His father's heir

Благотворительный Рождественский вечер, устроенный Сансой, привлекает такую толпу раскрашенных, пахнущих разными сортами парфюма девиц и не менее странных, щеголеватых и манерных мужчин, что вызывает стойкую ассоциацию с гей-клубом высшего пошиба. Приглашенная певица томно завывает очередную руладу хрипловатым и низким голосом. От цветов и блесток рябит в глазах, а голые спины и декольте надоедают быстрее, чем одинаковые стоны шлюх. Я заставил Вонючку выучить имена всех приглашенных, и теперь он везде таскается за мной, напоминая, как кого зовут. Лицо у него страдальческое, напиваться запрещено, в то время как я весь вечер только этим и занят, один хрен, мы здесь ради картинки. Сансе нужно иногда показывать своим приятелям, что она все та же золотая девочка, у которой нет проблем, в том числе и с мужем. Мы показательно кружимся в вальсе, она говорит тихо, со стороны кажется, будто шепчет что-то нежное.  — Рамси, в танце нужно держать дистанцию, когда ты так меня прижимаешь, это неприлично.  — Ради этого все и затевалось, — рука ползет чуть ниже, и я наслаждаюсь испугом, промелькнувшим в её глазах, но птичка быстро находится и возвращает меня в правильную позицию.  — Не вздумай!  — А то что? Обидим Петира? — Прижимаю её со всей силы и целую, отпускаю только когда слегка успокаивается. — Если хочешь показать им, какая ты классная, не забудь напомнить, что моя. Отпускаю её, чинно поцеловав руку. К несчастью, попадаюсь Фрею, он явно хочет больше информации, чем получает от меня (и, наверняка, от Хостина). Ну что же, мне удалось их найти, удалось выйти на Цао, теперь дело за ним.  — Они хотят, чтобы Вы завещали мне больницы, — забираю очередной стакан с виски, который мне услужливо принес официант. Лицо у Фрея озадаченное, приходится пояснить, хотя, черт, я уже так себе собеседник. — Боятся, что Вы умрете, а Ваш последователь не будет соблюдать условия договора.  — Теперь понятнее, хотя эта идея все еще кажется мне неоднозначной, — он с минуту обдумывает предложение, потом оживляется, — впрочем, почему бы и нет. Я вижу этого урода насквозь. Он заставит своего нотариуса внести изменения, дождется, пока договоренность с Тонгами заработает, а потом, втихую, откатит завещание обратно, не уведомляя никого. Мне хватило общения с такими, как Фрей. Я понял, как они думают. Все их схемы строятся на обещаниях, которые они потом отказываются выполнять, проще некуда. Старк обещал Баратеону землю, но отказался. Фрей обещал Старку благотворительный проект, но все испортил. Теперь он вешает мне лапшу на уши и ждет, что я поведусь. Приезжаю домой раньше времени, Сансе там больше не нужна моя нетрезвая физиономия, детка справится сама. Спускаюсь в подвал, нахожу в столе фамильное древо, нарисованное Хостином. Я вычеркиваю оттуда себя и Сансу. И, не без сомнений, вычеркиваю отца. Черт знает, вдруг эта толстуха действительно дорога ему. Вдруг он уже скорее Фрей, чем Болтон. Имя Уолдера Фрея, отца всех этих ублюдков, обвожу в круг красным, как нужное объявление в колонке частных услуг. Убираю всю эту дрянь обратно, поднимаюсь наверх, хватаясь за перила, и пару раз даже разбив что-то. По пути стягиваю осточертевшую одежду, порой все это кажется нормальным, но стоит выпить, как душу готов продать за потрепанные джинсы и свою старую квартиру, где всегда был запас пива и какие-нибудь мясные закуски. Квартиру, в которой девчонки кончали на самом деле, говорили, что думают. Квартиру, в которой я так же валился на кровать после паршивого дня и просто пялился в потолок. Символ жизни без всего этого великосветского дерьма. Зачем ты