Простудился на Холодной Войне

      Америка проснулся раньше всех. И кот, и Россия спали. За окном впервые за последнее время стоял солнечный день. Было бы неплохо в духоте, царящей в квартире, открыть форточку, вот только Альфред не хотел вставать, ему было тепло, сухо и удобно. Но гораздо более веской причиной было то, что лежал он на России, и шанс этим насладиться Альфред упускать не собирался. Лишь проснувшись окончательно, он осознал, что спал на коленях Брагинского: видимо, за ночь Джонс спустился во сне ниже. Как же круто было знать, что сейчас можно гладить Россию в разных местах, какие обычно недоступны, и не получить за это по шапке. Это невероятно круто. Но стоит ли пользоваться возможностью? Альфред сам ответил на свой вопрос, коснувшись кончиками пальцев серой футболки Ивана. «Главное — не зайти слишком далеко!» — с такими мыслями Америка, запустив руку под ткань, легонько тронул кожу под ней. Вздрогнув от собственной храбрости и возгордившись ею, он осмелился приспустить резинку штанов и трусов России, на пару сантиметров. Он ругал себя за свои необдуманные действия, которые могли бы обернуться неудачно для него, но приходил в восторг от вида обнажённой кожи. Она ему не казалась уже холодной, как раньше. «Не заходи слишком…» — думал Америка, касаясь губами низа живота России. Альфреду хотелось провести по нему языком, но это было бы чересчур и могло разбудить Империю Зла. «Но, может, он не чутко спит? Вряд ли это прервёт его сон»,— Америка медленно лизнул кожу. Он замер, но, не получив ответной реакции, продолжил делать это, взяв в свою руку тёплое запястье России. Джонс почувствовал своё значительно увеличившееся возбуждение и проклял тесноту джинсов. Он расстегнул их другой рукой и спустил трусы. Моля небо о том, чтобы Брагинский не проснулся, Америка начал водить рукой по своему члену, надеясь, что разрядка поможет и что желание и дальше снимать с России одежду вылетит из головы. Сжимая кисть Ивана, глядя на его лицо, целуя и вылизывая живот, Альфред двигал рукой быстрей. Ему было стыдно перед собой — дрочить на того, кого всегда мечтал убить и кого ненавидел всю сознательную жизнь? Хотя с мыслью о том, что он хочет Россию, Америка смирился ещё вчера, сегодняшний близкий физический контакт доводил его ненависть к Брагинскому до абсурда. Последние два дня Альфред был дружелюбен и мил. Однако это всё из-за влюблённости, которая была бы свойственна четырнадцатилетней девочке, но не взрослой стране. Он позволил себе забыть, что его тянет ни к кому иному, как к Империи Зла. Может, стоит стереть из памяти раз и навсегда, что они враги? Продолжить быть милым и обходительным, весёлым и открытым в присутствии России. Впрочем, такие размышления Америка решил оставить на потом. Сейчас его больше интересовало, проснётся ли Рашка, если Джонс направит его руку к своему члену. Альфред понял, что больше всего на данный момент хочет не торжествования демократического строя, а того, чтобы Россия удовлетворил его хотя бы пальцами. Было ли это безопасно? Нисколько. Но Герои, по мнению Америки, не боятся ничего, потому он взял руку русского и опустил себе на пах, вздрогнув от прикосновения и от угрозы ядерной войны. Интересно, объявит её Брагинский, если проснётся и застанет американца за этим? Теперь ведь Америка ещё и вторую руку России взял, чтобы иметь возможность лизать и целовать её. За такое убивают. Или нет? Что за глупость, Ал. А вдруг?.. Подвергать весь мир опасности только по причине сексуального влечения — так Герои не поступают. Впрочем, Америка был готов отказаться от своего статуса Героя, лишь бы чувствовать членом руку России. А ещё лучше — почувствовать её внутри себя. Или, может, самого Россию? Ещё больше возбудившись от своих мыслей, Альфред прикусил кожу русского. ...