, запрограммированная природой на абсолютную слепую любовь, как пишут в бульварных романчиках для впечатлительных омег. Потому что у истинного есть свои чувства и убеждения, свои планы на жизнь, и ты можешь в них просто не вписаться. Потому что истинность — это просто набор определенных генов, а не установка на «долго и счастливо», а привлекательный запах — не причина любить. Все это крутится в голове Тэхена со скоростью света, а с губ срывается: — Ты это, блядь, серьезно сейчас? Наверное, его мысли все же отражаются во взгляде, а может, Юнги просто замог в телепата, но тот как-то обмякает, теряет запал и устало трет глаза. — Я знаю, что уебок тупой и сам все похерил. Знаю. Он слабо улыбается, и от этого «знаю» — тихого и обреченного, как у человека, которому сообщили, что он неизлечимо болен — тэхеново раздражение словно смывает резкой приливной волной. — Каждый раз, когда я смотрю на него и понимаю, что он не будет моим только потому, что я сраный урод, бешусь на себя. Так хуево, что хоть вскрывайся. Чужая откровенность обезоруживает. Каждый раз, когда Юнги обнажает перед ним душу, Тэхен чувствует себя так, будто нежданно-негаданно получил в руки драгоценность и совершенно не знает, что с ней делать. Растерянность и желание сохранить, сберечь ее во что бы то ни стало. — Ты такой придурок, — негромко выдыхает он. — Попробуй с ним поговорить. — Он меня ненавидит вообще-то. — Вот именно. Это значит, что у тебя есть шанс. Почему я должен объяснять очевидные вещи? — Если ты такой умник, то что ж сам не разберешься со своим недомерком? — Если ты про Тэуна, то мы расстались с месяц назад. — Тэ, ты прекрасно знаешь, о ком я. — Не знаю. Может, про того парня с актерского? Он строит мне глазки уже вторую неделю, симпатичный, к слову… — Тэхен. — Может, позвать его на свидание? — Тэхен. Он с нарочито скучающим видом обводит полутемную студию, ясно давая понять, что не желает развивать тему, и подтягивает свитер, вечно сползающий с плеча, — просто чтобы чем-нибудь занять руки. — Там нечего обсуждать. Мы хорошие друзья, и я не собираюсь портить отношения из-за какой-то херни. — Забавно, что именно ты называешь любовь херней. — Безумно забавно, хен. Просто обосраться. И раз уж мы заговорили о веселье, — Тэхен кусает изнутри щеку, — у меня скоро течка, и я без понятия, что делать. Обоняние усилилось, и катастолин уже перестает помогать, а больняк дают лишь на дни самой течки. Я боюсь натворить дел, хен. Боюсь, что потеряю контроль и не сдержусь, сделаю что-нибудь… Черт подери, какая это все хуйня, — он закрывает лицо руками. — И я так виноват перед Джин-хеном, так чертовски виноват… Сердце сжимается каждый раз, когда вижу его. За то, что мы… это неправильно. — Перестань, — Юнги перехватывает его ладони, пытаясь отвести их от лица. — Тэхен, посмотри на меня, — тот качает головой. — Посмотри, я сказал, — голос становится требовательным, а руки — более настойчивыми. Тэхен послушно поднимает взгляд, не в силах противиться чужому напору. — Все, что происходит между мной и Сокджином — только наше дело, ты здесь ни при чем. Не смей корить себя, понял? — Но я просил тебя… — Ты серьезно думаешь, что мог меня заставить? Альфу? Потрясающая самоуверенность, — Юнги смотрит серьезно, но вместе с тем мягко. — Во-первых, это была взаимопомощь. Взаимная, слышал меня? А во-вторых, Сокджин — далеко не ангел. Сложно представить, сколько народу он перетрахал за эти два года. Вопрос закрыт, Тэ, услышу еще раз, что ты загоняешься, въебу с ноги. — Не въебешь, — криво улыбается Тэхен. — Не въебу, — со вздохом соглашается Юнги. — Но профилактических пиздюлей пропишу. Иди сюда, — он тянет Тэхена к себе на колени и успокаивающе оглаживает овал лица. Тот доверчиво льнет к нему, зарываясь пальцами в чужие жесткие от многочисленных окрашиваний волосы. Тэхен не представляет, что делал бы, не будь рядом Юнги. Наверное, он совсем моральный урод, раз так и не смог отказаться от предлагаемой помощи, от Юнги. Слабак, который все еще зависит от своей омежьей сущности и прикрывается тем, что помогает другу справляться