Blood, sweat and tears

Дверь закрывается за ними с негромким, но категоричным хлопком, словно отрезая путь назад. Чонгук отступать и не собирался, а вот Тэхен, похоже, несколько теряет свой боевой настрой, потому что, едва провернув в замке ключ и наспех скинув обувь, стремительно чапает в сторону кухни. Сбегает. Не то чтобы у него могло это получиться даже в теории, когда они оказались вдвоем в запертой квартире, но, возможно, думает Чонгук, ему нужно немного времени, чтобы собраться перед разговором. Или подготовить очередную псевдоправильную речь, которая могла бы заставить Чонгука «прозреть» и отказаться от него. Или ему просто необходимо чуть-чуть побыть в одиночестве. В любом случае, Чонгук дает Тэхену пару минут форы. Он неспешно разувается, одергивает толстовку и с уверенностью зверя, загнавшего в ловушку любимую жертву, заходит на кухню. Чтобы с порога действительно почти озвереть. Тэхен — не жертва, он просто ебаный придурок. Чонгук нехорошо прищуривается: Тэхен стоит посреди уютной светлой кухни и судорожно выдавливает в ладонь таблетки из белой упаковки. Очень, очень знакомой упаковки. Точно такая же, только смятая, лежит в кармане самого Чонгука. Сука. Он в два шага пересекает кухню и резко выбивает ее из тэхеновых рук. — Ты охуел?! — взрывается тот. — Кто здесь охуел, так это ты! — рычит Чонгук, шагая еще ближе и оттесняя его к разделочному столу. — Катастолин? Серьезно, блядь?! Ты настолько не хочешь чувствовать меня, что хватаешься за сраный подавитель сразу, как мы оказались наедине? — Это не твое дело, — голос Тэхена становится ниже. — А теперь верни мне упаковку, Чонгук. — Хуя с два ты будешь пить эту дрянь, — мстительно говорит тот, отпихивая ту ногой. — Хуя с два ты будешь указывать мне, что делать. Я все еще твой хен. — А я — все еще твой истинный, и это, блядь, мое дело. — Истинность не дает тебе права принимать за меня решения! — Как и ты не можешь решать за нас обоих! Чонгук сжимает руки в кулаки, борясь с почти непреодолимым желанием схватить этого придурка за грудки и трясти до тех пор, пока не выбьет из него всю дурь. Они стоят почти вплотную — он чувствует жар тэхенова тела и исходящий от него запах, и его выдержка идет крупными трещинами. Плохо. Очень плохо. Если так пойдет и дальше, то либо он трахнет Тэхена прямо здесь, либо они изобьют друг друга до полусмерти, и Чонгук не уверен в том, что из этого будет хуже. Черт побери, почему у них всегда все так?! Он с силой кусает губы — те самые, что совсем недавно так сладко целовал Тэхен — делает глубокий вдох-выдох и отступает на шаг назад. Кто-то ведь должен. Судя по тому, как выдыхает Тэхен, кажется, немного помогает. — И угомони своего альфу, Гуки, — его голос звучит почти спокойно, но Чонгук слышит, что он тоже сдерживает себя. — Ты знаешь: я достаточно силен ментально, чтобы дать ему отпор. — Ты его чувствуешь? — Чонгук удивленно приподнимает брови. — Ты же на таблетках. Тэхен кривит рот и, отвернувшись, начинает рыться в настенном шкафчике, где хранит запасы чая. — Перед течкой время его действия уменьшается. Сейчас это всего три-четыре часа, обычно он действует двенадцать. — Про двенадцать я знаю, — рассеянно отзывается Чонгук, переваривая полученную информацию. Три-четыре часа, значит? — Откуда? — недоуменно спрашивает Тэхен. — Я удивлен, что ты вообще в курсе, что такое катастолин. Штука довольно… специфическая. Руки его слегка подрагивают, когда он наполняет заварочный чайник. Несколько чаинок просыпаются мимо, и Тэхен нервным движением смахивает их на пол. — Увидел у Юнги-хена, он мне рассказал. — Юнги-хену стоит побольше держать язык за зубами, — недовольно бросает он, включая