Лишь бы тот не проснулся, боже! — Кажется, пронесло, да, Барсик? — тихим-тихим шёпотом спросил он у кота, который сидел, уставившись на американца. Барсик выглядел ошарашенным, хотя разве мог он понимать, как рискует Америка? — Не волнуйся, кэт, я тихонько, как мышенька прямо. Он не заметит. Америка понял, что ему срочно нужен кто-то, кому он мог бы передать свои ощущения — кайф и страх. — Эх, Барсик, ты не понимаешь, что я чувствую сейчас. Не смотри на меня так, я знаю, что жизнь моя на волоске. Но ты попробуй представить себя на моём месте — у меня теперь стояк от одного вида хоть частички голого тела Брагинского, — Америка невольно прижал руку России плотнее к своему члену, не решаясь на большее. — Как же это охрененно. Тебе не понять, хоть ты вроде и не кастрирован. Ты вот с кошками трахаешься и можешь орать при этом. А я могу только разговаривать шёпотом с котом и дрожать от малейшего вздоха этого идиота России. Правда, я не знаю, вздрагиваю от возможной опасности или от… Было бы круто, если бы он дышал громче. У меня какой-то фетиш на это, даже не пытайся понять, бедняга. У тебя-то нет фетишей. А я готов кончить от его запаха или от голоса. Вот сейчас у меня голова кружится от аромата, который я чувствую, вдыхая его тело. Я не знаю, блин, что это, но очень заводит. Ты то же самое чуешь, когда нюхаешь кошечек, да? Не смотри на меня так, Барсик, это напрягает. Я не делаю ничего такого, мне просто нужна разрядка. Или ты хочешь, чтобы я не удержался и заставил Брагинского трахнуть меня сегодня же? Нет уж. Во-первых, мне это не удастся. Во-вторых, я вообще не собираюсь этого делать, потому что мне важна моя гордость. Америка под Рашку не ляжет. Кот поднялся на лапы и встал рядом со странами. По его взгляду можно было посудить, что он собирается прыгнуть на хозяина. Разбудить или просто посидеть на ручках — неизвестно. — Нет, Барсик, чёрт, уйди! Уйди! Кыш! Барсик может и не понял, но сел, изменив решение и начав умываться. — Фух. Не делай так больше, предатель. Ты прав, надо с этим заканчивать, — Америка отпустил обе руки любимого врага и, возобновив самоудовлетворение, вновь припал губами к паху России. Вскоре он кончил, успев не прикусить опять кожу, но не удержавшись от сдавленного стона и дрожи.

***

Знаешь ли ты, читатель, что между тремя воплощениями стран — мочи, котами и человекоподобными существами, коими являются наши герои, существует тесная связь? Если грустит кот, то где-то в квартире Эстонии, развалившись на рабочем столе последнего, может приуныть мочи. Если страна (так будем звать человекоподобных) хочет пропагандировать изо всех сил нацизм, то и кот станет шипеть на еврейского кошака. Если проснётся кот — проснутся и мочи, и страна. По этой самой причине Россия не мог смотреть в глаза Альфреду. Не подавая виду, он готовил завтрак и, казалось бы, беззаботно внимал американцу, треплющемуся о чём-то. Но в голове Брагинского царил хаос. «Подслушав» утреннюю исповедь Альфреда, изречённую шёпотом коту, Россия не был способен думать о чём-нибудь ещё. Сложно игнорировать факт, что утром на твоих ногах лежал Америка, засасывал твою кожу в паху и, чёрт побери, мастурбировал твоей рукой! Стон Джонса он тоже помнил отлично, теперь еле заметно краснея, воспроизводя его в голове. Некоторые отрезки памяти всплывали в разуме с не менее постыдной правдой: к своему стояку Альфред прислонял руку России. Трогать мужиков за причинные места Брагинскому ещё не приходилось в жизни, и начинать он не хотел. Или хотел?.. Очень странно находиться в одной комнате с человеком, который мечтает, чтобы ты его отымел. Конечно, России, в общем, было не привыкать — сказываются десятилетия, проведённые