***
Не попадаться на глаза России — задача не из лёгких. Как самого Ивана трудно не заметить, так и он сам поминутно оборачивается, смотрит по сторонам. К чему такая осторожность? В любом случае, если в аэропорту можно было скрываться за людьми и за их багажом, сливаясь с толпой, то в автобусе в город и в самой Москве — не так-то просто. К слову, Америка тоже был невольно заметен, такова уж участь держав: все большие по площади или по значимости страны чрезвычайно выделяются из толпы. За исключением Канады, разумеется. По городским улицам маячить одновременно легко — среди людей можно было скрыться, и одновременно сложно — Россия ходит очень быстрым шагом, и Америке приходилось бежать за ним, наталкиваясь на прохожих. Зачем, напомните, он вообще преследует русского от самого Лондона? Разве не решено уже всё? Своими препираниями они, кажется, уже условились о будущем их отношений: Россия, с такой злобой ведя монолог на саммите, очевидно, не был расположен к дружбе. То есть, не совсем дружбе. У Альфреда отсутствовала цель даже словом обмолвиться с Империей Зла, ему важно было лишь идти за тем следом, временами теряя из виду белую ленту любимого длинного шарфа. Дождь, ливший поначалу как из ведра, но потом превратившийся в мелкую мерзость, застилал взор. Это же не Питер, ну почему такая противная морось? Хотя, судя по прогнозам, в Петербурге вон сейчас вообще снег должен идти. Да, Америка интересовался погодой на территории России. И что? Подумаешь, он узнавал её просто для общих сведений, побочная информация, а вовсе не представляя себя в старой квартире Петербурга. Честно говоря, Джонс скучал по уютной ней, где было мрачно, пусто, дуло из оконных рам, но где варилась манная каша, по углам прятался вездесущий Генерал и в которой был сам Брагинский. Здесь, в Москве, должно быть, дома у Ивана было ещё уютней. Правда, сомнительно, что Альфреду придётся побывать в нём когда-нибудь. Будущее сулило ему лишь стоять под окном Федерации и безрезонно пинать ногой стену дома. Дождь опять усилился, но это мало повлияло на сверхдержаву, тот и так был промокшим полностью. Волосы и одежда липли к телу, оттого пробирал до костей холод. Ноги тоже стали мокрыми, хлюпали в обуви, замёрзшие стопы не больно, но мучительно, будучи неощущаемыми, ступали по асфальту. В метро толпа была ещё многочисленней, сквозь неё пробивался Америка с трудом, следя взглядом за белым пятном шарфа. Пятном — потому что сквозь очки, с которых всё не удавалось протереть капли дождя, видно было мутно. От нечёткой видимости Альфред боялся отстать от России. Потеряв, он бы вряд ли настиг Зло вновь. В поезде метро воздух был спёртым, душным и довольно неприятно контрастирующим с невысохшей дождевой водой на одежде. В вагоне Альфред проталкивался к Федерации, успешно стараясь внимания ничьего не привлекать.***
Небо, которое продолжало быть облачным, под вечер окончательно потемнело. Его, казалось, не существовало, а над крышами зданий не оно, а чёрная пустота, из которой лились потоки воды. Знакомые жёлтые фонари зажглись, освещая мостовую, всю в лужах размером с Атлантику. Дом был длинный, многоквартирный и, судя по большой красной надписи на кирпичной стене, построенный в 1984-м году. От этих цифр Америке стало не по себе. Он стоял неподалеку, не скрываясь, но на расстоянии, на котором его заметно не было. По дороге сюда он продрог и сейчас трясся от холода. Россия остановился под козырьком подъезда, открывая дверь домофонным ключом. Отворив её, он, кажется, не собирался заходить; придерживая, он развернулся к Альфреду, жестом приглашая сверхдержаву внутрь. Америка почему-то не удивился, что Рашка был всё время в курсе постоянного преследователя. Он кивнул на приглашение и, подойдя к построенному в 1984-м году дому, заглянул в парадную. Именно в парадную, так как лестничная клетка была чрезвычайно похожа на ту, что была в питерской квартире. Поднимаясь с Россией вверх по лестнице, Альфред заметил, что спутник нарочно игнорирует его, рукой поправляя мокрый шарф и таким образом закрывая часть лица. Исключительная нация обиделся на это отношение, но сам тоже делал вид, что идёт в одиночестве. Остановившись на третьем этаже, они предстали перед высокой железной дверью с металлическим числом «27». Для себя Альфред отметил, что в Питере у Ивана был тот же номер квартиры. Какой-то русский заговор? За дверью, в прихожей, было непривычно, жарко и тесно после промозглого дождя холодной