в сеть электрический чайник. — О чем еще он тебе рассказал? — Об этом — точно нет. Так выходит, что ты меня… — Чувствую, — Тэхен на миг прикрывает глаза и трет ладонью лоб. — Черт, я потому и хотел его выпить, чтобы нормально поговорить, а не… — «А не» что? — А не изображать истеричного дебила, как пять минут назад, — он поворачивается к нему и смотрит с мольбой во взгляде. — Поэтому, раз уж ты не даешь мне использовать катастолин, пожалуйста, успокой своего альфу. — Прости, хен, — Чонгук с сожалением качает головой, — но я не могу. Я его не чувствую, а значит, и не контролирую. Тэхен в удивлении приподнимает брови: — С каких пор? Чонгук невесело хмыкает, достает из кармана свой экземпляр фармацевтической отравы и кидает ее в руки Тэхену. Тот ловит на автомате и с неверием рассматривает отпечатанное на белом картоне название. — Это… блядь, нет. Чонгук, нет, ты не мог, — он вскидывает на него взгляд. — Скажи, что ты не… — Я принял его пару часов назад, перед нашей встречей в кафе, — перебивает его Чонгук. Тэхен делает шаг к нему, в глазах его плещутся беспокойство и злость. — Черт тебя дери, зачем? Юнги сказал тебе о побочках? Если не сказал, я откручу ему голову! Блядь, какого хрена он вообще тебе позволил… Чонгук обхватывает его за плечи, прерывая словесный поток. — Юнги-хен ни при чем, это было только мое решение. Тэхен бросает взгляд на лежащие на плечах ладони и поджимает губы. — Из-за меня? Только потому, что я сказал, будто ты запутался в чувствах, ты решил отбить себе к хренам весь нюх? Радикальный подход, ничего не скажешь. Очень на тебя похоже. — А что мне, блядь, было делать?! — против воли взрывается Чонгук. — Или ты знаешь другой способ совладать с запахом истинного? Тэхен отводит взгляд. Ну конечно, он не знает, с желчью думает Чонгук, иначе не стал бы сам жрать эти чертовы таблетки. Умница-хен, заботится о нем так рьяно, а сам… сколько он сидит на этой гадости — с момента их встречи в этом году? Больше полугода. Не так долго, как Юнги, но Тэхен и не альфа. И если у катастолина настолько сильные побочные эффекты для альф, то… блядь, даже подумать страшно, насколько он опасен для омег. Для Тэхена. Которому, конечно, плевать на опасность, лишь бы не чувствовать Чонгука. Сука. Сука, как же с ним сложно. Как же все это, мать его, сложно! Чонгук мысленно считает до десяти. — Я сомневался, — говорит он уже спокойнее. — Эти двенадцать дней были как маленький филиал ада, я просто с ума сходил, не знал, что и думать. Решил, что, может быть, ты прав. Может, мое помешательство на тебе и правда всего лишь гормоны, и чувства тут ни при чем. Тэхен едва заметно вздрагивает, словно его внезапно укололи иголкой, и все так же старательно на Чонгука не смотрит. Наверное, напольная плитка куда интереснее чонгуковой исповеди — он ведь всего лишь выворачивается перед ним наизнанку. Всего лишь. — Черт, я даже к Юнги-хену пришел, чтобы спросить! Все для того, чтобы… — Чонгук захлебывается: словами, обидой, равнодушием, — все для того, чтобы понять. — И… как? Понял? — Да, — твердо кивает он. — Понял. Это пиздец странно, но я все понял, Тэ. Тот кивает чему-то своему, аккуратно выпутывается из-под его ладоней и, чуть отступив, вздыхает едва слышно — Чонгук не может распознать, чего в этом тихом вздохе больше: облегчения или расстройства. — Я рад, — Тэхен, наконец, вновь смотрит на него, и взгляд неожиданно жадный, горячий и какой-то отчаянный. Он блуждает по его лицу — Чонгука обдает жаркой волной — стыдливо задерживается на губах, ласкает скулы, лоб, нос… все, кроме глаз. — Я рад, — повторяет Тэхен и облизывает губы, — это значит, мы все еще можем сохранить нашу дружбу. За их