в обществе Беларуси. Но одно дело — сестра, которая до определённого возраста не знала других мужчин, кроме брата, а совсем другое — Америка. Он-то не был обделён мужским вниманием. Изъяви он волю, любой из Евросоюза ляжет под него. Или на него, тут уж от желания Альфреда зависит. Украина отдалась добровольно. Об интимной связи, произошедшей единожды между Америкой и Германией (в целях улучшить отношения ЕС и США после инцидента с прослушиванием Ангелы Меркель), знали все, и мало кто осмеливался говорить при Людвиге, что снизу был именно Байльшмидт. Россия вообще не любил сексуальные контакты между западными странами, от этого у него и сложилось негативное мнение о гомосексуализме. Потому и многие люди его государства подсознательно испытывают неприязнь к «омерзительной содомии». Но то была речь о европейских ребятах, больных толерантной педерастией, у них это норма (Малышева triggered). А что же до России? Он сегодня выслушивал речь Альфреда о том, как тот хочет Брагинского, и воспринимать это не близко к сердцу было невозможно. Действительно ли Америка грёзил, чтобы его отымел именно русский, или на ситуации сказывается элементарный недотрах Джонса? Второй вариант казался России правдоподобным, но более обидным. Если подумать, то этот страна-выскочка был довольно привлекателен внешне... — Эй, Раш, я к тебе обращаюсь, чувак! — повторил Альфред, стоящий напротив. — Алё, приём! — Прости, я задумался, — нервно усмехнулся Россия, протягивая американцу кружку с чаем. — Ты вообще слушал? Я ухожу! — Что? Куда? — Чува-а-ак… Я тебе битый час твержу, что мне нужны деньги на перелёт. Я спросил, можешь ли ты одолжить мне. Ты кивнул. И вот я ухожу, потому что пора возвращаться на родину, а температурка позволяет выйти из дома. Так всё и закончится. Россия был его сиделкой три дня, и вот благодарность? Последние дни были отличными от других в жизни Ивана, безусловно. Даже моменты, когда Америка домогался, не являлись такими уж противными, какими рисовал их себе Брагинский. Если бы ему предложили повторить те объятия и тот поцелуй, он… отказался бы, но в душе мечтал о них. Во всяком случае, теперь такого не повторится никогда в жизни. Альфред, грубый и дружественный, раздражённый и ласковый — скрасил часть недели, которую должен был в одиночестве провести в Петербурге Россия. Впрочем, в Москве его ждало то же одиночество. Ему некуда и не к кому было идти, чтобы получить малейшую дозу нормального общения. С людьми общаться было неинтересно, а искать собеседника среди стран не имело смысла. Китай был всегда занят, Северный Корея не выходил из дому никогда, Беларусь стала чересчур много внимания уделять, Казахстан просто предпочитал для разговора другие страны. Южные братья сейчас были не в том политическом настроении. Индия далеко. Грузия стал недружелюбным. Удивительно, что помощь в преодолении одиночества пришла со стороны Америки. Не по воле того, но по воле судьбы. Россия был рад, что ему снова было о ком заботиться, о ком волноваться и кого… любить? Ладно, уже преувеличение, но привязался-то он точно. Вот только это неважно, ведь Америка явно не испытывал привязанности в ответ. Все его очень (!!) гейские замашки объяснялись недотрахом, а та легкость, с которой он произнёс «я ухожу», подкрепляла мнение России об их взаимоотношениях. Сложно было скрывать перед собой, что самому ему хотелось как-то продолжить общение. Он бы стерпел ориентацию Джонса, его инфантильность, замашки Героя и эгоцентричность. — Так дашь денег? Обещал же, ну! Чё мне делать? Ты опять завис. — Америка, не уходи. Пожалуйста. Альфред, направляющийся к руссокоту с целью кинуть того на хозяина, замер. — Почему? Я не хочу становиться единым с Россией, чувак. Ты, должно