с гоном — с тех пор, как расстался с Джином, Юнги не спал больше ни с кем. Ни с кем, кроме него. Тэхен точно будет гореть в аду, но это выше его сил. Он боится дикой боли, что несут в себе течки в одиночестве для омеги, встретившего истинную пару — нескольких лет в старшей школе хватило с головой. Тэхен в который раз мысленно просит прощения у Сокджина и прикрывает глаза, почувствовав на своих губах теплое дыхание. Поцелуи Юнги всегда дарят покой и тепло — поразительная способность для человека, который парой слов способен довести до слез любого. Тэхен задушенно всхлипывает и прижимается ближе в безмолвной благодарности — просто за то, что он есть. Ладони Юнги медленно скользят по тэхеновой спине, привычно устраиваются на пояснице, мягко поглаживают, расслабляя, и — резко пропадают, оставляя холод и пустоту. Плечо взрывается болью; Тэхена резко дергает назад, буквально срывая с чужих колен. Он ошалело оборачивается и встречается с абсолютно бешеным взглядом черных глаз Чонгука. — Гуки, чт… — Тэхена резко отодвигают за спину, и в следующую секунду в ухо Юнги летит кулак. — Ты охуел?! Юнги скатывается с дивана и жмурится от боли, но тут же подрывается на ноги и бросается на Чонгука — альфа в нем не может стерпеть. Тот молча блокирует удар и контратакует; губы сжаты в тонкую линию, под скулами вздулись желваки, и меньше всего сейчас Чонгук похож на того милого ребенка, каким знал его Тэхен. Комната наполняется тяжелым мускусным ароматом — ароматом альф, почуявших соперника. Они сцепляются. Тэхен стоит, будто прибитый к полу, не в силах пошевелиться: удушающий, подавляющий самую сущность запах проникает в разум, даже несмотря на катастолин. Он едва не падает, когда клубок из двух тел случайно задевает его, и отшатывается назад к дивану. Удар моментально приводит в чувство, в голове проясняется, и Тэхен бросается вперед — разнимать идиотов. — Прекратите сейчас же, блядь! Кому говорю! — Тэ, не лезь, — рычит Юнги и ментально отпихивает Тэхена в сторону, не подпуская ближе. Тот настойчиво рвется вперед, но натыкается на выставленную старшим завесу. Чертовы альфийские штучки, пропади они пропадом! Тэхен сжимает руки в кулаки. Внутри настоящее месиво — злость, страх, растерянность, гнев, желание защитить обоих и осознание собственного бессилия не дают мыслить трезво. — Сука, Юнги, я вас обоих по стенке размажу! — орет он во все горло. Омега в нем трясется от страха перед двумя сильными альфами, но Тэхен привычно давит в себе инстинкты. Чхать он хотел, какие они там альфы, дайте только добраться! — Потом, — бросает Юнги, снова выставляя блок. Держится хорошо и позиций не сдает — он меньше и тоньше Чонгука, но жилистый и не теряет головы — бьет расчетливо, а не куда придется, и альфа в нем силен. Чонгук что-то хрипит ему на ухо и, воспользовавшись тем, что Юнги отвлекся, впечатывает спиной в стеллаж с книгами и дисками и снова заносит кулак. — Гуки, прекрати! — Тэхен бьет его под колено, заставляя на миг потерять опору и ослабить хватку. — Чонгук! — он клянет свою омежью природу, что априори ментально слабее альфийской, но кое-как прорывается и крепко вцепляется в чонгукову руку, оттаскивая его прочь. — Блядь, Чонгук!!! Тот замирает, оборачивается, и в непроглядном антраците его глаз понемногу проступает понимание. А после он хватает Тэхена за руку и, не замечая протеста, выволакивает в коридор, громко хлопнув дверью. Тэхен больно бьется затылком о стену. В голове взрывается фейерверк, перед глазами темнеет, и требуется полминуты, чтобы снова сфокусировать взгляд. Чонгук нависает над ним в опасной близости, дышит загнанно и тяжело, но, кажется, его внутренний альфа не чует в Тэхене угрозы и постепенно отступает прочь. Зря. Тэхен сжимает зубы и бьет точно в челюсть. — Ты, блядь, в своем уме? Какого хуя ты устроил?! Чонгук отшатывается, на автомате вытирает кровь с разбитой губы, но снова делает шаг вперед и упирается руками в стену, отрезая Тэхену пути к отступлению. Глаза у него сейчас страшные: черные настолько, что не видно радужки, и в глубине их все еще тлеет