Blood, sweat and tears

Чонгук по-хозяйски устраивается напротив Тэхена, сместив старшего альфу в угол, поближе к окну, и всем своим видом демонстрирует уверенность, непринужденность и вселенскую крутость. Которых на самом деле он совершенно не чувствует. Грудь до сих пор тяжело вздымается — Чонгук бежал сюда, как будто за ним гналась стая борзых. Дурацкий порыв, учитывая, что пешим шагом ходьбы вышло бы от силы на десять минут. «Спорт — это жизнь», — тут же говорит он себе, отчего бы и не пробежаться от универа до кафе? А что, полезное занятие, нужное даже, в отличие от выебонов перед всякими мутными типами — вот уж что точно совершенно необязательно. Но все это — ненужные, мелкие детали, которые заставляют отвлечься от главного, занять голову какой угодно ерундой, лишь бы не испытывать той всепоглощающей растерянности, что чувствует сейчас Чонгук. Он ничего не понимает. Вот вообще нихрена. Главной целью встречи с Тэхеном было проверить, работает катастолин или нет. Что ж, проверка прошла успешно: работает, прекрасно работает, великолепно работает, Чонгук теперь знает точно. Он действительно больше не чувствует привычный аромат, что стал неотъемлемым тэхеновым спутником, вообще, даже отголоска — специально наклонился к чужому уху вплотную. Никаких ебучих миндальных пирожных и никакого сраного ликера, только запах теплой кожи, шампуня с ароматом корицы и легкого дезодоранта. Чонгук должен был вдохнуть его, мысленно поставить галочку в графе «Я свободен от этого дерьма», улыбнуться во все двадцать восемь да перевести Тэхена обратно в категорию «мой лучший друг-ебанат». Познакомиться с его будущим парнем, как подобает лучшему другу, и весело провести время с ними обоими, а после отметить свое «освобождение» бурным романом с каким-нибудь сладким омежкой. Завязать с бесчисленными самокопаниями и снова стать нормальным студентом-первокурсником. Не выходит. Потому что Чонгук вдыхает едва уловимый аромат тэхеновой кожи, и его конкретно ведет. Внутренний альфа молчит — ему обычные запахи не интересны, а у Чонгука сердце колотится, как сумасшедшее, и до ужаса хочется зарыться носом в мягкие каштановые волосы Тэхена, обвить его руками и ногами огромной коалой и никуда не отпускать. А еще лучше схватить за руку и выволочь к хренам из этого чертова кафе, и чтоб больше никаких Чжэминов. Никогда. Молодец, Чон Чонгук, ты проебался по всем фронтам. Он бросает на Тэхена полный негодования взгляд, на что тот вопросительно изгибает брови, как бы спрашивая, в чем дело. В чем дело, блядь. Да в том! В том, что Чонгук переступил через себя и сожрал таблетку сучьего катастолина, только чтобы перестать сходить с ума от одного вида этого придурка, даже к Юнги-хену приперся за, мать ее, консультацией, и нихуя! Черт. Плохо. Очень плохо. Чонгук не понимает, что с ним, блядь, не так. За что ему досталась вся эта срань, какое страшное преступление он совершил в прошлой жизни? Он должен был быть по меньшей мере опасным маньяком, раз в этой заслужил Ким Тэхена — совершенно невозможного засранца, который прямо сейчас, кстати, подается к нему и смотрит с беспокойством в глазах. — Гуки, все в порядке? Выглядишь бледным. Чонгук вздрагивает: такого вопроса он не ожидал. Блядство. Он бросает взгляд на окно, пытаясь поймать свое отражение в стекле. Застекольный Чонгук смотрит в ответ квадратными глазами, и реальному остро хочется застонать от досады: он представляет, каким вштыренным сейчас выглядит. Черт побери. Он незаметно приглаживает волосы, несмотря на то, что сделал это еще перед дверями кафе, и мысленно клянет себя за тупое желание выглядеть идеально. Красиво. Круто. Особенно по сравнению с сидящим рядом хмырем. — Тебе показалось, хен, не парься. Кхм, так что, Чжэмин-хен, чем ты увлекаешься? — Чонгук чуть поворачивает голову и разглядывает оппонента, почти не скрываясь, цепко выискивая в чужом образе недостатки. Придраться, к вящему разочарованию, почти не к чему: хмырь одет с иголочки, хоть и не слишком помпезно, прическа волосок к волоску, на носу красуются модные очочки в толстой оправе — ни дать ни взять примерный мальчик из хорошей семьи. Он всем своим видом излучает ауру правильности и благополучности, как будто говорит: «Я — альфа, на которого можно положиться». Еще бы, блядь, справку от врача притащил, тоже мне, жених нашелся, с раздражением думает Чонгук. Где Тэхен вообще его откопал — на складе ненужного барахла? Ему казалось, что такие экземпляры вымерли, как мамонты, еще пару сотен лет назад. — Искусством, — дружелюбно откликается между тем Чжэмин, отвечая на заданный вопрос. — Ах, искусством. Музыкой, танцами? Пением? — Безусловно, хотя мне больше нравится изобразительное искусство. Я поклонник живописи. — Чжэмин-хен — талантливый художник, — встревает вездесущий Тэхен, — даже выставлялся пару раз. — Ты меня смущаешь, Тэхени, не такой уж я и талантливый, — щеки Чжэмина розовеют. Краснеющий из-за такой ерунды альфа — что за мерзость, он мужик или где? И что еще за «Тэхени»? — Художник, значит, — медленно тянет Чонгук, как будто быть художником — величайший позор