быть, привык, что в Совете вы все вместе жили. Но меня попрошу не задерживать тут, у меня дела поважнее твоих стремлений к завоеванию мира. — Я не поэтому прошу остаться. Альфред, задержись у меня хотя бы на сутки. Я дам тебе сколько угодно денег, можешь не возвращать, только пережди ещё день. Америка долго думал, как же отреагировать на такую просьбу. Или на приказ, он не понял, чем это было. Остаться с врагом дольше? Звучало глупо, но что-то ведь да значила эта просьба. И это не было похоже на «become one with mother russia» отнюдь. — Зачем ты просишь меня об этом? — задал вопрос Альфред. — Потому что мне скучно и одиноко, — Россия изобразил голосом недавнее подобное нытьё сидящего на кровати болеющего Альфреда и улыбнулся. — А что это даст мне? — Альфред сказал это так хладнокровно, как мог. Россия долго решался. Он мог лишь одной фразой оставить у себя Джонса, но стоило ли произносить эту фразу? — Я пойду, Раша, — Америка повернулся спиной и направился ко входной двери. — Придумаю что-нибудь и без тебя. Ты не задержишь меня здесь, ни минуты не останусь. Пойду в посольство, пусть мне потом хорошо влетит за мой побег, но я, по крайней мере, не буду сидеть тут и жрать твой бульон. Стоило ли? Вот Альфред уже открывает дверь, сейчас он уйдёт безвозвратно, раз и навсегда, и не предоставится такого шанса. — Америка, стой, — Россия схватил врага за руку и оттянул от двери. Тот хотел начать протестовать и возмущаться. — Америка, если ты останешься, ты сможешь сколько угодно вдыхать мой запах, кутаться в мой шарф, слушать мой голос. Я позволю тебе обнимать меня как и где захочешь, — русский сгорал от стыда из-за своих слов, а американец, казалось, перестал дышать и стал красным, как знамя коммунистов. — И… Этими самыми руками, — Брагинский продемонстрировал их, — я разрешу тебе распоряжаться по твоему желанию. Буду делать для тебя, тебе и с тобой всё, что только попросишь. Лишь останься. Россия никогда не опускался до мольбы и никогда не унижался так перед врагами. — Раша… — Альфред не мог разом переварить всю информацию. Русский что, помнит всё, что было утром?! И не хочет из-за этого уничтожить североамериканский континент. Он предлагает продолжить начатое и позволяет пользоваться собой. Брагинский. Который никогда после освобождения от гнёта Орды ни под кого не прогибался. — Rossiya. Слушай. Мне нужно идти, очень нужно. Альфред не мог допустить, чтобы их дружеские (уже дружеские!) отношения переросли во что посерьёзнее. Да, он хотел Россию каждой клеткой тела. Но удовлетворять такое постыдное своё желание он вынужден был отказаться. Это было низко. Может, утром будучи в состоянии аффекта, он наплёл, что позволил бы миру разрушиться, лишь бы отдаться России. Был не в себе, перевозбуждение сказалось. Теперь же он в сознании и не перед объектом желания, а перед заклятым врагом, которого должен уничтожить любыми способами. Спасти мир от Зла способен был только Герой. Где это видано, чтоб Герои насаживались на Зло по своей воле? Америка, хотя и сказал, что собирается уходить сейчас же, не сдвинулся с места ни на сантиметр. — Очень. Нужно, — неуверенно повторил он. — Я должен бежать отсюда так быстро, как могу, иначе… Иначе он бы кинулся на шею Брагинскому и не смог бы контролировать последующие свои действия, которые были бы явно неприличного характера. А может, и не неприличного вовсе. Может, он был бы счастлив всего лишь обнять Россию и привязать себя к нему шарфом. Ему нужна была помощь. Нужен был кто-то, кто помог бы сделать верный шаг или уберечь от неверного. — Rossiya, — серьёзно посмотрел в глаза врагу Альфред. Он уже сделал свой выбор сам, но помощь ему была всё равно необходима. — Раша, я должен идти. Понимаешь, должен! Я не хочу, я должен! Пожалуйста, пойми меня. — Я не очень понимаю… — Раша, ты дебил? Не позволь мне уйти, или я убегу от тебя и никогда не вернусь. Пожалуйста, помоги мне. Возьми меня уже и не пускай никуда. Россия понял.       