бешенство. — Замолчи, — он впервые говорит с ним неформально. Внутренний омега скулит, признавая своего альфу, но у Тэхена всегда с ним мнения не сходились. Он слишком зол и заведен, а еще растерян и не понимает ровным счетом нихуя. — Омежке своей указывать будешь, пиздюк, а я твой хен! — Тэхен вздергивает подбородок. К счастью, он чуть выше Чонгука и избавлен от унижения смотреть снизу вверх. — Я жду объяснений. — Это я жду объяснений, Тэхен, — низко рычит тот. — Объясни мне, какого хера мой омега сосется с другим альфой? — Чонгук опускает взгляд на тэхеновы губы и большим пальцем касается нижней. Надавливает, оттягивает вниз, оглаживает десны; Тэхен изворачивается и кусает. — Хуй еще не дорос так со мной разговаривать. — С тобой вообще, похоже, разговаривать не нужно, — Чонгук жестко фиксирует его подбородок и целует, тут же врываясь языком в приоткрытый рот. Грубо вылизывает изнутри, словно заявляет права, и в этом поцелуе нет ни капли нежности и романтики — только ярость и соленый привкус крови. Тэхен мычит и упирается руками в твердую грудь, но Чонгук не сдвигается даже на миллиметр, словно превратившись в скалу. Пропихивает колено между тэхеновых ног, почти насаживая на себя, и прижимается так близко, что жар его тела обжигает даже через одежду. Омега радостно скулит и виляет хвостом, готовый подставить зад по первому слову своего альфы. Тэхен не готов совершенно, но на поцелуй отвечает. Чонгук низко стонет (омега захлебывается восторгом, а слабое тэхеново сердце пропускает удар и пускается вскачь) и, наконец, перестает удерживать его подбородок, давая больше свободы. Тэхен открывает рот шире, позволяя буквально трахать себя едва ли не по гланды, а после подается вперед и сплетается с чужим языком своим в диком танце за первенство — грязно, мокро и, боже, так охуенно, что он готов душу продать, лишь бы это длилось вечно. Тэхен зарывается пальцами в мягкие смоляные пряди и с силой оттягивает их, зная, что причиняет боль, и совершенно дуреет от ощущения больших ладоней на своем теле, от того, как те по-хозяйски оглаживают бока, пересчитывают ребра, спускаются к животу и снова поднимаются выше, задирая свитер. Чонгук крепко прижимается бедрами к тэхеновым и трется, срывая с губ несдержанный стон. Тэхен чувствует, как начинает возбуждаться, и, блядь, если Чонгук не сделает что-нибудь вот прямо сейчас… Стоп. Стоп-стоп-стоп. Что они творят? Что он, блядь, творит? — Чонгук, — выдыхает Тэхен, — Чонгук, подожди. — Не хочу, — бормочет тот ему в губы и снова глубоко целует, заставляя забыть обо всем до следующего глотка воздуха. — Чонгук… да подожди ты! — Тэхен призывает на помощь мыслимых и немыслимых богов и невероятным усилием воли отрывает Чонгука от себя. Тот смотрит затуманенным взглядом, явно не понимая, чего от него хотят. — Это неправильно. — А, по-моему, очень правильно. — Неправильно. Ты не хочешь этого. — Ты сдурел? — Чонгук ведет носом по его щеке и дальше, прикусывает мочку уха. — Тебе показать, насколько сильно я хочу? — он кладет тэхенову руку на свой пах. Под ладонью горячее и очень твердое, Тэхен едва не стонет от этого охренительного ощущения и сжимает неосознанно. — Боже, Тэ, сделай так еще раз… — Чонгук абсолютно невменяем и, кажется, не соображает сейчас вообще ни черта. Это все гормоны, Тэхен, гормоны и адреналин, говорит он себе. Ты старше, ты должен быть умнее, ты должен это прекратить. Тэхен отнимает руку от чужой ширинки и опускается на колени. Нетерпеливо расстегивает молнию на джинсах, приспускает их вместе с бельем, оглаживает сильные бедра и поднимает взгляд, безмолвно спрашивая разрешения. В чонгуковых глазах столько неверия и неподдельного восхищения, что Тэхен задыхается. — Тэхен… о, Господи… — он цепляется в тэхеновы плечи, когда тот кладет головку на язык и обводит по кругу. В нос бьет чистый запах альфы, без примесей химического парфюма — не тот, что сбивал с ног в студии, а самый правильный, его. Тэхен аккуратно пробует Чонгука на вкус, как дорогую конфету, играется, с удовольствием слушает чужое сдавленное рычание, а после расслабляет