His father's heir

Один раз в год мой «головной офис» перемещается на базу другого филиала агентства; никого не предупреждаю, просто отдаю приказ и переезжаю. В моих кабинетах нет ничего, привинченного к полу, чтобы в любой момент можно было сорваться и через два дня принимать нужных визитеров где-то еще. Офис будет у Ченглея, в четырехэтажном здании возле старого пирса. Мое любимое место в городе, мы творили там такие дела, что в аду попадем в один котел, и, черт раздери, если там будет еще хоть кто-то, помимо нас двоих, неплохо проведем время. Из-за Сансы и её показательной правильности, я стал думать как католик. Каждое воскресенье она тащит на мессу нас с сыном, будто это что-то изменит. Он все меньше напоминает меня, особенно с тех пор, как его коротко стригут. Теперь он скорее похож на Домерика — тощий вдумчивый мальчонка в очках, разве что лицо пошире. Хорошо хоть не пугливый, но как увязнет в своих размышлениях — не вытащишь. Чанг встречает меня у входа, и тут же его лицо озаряет широченная неподдельная улыбка.  — Мистер Болтон-младший, как вырос! — Удивительно, как может такой больной извращенец настолько искренне любить детей. Долго искал, где тут подвох, но так и не нашел. Он их не убивает и не трахает, он просто сделал пятерых своей жене и всем желает того же.  — Я переезжаю к тебе, Ченглей. Здесь будет головной офис. У вас же все в порядке со звукоизоляцией?  — Все по высшему разряду, — Ченглей подает мне руку, пересадив Кевина на другую, стоит взять с собой парня, как все внимание достается ему.  — Вот и отлично. У тебя же здесь полно народа, пусть кто-нибудь из них потренирует Кевина, не хочу, чтобы он рос ботаником.  — Вы думаете уже пора? — Чанг обращается к моему сыну со всем почтением. — Сколько Вам лет, мистер Болтон-младший?  — Четыре, — Кевин задумчиво смотрит на свои пальцы, похоже соображает, четыре их или все-таки пять.  — Жена таскает его в церковь по выходным, а реакция у парня никакая. Если его не воспитывать, то он попадет под автобус раньше, чем вырастет, — почему-то от этой мысли у меня все внутри неприятно сжимается. — Пусть наши лучшие ребята натаскают Кевина, сделают из него супермена, пока Санса не сделала размазню. Буду привозить его, когда у вас тренировки?  — Трижды в неделю, — китаец говорит это с такой гордостью, будто сам когда-то в жизни тренировался. Его физиономия с каждым годом все шире и шире, если бы не потребность регулярно спускаться и подниматься по лестнице, он бы уже и с кресла не вставал. Только работа и держит его в форме. Ченглей идеально расправляется с чужими врагами, неверными женами и промышленными шпионами больших корпораций. С тех пор, как он работает на базе, которую я для него создал, нет больше никаких бродяг и случайно нанятых громил без репутации. Те, кто доставляют сюда «объект», понятия не имеют, что происходит дальше, они только знают, что из отделения на пирсе не возвращаются. И они чертовски профессиональны, лучшие из лучших. Месяц назад у меня в кабинете сидел Рамирес, постаревший будто на десять лет, с красными глазами. Даже его паршивых навыков хватило, чтобы понять, что красотка супруга вышла на охоту и ищет себе нового мужика. Он не хотел возвращать все обратно, снова скармливать ей сотни долларов только ради того, чтобы в ответ получить снисходительное «давай быстрее» и равнодушный взгляд. Это не было благородным делом «для журналистов», это был вопрос совсем иного порядка. Он хотел правды. И мести. Я приехал к нему на ужин в своем лучшем костюме и хорошо помню, как загорелись её глаза, глаза бывшей официантки, когда вскользь упомянул, что воспитание ребенка сделало мой брак скучным, сказал, будто я на грани развода. В тот же вечер, улучив момент, она присосалась ко мне в коридоре, даже не удосужившись прикрыть дверь, и, спорить готов, поцелуй был бы пониже, не будь в соседней комнате её унылого супруга. Мэри Луиза Рамирес была хороша, ей и тридцати не было. Я остановил её, дал свою визитку. Мы встретились в небольшом семейном ресторанчике. Любимый трюк детективов, занимающихся семейными вопросами — подставное лицо, столик у окна. Мой