Объятия России были очень крепкими. Те неуверенные поглаживания во время «первых обнимашек» казались ничем, а вторые - то есть взаимное ломание позвоночников - и рядом не стояли. Америка сам не заметил, как оказался лежащим на спине. Его вдавливал в кровать расположившийся сверху русский, который, хоть и крепко сжимал плечо и запястье, старался не наваливаться на Альфреда. Россия не был тяжёлым, вопреки мнениям многих, и в некоторых местах его тела выпирали кости, но ложиться на Америку он опасался, тот казался ему хрупким. Джонс же, напротив, мечтал ощутить тяжесть, чтобы спиной чувствовалась кровать, а сверху такой ароматный и такой прохладный Ваня, чтобы пустоты между ними не было вообще. Он даже на секунду захотел стать одним целым с матушкой Россией. Страны какое-то время находились в таковом положении, глядя друг на друга и не решаясь действовать дальше. — Поцелуй? — вызывающе улыбнулся Америка, параллельно осуществляя желание связать себя с Россией шарфом. Он затянул узел на своей шее и на шее врага. Брагинский медлил, наклонившись ближе к Альфреду. Находясь в такой позе, в какой были они, было странно смущаться поцелуя, однако он не мог заставить себя забыть о том, что «в России должны быть только традиционные семейные ценности». Он уже не обращал внимания на вражду между ним и Америкой. Но гомофобия, которая так распространена в его стране, сковывала его сейчас. — Раш, ты должен поцеловать меня первым. Так надо. — Геи — это, определённо, очень плохо. Это разврат, похоть и разрушение семьи. Так не должно быть в России, — выразил свои мысли вслух Брагинский, гладя и перебирая волосы Альфреда. — Чувак, давай об этом потом. Безумно хочу это обсудить, разумеется, любимая тема, блин. Обязательно. Потом. Потом, но не сейчас, чёрт тебя побери, Рашка! — Ал, я ведь люблю тебя, — изумлённо произнёс Россия, не прекращая гладить волосы Америки. Он лишь сейчас признал это самим перед собой. Признание звучало так абсурдно, нелепо и нелогично. Так, что русский засмеялся. — Как глупо. Неужели в моей стране, во мне, запрещено любить? Ха, я так люблю тебя, Альфред! Я тебя люблю. — Раша, ты ублюдок! — разозлился Америка, покраснев от смущения. — Чем больше ты повторяешь "люблю", тем больше я возбуждаюсь. Я так кончу от одних твоих слов, идиот. Да прекрати ржать, Брагинский! Так смешно, мразь? — Я смеюсь, потому что я дурак. И потому что я счастлив, наверное, — радостно посмотрел на него Россия. — И ты почему-то до сих пор мне не сказал того же. — Я сказал, что ты дурак, — усмехнулся Америка. — Ладно-ладно. Я лю… Сказать оказалось сложнее, чем предполагалось. — Ты мой противник, ты грёбаная сверхдержава, ты бывший коммунист, — перечислил Альфред. — Я люб… Блин, не заставляй, Раш. Я честно лю… Да, то же самое чувствую к тебе, я не могу сказать. — Значит не то же самое, — покачал головой улыбающийся Россия. — То же! Мне сложно сказать, что я — я! — Спаситель Мира и Справедливость, и всё такое, Герой там, в общем, я — … Аргх, то ты сам ломаешься, то меня заставляешь мучиться. — А-альфред, ты просто скажи. — Да возьми уже меня, Россия! Последняя фраза была произнесена на выдохе со стоном, и Брагинский забил на признание, впившись в губы Джонса и в тот же момент начав снимать с врага одежду. Ему было важно, была ли любовь взаимной, но продолжить просто нависать над желанным, готовым отдаться и возбуждённым Америкой, он не мог. Россия всегда ставил на первое место любовь, однако желание обладать Альфредом и доставить ему удовольствие взяло верх.