спинами шумно кипит чайник. Чонгук тоже кипит — засвистел бы даже, если б мог. Вот только автоматика выключается, а он — нет. Внутри него не просто водичка сто по Цельсию, там раскаленная, блядь, лава — кипит и плещется адским варевом, выжигает внутренности разочарованием и злостью, оплавляет кости и заставляет сжимать кулаки и стискивать до скрипа зубы. Они над ним издеваются, думает Чонгук, делая шаг вперед, все вместе: и Тэхен — баран упертый, которому важнее что угодно, только не он, и гребаный чайник, и сука-судьба. У последней вообще, как он выяснил, отличное чувство юмора. Ржет, наверное, сейчас над ним где-нибудь на небесах, смешно ей там, блядь. Чонгуку тоже смешно. До усрачки просто. — Дружбу? — переспрашивает он, старательно контролируя голос. Еще шаг — Тэхен отступает назад. Один вперед — один назад, в темпе вальса, блядь; какого хера кухня внезапно такая большая? — Гуки, — Тэхен упирается спиной в стол и до побелевших костяшек вцепляется пальцами в полированную столешницу. Отступать больше некуда. Им обоим — больше некуда. — Дружбу, Тэ? — Чонгуку все еще смешно, ему пиздец, как смешно — до тошноты и злых слез в глазах. — Тэ, посмотри на нас: мы очень похожи на друзей? Я похож на друга? — Гуки… Чонгук упирается ладонями в стол по обе стороны от Тэхена и вжимается в него бедрами. Тэхен судорожно втягивает в себя воздух — тягучая карамель в его глазах борется с расширяющейся чернотой зрачков. — Ты заебал со своим «Гуки», — зло выдыхает он прямо в блядские розовые губы — те самые, что так долго несут невъебическую чушь, что снятся ему во влажных снах и что целуют так голодно и жадно, что крыша съезжает к чертям. Чонгук не знает, что хочет сделать с ними больше: поцеловать снова или разбить в кровавую кашу. — Давай порассуждаем, хен, — вкрадчиво произносит он. — Простая арифметика, это не сложно. Катастолин действует двенадцать часов, так? Я его принял и пришел к тебе — это где-то десять минут. Потом мы мило поболтали втроем — еще примерно полчаса, а потом мы с тобой оказались в туалете, и я тебя засосал, — он бросает взгляд на багровеющее на тэхеновой шее пятно. — К чему ты… — Тэхен осекается на полуслове, задохнувшись; глаза его широко распахиваются. Ну неужели, блядь. — Умница, хен, все правильно, — прищуривается Чонгук, едва справляясь с дрожью в теле. — Я целовал тебя, не чувствуя твоего запаха. Я отдрочил тебе, не чувствуя твоего запаха. Я, блядь, умолял тебя прикоснуться ко мне, не чувствуя твоего запаха! — голос позорно срывается. — Мне сносит крышу от одного твоего присутствия, от одного взгляда или слова. Сносит от тебя, а не от запаха. И когда я сказал, что все понял, я имел в виду именно это. Тэхен вскидывает на него горячечный взгляд — карамель в нем давно проиграла черноте и теперь пульсирует тонким ободом по краю радужки — и склоняется к чонгукову уху. — Хочешь заняться со мной арифметикой, Чонгук? — хмыкает он, понизив голос, и у Чонгука мурашки бегут по спине. — Давай займемся. Ты помнишь, сколько мы знакомы? — С младшей школы. Какое это имеет значение? Воздух между ними накален и едва ли не искрит от напряжения: физического, морального и сексуального. Чувствует ли его Тэхен? Хочет ли он Чонгука сейчас так же сильно, как тот хочет его? Глупый вопрос. — Двенадцать лет, — голос Тэхена крепнет, — мы знакомы двенадцать лет. Ты ведь понимаешь, что истинными мы стали не полгода назад? Чонгук тяжело сглатывает. — Так ты… — Я подошел к тебе тогда, потому что почувствовал, — ухо опаляет горячее дыхание. — Знаешь, родители с детства говорили мне, что истинность — это все. Что как только я встречу своего истинного, мы полюбим друг друга, и наступит