горло, насаживаясь почти до самого основания, и начинает жадно сосать. Чонгука хватает ненадолго — то ли он был слишком возбужден, то ли Тэхен обнаружил в себе невероятные таланты к отсосу; к счастью, он успевает вовремя отстраниться, и горячая струя лишь слегка задевает щеку. Он стирает белесую каплю и слюну с подбородка и, вытерев руку о джинсы, поднимается с колен. Затекшие ноги неприятно покалывает, горло дико саднит — разговаривать наверняка будет как пропитой грузчик, но сейчас это кажется неважным. Важно то, что Чонгук, сбросив напряжение, наконец, начинает приходить в себя. Тэхен заботливо натягивает на него белье и джинсы, застегивает ремень, оправляет футболку и смело встречает чужой потерянный взгляд. — Хен, я… — Все в порядке, Гуки. Со своей сущностью трудно бороться, особенно в твоем возрасте, — Тэхен до ужаса хочет коснуться его щеки, провести по мягким волосам, уткнуться носом в плечо и дышать-дышать-дышать, но тут же одергивает себя. Необходимо все прояснить, чтобы не осталось недосказанности. — Все через это проходили, — добавляет он. — Ты научишься ее контролировать. Только извинись перед Юнги, ты наверняка его нехило потрепал. — Даже не подумаю, — упрямо фыркает Чонгук. — И я так и не услышал внятного объяснения, почему он тебя лапал. Внутренний омега готов расстелиться ковриком, лишь бы его альфа был доволен. Тэхен вскидывает прямой взгляд и проводит черту: — Я не обязан отчитываться перед тобой, Гуки. — Мы истинные, Тэхен. — Это ничего не значит. Чонгук раздраженно цокает языком. — Давай ты не будешь снова мне эту хуйню заливать. Ты можешь сколько угодно говорить, что я для тебя просто тонсен, но факт в том, что у тебя до сих пор стоит, хен. На меня, а не на твоего Юнги. Ты хочешь меня. А я хочу быть с тобой. — Не ты, — Тэхен как можно более равнодушно пожимает плечами, хотя сдерживаться безумно трудно. В штанах нестерпимо давит, а Чонгук слишком близко — горячий и готовый удовлетворить все его желания. — Что? — Не ты меня хочешь. Просто твоя сущность альфы чует во мне омегу. — Это одно и то же, — Чонгук хмурится. — Нет, не одно и то же, — Тэхен качает головой; возбуждение понемногу спадает. — То, что ты чувствуешь ко мне — обычный инстинкт самца, он пробуждается, когда альфа чует запах своей пары. — Называй как хочешь, суть от этого не меняется. Тэхен вздыхает: — Ты не любишь меня — вот, что меняется. А я не готов вступать в отношения с человеком, который меня не любит, истинный он или нет. — Ты шутишь? Ха-ха, очень смешно, хен, — без капли веселья говорит Чонгук, — сейчас живот надорву от смеха. — Я серьезно. Запах вскружил тебе голову, Гуки, влечение наложилось на дружеские чувства, и ты думаешь, что влюблен, но это не так. Задай себе вопрос: если бы вдруг тебя лишили обоняния, что бы осталось? Захотел бы ты так же быть со мной? Строить отношения и в будущем, может быть, семью? — Тэхен переводит дух. — Подумай хорошенько. И пока не найдешь ответ, больше мы эту тему поднимать не будем. Он одергивает свитер и, не обращая внимания на истошные вопли внутреннего омеги, на негнущихся ногах идет в сторону уборных, оставляя позади растерянного Чонгука и, кажется, себя. До зубовного скрежета хочется вернуться, броситься в его объятия, приказать забыть все, что он сейчас наговорил, но Тэхен не может. Это будет неправильно, нечестно по отношению к Чонгуку. Им овладели инстинкты, и нет ничего удивительного, что он спутал одно с другим. Тэхен знает: когда чонгуковы гормоны перестанут устраивать войну, и тот возьмет сущность альфы под контроль, романтический морок неизбежно спадет. Он поймет, что не испытывает к Тэхену ничего, кроме дружеских чувств, а дальше… Тэхен не готов ни к чему из того, что может быть дальше. Ни к тому, что они расстанутся окончательно, разорвав многолетние нити дружбы, ни к тому, что Чонгук останется рядом из чувства долга. Тэхен любит Чонгука по-настоящему, любит слишком сильно, чтобы привязывать его истинностью. И еще он любит себя. И именно поэтому его долг — дать шанс им обоим. Пожалуй, стоит увеличить дозу блокаторов.