фотограф снимал все подряд. Одна из этих фотографий, на которой Мэри Лу почти оседлала меня, забыв об остальных посетителях и официантах, до сих пор хранится в неприметной папке где-то в недрах моего стола. Я трахнул её в тот же вечер, накачав бурбоном, в переулке между Парсон-сквер и Семнадцатой. Как подросток, которому больше некуда пойти. Как парень, которому дала случайная девица, и он боится упустить свой шанс. Рамирес хотел правды, так вот она, в чистом виде, рафинированная идеальная правда. Его любовь — обычная шлюха, которая заводится с пол-оборота, только увидев парня при деньгах. Его любовь продажна и грязна, точь в точь как он сам. Каждую минуту брака они стоили друг друга, неясно, с чего теперь он решил во всем разбираться. Я заканчивал грубее обычного, сдирая ей кожу на груди о кирпичную стену с каждым толчком, и только слегка успокоившись, понял, что забыл отозвать фотографа. На следующий день на моем столе лежал полный отчет о вчерашнем, с такими подробностями, за которые Рамирес закопал бы меня живьем. Фотографии вышли отлично, за ланчем мы с Ченглеем не без удовольствия обсудили достоинства Мэри Лу. Я сдал только половину отчета, прекрасно зная, что будет дальше. Он же любил эту суку. Он был готов заплатить любые деньги, чтобы избавиться от неё раз и навсегда. По старой памяти я сделал скидку старому другу. И его жена провела в подвале отделения Чанга худшую неделю в своей жизни. Она вырывалась, звала на помощь. Пыталась договориться, угрожала своим мужем полицейским и любовником детективом. Пока в самый последний день я не пришел к ней лично. После того, что сделали наши ребята, притрагиваться к ней было бы уже противно, хотя я оценил то, что Чанг велел отмыть её до скрипа. Рыдающее уродливое нечто, отдаленно напоминающее женщину, покрытое сетью рваных ран. Я пристрелил её скорее из жалости. Велел охране отнести тело в печь, чтобы мой бывший коллега позже подкинул прах жены на место какого-нибудь пожара и стал, наконец, официально вдовцом. Мне потом рассказали, что у него тряслись руки, когда он принимал коробку с урной от посыльного. Наверное, он все еще любил её. После короткой экскурсии по зданию филиала, я отдаю распоряжения по устройству офиса и отправляюсь к Сенатору, по пути передав сына гувернантке. Рорк ждет меня в своем кабинете, куда теперь можно попасть без малейших помех, ведь каждые две недели я проигрываю ему деньги, питая его тщеславие, все мы за этим столом виртуозы по части игры в поддавки. Что-то должно было случиться, раз он не дождался очередной партии. Я чувствую запах виски. Сенатор курит, глядя на мрачный, темнеющий пейзаж Города Грехов.  — Рамси. Вы вовремя. Так вышло, что мне понадобились Ваши услуги, — Рорк оборачивается со вздохом, будто надеялся, что проблемы решатся без его участия. — У Вас же есть сын, верно? Наследник.  — Да, сэр, его зовут Кевин.  — И у меня есть сын, единственный сын. Когда-то я надеялся, что он станет президентом, но дети… Они живут своей собственной жизнью, часто наплевав на желания родителей. Быть мудрым отцом, Рамси, гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. И все же, я очень люблю Итана.  — Думаю, я Вас понимаю, — каждая такая беседа с Сенатором, беседа «вроде как по душам», похожа на хождение по тонкому льду.  — Мой сын пропал. От него нет никаких вестей уже неделю. Мне нужно, чтобы Вы нашли его. Если к его исчезновению причастны третьи лица, я хочу, чтобы с ними было покончено. У него есть собственные телохранители, но он регулярно от них избавляется, чтобы показать свою независимость. От последних просто сбежал, пришлось уволить обоих. Рорк кладет на стол тонкую папку, в которой я нахожу адреса, досье телохранителей и свежее фото его сына. У парня лицо вырожденца, странное, будто восстановленное после серьезной травмы. Кожа и белки глаз омерзительного желтоватого цвета, этому должно быть медицинское объяснение. Рорк продолжает рассказывать о тяжелом бремени отцовства, но я уже почти не слушаю его. Думаю, откуда начинать искать этого негодяя. И заранее пытаюсь решить, как не замарать о него руки, если найду мертвым.