хэппи энд, — Тэхен усмехается. — Типичная ошибка современности, даже немного стыдно за них. — он слегка отстраняется. — Хочешь сказать, что влюбился в меня с первого взгляда? — голос слушается с трудом. От одной мысли, что Тэхен, возможно, любил его все эти годы, лава внутри раскаляется еще больше и растекается по венам. Плохо. Как же плохо. — Не с первого, конечно, но у меня было достаточно времени, — Тэхен качает головой. — Таким придурком был. Все думал: мой Гуки повзрослеет и обязательно все поймет. Потом думал, что, может, со мной что-то не так, что я какой-то бракованный, поэтому ты на меня не смотришь. — Что за чушь? — Конечно, чушь, но попробуй объясни это подростку, истинный которого заявляет, что влюбился в его лучшего друга. Внутри все скручивает в тугой узел. — Тэхен, я… — Это было как раз перед выпуском, тогда я и понял, каким был дураком все те девять лет. Мелким наивняком, под завязку напичканным романтичными сказками, — он кривит губы. — До сих пор жалею, что так и не завел альфу в старшей школе. Мечтал, что однажды подарю свою девственность тебе. Смешно, да? Чонгук поспешно мотает головой, чувствуя себя полным придурком. — Нихуя не смешно. Черт возьми, Тэхен и правда собирался потерять девственность с ним? И именно из-за него он отшивал парней, что предлагали ему встречаться? К горлу подступает комок. Это точно, совершенно, абсолютно не смешно. — А, по-моему, пиздец, как. Может, реально стоило потрахаться с кем-нибудь, чтоб мозги на место встали, — Тэхен вдруг мнется и смотрит с беспокойством. — Слушай, я тебе все это рассказал не за тем, чтобы пристыдить или еще какая хуйня. То, что я влюбился — только моя проблема, тебя она никак не касается. Просто веду к тому, что истинность никого и ни к чему не обязывает, — он неожиданно зябко ведет плечами. — Девять лет было не только у меня, у нас обоих они были, но для тебя я всегда оставался лишь смешным несуразным хеном. Это абсолютно нормально, а то, что сейчас происходит… Из нас вышли отличные друзья, Гуки, и лучше нам ими и оставаться, — Тэхен прикрывает глаза. — Вот такая арифметика. Чонгук стоит не шевелясь и мысленно распадается на тысячи кусков от той напускной бравады и легкости, которой пропитан тэхенов голос, рассыпается от застарелой боли и тоски в нем, едва только попытавшись представить, что Тэхену пришлось пережить. Тот прав отчасти: Чонгук формально не виноват — сердцу не прикажешь, он ведь не мог влюбиться по мановению волшебной палочки, но больно все равно. За Тэхена, потому что тот страдал так долго; за себя, потому что мог гораздо раньше разглядеть того, без кого теперь трудно даже дышать. Тэхен дергается, пытаясь выбраться из-под него, но отпускать его Чонгук не намерен. Не в этой жизни. Он безнадежный идиот, раз не замечал свое счастье столько лет, но он — идиот, который кое-что понял. В отличие от Тэхена. — Спасибо, что рассказал. Теперь хотя бы ясно, почему ты каждый раз сбегаешь от меня. — Гуки, не начинай… — Знаешь, думаю, в этом и проблема. Тэхен, посмотри на меня, — Чонгук отрывает успевшую затечь ладонь от столешницы и приподнимает тэхеново лицо за подбородок. — На меня, а не на того мелкого придурка, каким ты меня помнишь. — Ты и сейчас придурок, — фыркает тот, но взгляд все же поднимает. — Не спорю, но я вырос, Тэ. Для тебя я все тот же Гуки, но это не так. Я изменился. Два года — это чертовски много, да тебя со мной, блядь, всю старшую школу не было! — Чонгук смотрит в темные глаза напротив с острым отчаянием, пытаясь донести до Тэхена то, что томится у него в душе. — Ты пытаешься копаться в причинах, но у чувств их нет, есть только факты. А факт в том, что мы уже не друзья, и