всех позоров. — Чонгук! — тут же одергивает его Тэхен и шлет Чжэмину извиняющуюся улыбку. — Не обращай внимания, хен, этот ребенок совсем отбился от рук. — Зачем ты так? — примирительно говорит Чжэмин. — Чонгук-ши ведь не имел в виду ничего такого. Вот, ей-богу, лучше бы этот блаженный молчал, просто слился бы со стеной и не отсвечивал, а еще лучше — просто слился. Насовсем. Ибо Чонгук как раз имел в виду «такое», и Тэхен прекрасно это понял. Понял и отбил подачу — прямо в цель, потому что Чонгук закипает немедленно. Кажется, еще чуть-чуть — и засвистит, как старый чайник. Ребенок? Отбился от рук?! Ему хочется едко напомнить милому хену, что тот на собственном опыте убедился, что он далеко не ребенок. Впрочем, если Тэхен подзабыл, Чонгук может и напомнить, за ним не заржавеет. Но он сдерживается и лишь буравит Тэхена тяжелым взглядом. — Конечно, не имел, хен, — он приторно улыбается, — ничего и никого. — Прости, видимо, я просто немного отвык от тебя. Чонгук цокает языком: шпилька снова бьет в яблочко. Да что с Тэхеном сегодня? Какого черта с ним творится? И что, по его милости, творится с самим Чонгуком? — Все в порядке? — Чжэмин явно не догоняет. — Не обращай внимания, хен. Гуки — мой друг еще с детства, мы просто так шутим. — Шутим, хен? — Чонгук прищуривается. — Значит, так ты это называешь? — А ты — по-другому? — Думаю, у нас разные мнения на этот счет. Разве не ты позвал меня сюда? — Что? Тэхени? — Чжэмин растерянно хлопает глазами. — Чонгук, не говори ерунды. — Он не сказал тебе, хен? — Чонгук издевательски улыбается, глядя прямо на Тэхена. Тот вспыхивает мгновенно. — Сказал о чем? — Ни о чем, Чжэмин-хен, ни о чем. Чонгук, пойдем-ка выйдем, — с нажимом произносит Тэхен, подрываясь на ноги. Он выбирается из-за стола и устремляется в сторону уборных. Чонгук идет следом, не отставая. Тэхен захлопывает за ними тяжелую дверь туалета — кабинка тут всего одна, значит, точно не помешают — и, схватив Чонгука за грудки, резко прикладывает к ней спиной. — Какого хрена ты творишь, придурок?! — шипит он разозленным котом. — Хочешь мне все запороть? Чонгук старается выглядеть максимально расслабленно и незаметно вытирает вспотевшие ладони о джинсы. — Что, если да? Кажется, Тэхен теряется от такого ответа, потому что немного ослабляет хватку, давая ему отличную возможность перехватить инициативу и поменять их местами. Он удовлетворенно улыбается: так-то лучше. Правильнее. — Что ты делаешь? — А что делаешь ты? — Чонгук понижает голос до шепота; Тэхен вздрагивает и широко распахивает глаза. — Шлешь мне адрес, будучи на свидании с другим парнем, хен? Как тебе не стыдно, — он склоняется к чужому уху, с наслаждением втягивая носом знакомый-незнакомый аромат. Катастолин действует отлично, но, кажется, от Тэхена Чонгука спасти не сможет даже он. — Если бы ты не хотел меня видеть, то ничего бы не сказал. — Я не думал, что ты будешь так безобразно вести себя! — Неужели? А может, ты все спланировал? Хотел вызвать ревность, м-м-м? — С Чжэмином бы не прокатило, он слишком добрый и наивный, — фыркает Тэхен, вновь возвращая себе свою дерзость, а у Чонгука темнеет в глазах. — Ни слова больше про Чжэмина, — цедит он сквозь зубы, но Тэхен словно не слышит. — Да и к кому ему ревновать? — продолжает тот, вскидывая темный взгляд. — Просто у моего тонсена отвратительный характер. Но, к счастью, хен — понимающий человек, мне с ним повезло. Чонгук крепко вжимает его собой в деревянную дверь. — Черт подери, ты нарываешься, да? — Нарываюсь? Это не я веду себя, как маленький ребенок, Чонгук! И отпусти меня, папашу твоего за ногу! Блядь. Плохо. Очень плохо. — Сдается мне, Тэ, ребенок здесь только один, и это не я, — Чонгук сдерживается изо всех сил. — К тому же, тебе ли не знать о моих размерах. — Не самое впечатляющее, что я видел, знаешь ли, — хмыкает Тэхен и проводит языком по губам. Специально или невзначай — уже неважно. Слишком плохо. Чонгук на такое не подписывался. Нет, ни за что в жизни. — Бесишь, — коротко выдыхает он и сминает чужие губы своими. Тэхен предсказуемо упирается руками ему в грудь, протестующе мычит, вырывается не слишком успешно, а после затихает, позволяя себя целовать. На вкус он точно такой же, мимолетом думает Чонгук, раздвигая языком его губы, скользя им по зубам и настойчиво требуя впустить. Тэхен не разжимает зубы и не закрывает глаз — гипнотизирует, затягивает в свою глубокую бездну, но, на счастье Чонгука, нельзя упасть, если ты уже на дне. Он не отпускает тэхенов взгляд и чуть сбавляет напор, превращает требование в мягкую просьбу. Тэхен всхлипывает задушенно, и, опустив ресницы, сдается, раскрываясь навстречу. Притягивает Чонгука ближе, вжимая в себя так, что между телами не остается ни миллиметра, путается пальцами в волосах и жарко целует в ответ, как будто Чонгук — самое ценное, что есть в его жизни; кажется, где-то в этот момент тот кончается, как человек. Совсем. Абсолютно. Это, наверное, нехорошо — целовать парня прямо посреди его свидания с другим, но как-то похуй. Все и так плохо. Слишком плохо. Пиздец, как плохо. И слишком, слишком хорошо.