живешь? Чем ты дорожишь? Кого ты на самом деле любишь? Ради кого убьешь? Когда растешь вечно голодный, тебе не до все этих философских размышлений, ты просто хочешь жратвы, веселья и тихое место, чтобы потом выспаться. Думаешь, что у детей побогаче все это есть в избытке, и хочется вышибать из них дурь, пока из их симпатичных курносых носов не поплывут кровавые ручьи. А потом вырастаешь, и однажды остаешься один на один со своими мыслями. И все это обрушивается прямо тебе на голову. Улыбаюсь, вспоминая, как Санса раздосадованно поправляла лямку платья, которая случайно слетела, пока я зажимал её посреди зала. Выглядит, будто она выбрала платье с открытой спиной, чтобы подчеркнуть красоту, да черта с два — чтобы спрятать ту «красоту», которую я творю с ней по ночам, просто в прошлый раз спине досталось поменьше. Бывают моменты, когда я на самом деле люблю её. Когда её медные волосы рассыпаются по подушке. Когда её ногти вонзаются в мою кожу. Когда она злится и чувствует себя побежденной. Когда я заставляю её стонать. В отличие от остального времени, в постели она почти всегда честна. И все эти разговоры о том, что женщины слабые — полная чушь, достаточно разок заломать девчонку, которая этого не хочет. Потом еще с неделю заживают синяки и ссадины, просто у парней не принято жалеть друг друга и ныть, вот и все. Мне снится мать, которая бесконечно орет на меня за что-то, так, что я сжимаюсь в тугой клубок и продолжаю уменьшаться, пока не превращаюсь в микроскопическую точку пыли на диване, а потом меня и вовсе уносит ветром. Просыпаюсь от ощущения свежести, Санса открыла окно. Платья на ней уже нет, только легкая черная рубашка из чего-то струящегося.  — Не хотела тебя будить.  — Не важно. Иди сюда, — она смотрит настороженно, видимо, пытается понять, насколько я еще пьян. — Да ладно, детка, не делай из меня монстра.  — Ну уж нет, монстром ты был до меня, — улыбается, — это не моя вина. Я беру её за руку и увлекаю в постель. Даже не снимаю рубашку, просто задираю повыше и забираюсь руками под прохладную ткань. Я знаю её всю: плотную округлость груди, тонкую талию, выступающую границу ребер, каждый позвонок. Целую её шею, потом слегка прикусываю, она оборачивается ко мне, все ещё немного испуганная, будто обдумывает что-то.  — Нам больше нельзя делать это как раньше.  — Что? — Не то, чтобы я думал, будто этот момент не наступит, но руководить мной в кровати это действительно чересчур.  — У нас будет ребенок. Доктор сказал, что мне нельзя волноваться. Я знаю, что делать. Сейчас я буду улыбаться и обнимать её. Так нужно, так положено, так делают все хорошие парни в её любимых фильмах. На самом деле я думаю о Тонгах и Фрее. И только сейчас я понимаю, что буду делать, понимаю так явно, будто это всегда было в моей голове. Пожалуй, только сейчас мои пьяные свадебные клятвы по-настоящему обретают смысл. Не ради любви, не из дурацких моральных установок, но я всегда буду рядом с ней. Просто, чтобы не быть как отец. Чтобы мой ребенок считал меня кем угодно, но не ничтожеством, продавшим его за деньги. На следующий день я еду с Фреем к нотариусу, убедиться, что он не собирается меня дурить. Звоню помощнику Цао, назначаю встречу и привожу бумаги ему. Меня провожают в темный, но богато украшенный кабинет, и я отдаю свою папку. Китаец внимательно просматривает завещание, потом открывает второй документ.  — Что это?  — Мои условия сделки. Помнится, Вы спрашивали, что я хочу.  — Это уже совсем другой разговор, мистер Болтон, — Цао спокойно улыбается, — я бы хотел знать чуть больше.  — Думаю, стоит устроить что-то эффектное. Вы любите театр?