ты прекрасно это знаешь, — он прижимается ближе. — И важно сейчас только одно. Скажи мне, ты все еще любишь меня? — Я ведь уже сказал, это не имеет… — Под катастолином был не только я, твои три часа тогда еще не вышли, ведь так? Тэхен прерывисто вздыхает. — Я, знаешь ли, не засекал. — Но ты все еще способен ясно мыслить рядом со мной, хотя прошло гораздо больше времени. — Черт, прекрати. — Просто скажи: любишь или нет? — А что, если нет? — Тэхен огрызается из последних сил, как загнанный в угол зверь. — Что, если эти два года пошли мне на пользу? Что тогда, Чонгук? Слишком простой вопрос, Тэхен, не стоило даже спрашивать. — Тогда я заставлю тебя снова меня полюбить. — Интересно, каким образом? — насмешливо выгнутая бровь. — А ты все-таки меня больше не любишь? — А ты меня? Чонгук усмехается краем рта: — Вряд ли я смог бы разлюбить тебя за последние десять минут, даже если бы захотел. Тэхен широко распахивает ресницы. — Это что, признание? Интересно, если долбануть его головой об стол, в ней появится хоть немного мозгов? Чонгук уже не уверен. — Блядь, как же ты заебал меня! Ты вообще меня слушал?! — он снова начинает закипать. — Сука, да я с ума по тебе схожу, и истинность здесь совершенно ни при чем! Просто скажи мне: да или нет? — Чонгук… — Тэхен мелко дрожит, глаза его лихорадочно блестят. Он выглядит так, словно стоит на краю бездны и вот-вот сорвется вниз. — Тэ, да или нет?! — Блядь, ты ведь прекрасно знаешь, что да! О, Господи. Да. Да, сука, да! Чонгук медленно выдыхает, чувствуя, как напряжение разом покидает его, словно он только что сбросил с себя пятитонный мешок. Глаза прикрываются от облегчения, и слабеют колени, а рот сам собой расползается в неприлично счастливой улыбке. Тэхен признал, что все еще любит его. — Отлично, — он ласкает дыханием тэхеновы губы, — это то, что я хотел услышать, — и мягко касается их своими. — Ты даже представить не можешь, как я рад, что еще не поздно. Знаю, что не должен извиняться за прошлое, но мне до боли жаль, что тебе пришлось так долго ждать. Прости. Тэхен обессиленно роняет голову на его плечо. — Два года — слишком мало, чтобы тебя забыть, — он трется лбом о ткань чонгуковой толстовки, и тот может почувствовать запах шампуня от его волос. — Хотя, видит бог, я искренне пытался. Он замолкает на некоторое время, а после вскидывает голову и смотрит прямо в глаза — цепко и проникновенно, порабощая самую душу. — Так значит, любишь меня? Не как друга, а как омегу? — Люблю. Тэхен закидывает руки на его плечи и придвигается ближе, хотя, казалось бы, ближе уже невозможно:  — Только попробуй разбить мне сердце, Чон Чонгук, я тебя убью. — А ты уж постарайся сохранить мое. Оно у меня одно, и я планирую дожить с тобой до старости. — И умереть в один день? — Ты можешь быть догадливым, когда хочешь, — Чонгук балансирует на тонкой грани, когда от падения удерживает лишь тонкая нить, но все еще пытается держаться. — Черт, сколько у нас времени до того, как тебя перекроет окончательно? Тэхен забирается на столешницу и бросает взгляд на настенные часы. С расширенными зрачками он выглядит как обдолбанный — впрочем, Чонгук сейчас наверняка не лучше. По ощущениям так точно: кроет его не по-детски. Ким Тэхен — чертовски сильный наркотик. — Ммм… Пять-десять минут плюс-минус. — Может, все-таки заваришь нам чаю, пока есть время? Тэхен ухмыляется и, облизнув губы, плотно обхватывает его ногами. — А может, лучше рамен? Чонгук зеркалит ухмылку и подхватывает его под бедра. — Надеюсь, мы сможем добраться до спальни. Тэхен вплетает пальцы в его волосы и целует жадно, требовательно и абсолютно крышесносно. Плохо. Очень плохо. Но очень, очень хорошо.