улицы. Америка помнил, что у России принято снимать уличную обувь перед тем как проходить в помещение, и нарушать сии догмы не собирался, сев на близ стоящий табурет и пытаясь стащить заледеневшими пальцами ботинки, все в грязи. Ощущение в руках было до жути неприятное, пальцы не сгибались. Храня молчание, Брагинский опустился на колени рядом с Альфредом, не поднимая лица. Его руки тоже замёрзли, но они были более привычны к морозу, потому помочь с обувью не составило труда. Россия осторожно стянул её поочерёдно с ног Америки. Хотел того Иван или нет, его привлекали тонкие голени Альфреда. Обычно Брагинский внимание обращал лишь на женские ноги, что неудивительно. Но сейчас он целовал острые коленки врага, не задумываясь о том, что они принадлежат вовсе не прекрасной даме. Америка сидел, склонив голову набок, и грустно смотрел на обнимающего Россию, с которого стекали ручьи дождя. Джонс ещё не согрелся от уличного холода, и окоченевшие колени, увы, не чувствовали ничего, кроме промокшей ледяной ткани, прилипшей к ним, не ощущалось и поцелуев России сквозь мокрые брюки от военной формы. Давно Америка так не промокал. На войнах он был неизменно в этой одежде, и она не раз подвергалась дождю и зною. О мрачных временах сражений Альфред со временем забыл, однако влага, липшая к телу, напоминала о них. Когда он, став независимым, уходил от любимого старшего брата Артура, шёл дождь. Россия отольнул от ног сверхдержавы и снял собственные шинель и сапоги, также насквозь мокрые. Америка не сдвинулся с места, безразлично следя глазами за Федерацией. И будучи поднятым на руки, он сохранил равнодушие; с ним же он спрятал лицо в складках шарфа. Альфред ощутил дежа-вю. Меньше трёх недель назад Империя Зла точно так нёс его. И так же, опустив на похожую кровать с жёсткими пружинами, снимал одежду, которая доставляла страдания: тогда — от жара, теперь — от холода. Россия помог избавиться от тяжёлой лётной куртки, расстегнул ремень и портупею, снял кобуру с оружием внутри, стянул остальное военное обмундирование, оставив Америку в майке и трусах, которые, в общем, тоже были затронуты дождём. Разумеется, хоть Джонс и слабо владел конечностями, случай был не настолько запущенный, и раздеться он мог самостоятельно. Но ему нравилось чувствовать себя беспомощным в руках России, а молчаливая и угрюмая забота Ивана грела душу. И не только душу, ведь через мгновение Альфреда укрыли одеялом и пледом. Ему даже смешно стало от излишнего ухода, но серьёзное выражение не сходило с лица сверхдержавы, и тоска, не оставлявшая его с самого саммита, не позволяла вдоволь насладиться холей врага. Америка, пребывавший в грустном настроении, выглядел комично, когда с печальным взором вил себе привычное гнездо на кровати. Устроившись так удобно, как только это было возможно, он свернулся клубком и стал наблюдать за врагом. Тот, в свою очередь, переодевался, стараясь скорей облачиться в сухое; мокрый шарф остался на шее. Устойчивое молчание, которое не было прервано ни разу за последние часы, чуть пошатнулось, когда Россия сменял нижнее бельё, — Альфред грустно мурлыкнул. Ещё пару тихих урчаний он издал, схватив Брагинского за подол только что надетой рубахи, напоминавшей ему блузы-сорочки поэтов. Он хотел, чтобы русский разделил с ним постель и осеннюю дождливую хандру. Причина хандры заключалась точно не во времени года, но погода за окном идеально импонировала ей. Федерация освободил одежду из цепких пальцев Америки, однако сел рядом. На пол и у изголовья, по сложившейся молчаливой условности. В комнате царил полумрак, Иван не включал свет, полагая, что это будет лишним и ненужным. На улице продолжал идти дождь, дребезжащий по карнизу. Видеть противника удавалось лишь благодаря жёлто-оранжевому фонарю, светившему из-за тюля на окне у кровати. Две ядерные державы смотрели друг на друга, замерев в одной позе — Америка лежал, Россия сидел около него на коленях. Не говоря ни слова, они оба понимали, что думают об одном и том же. Вспомнилось всё. Конец Второй Мировой. Хиросима и Нагасаки. Сталинские репрессии. Эра ядерных вооружений, Карибский кризис. НАТО, ОВД, СЕАТО, СЕНТО, АНЗЮС, АНЗЮК, ЕЭС, СЭВ, АСЕАН — казались набором букв, мозолящих память. Берлинский кризис. Афган. Корея. Вьетнам. Сирия. Могли бы они быть с самого начала союзниками, не разжигать затянувшийся конфликт? Могли ли полвека назад так же сидеть рядом, как сейчас, и гладить друг друга по щеке? Могли ли вместе взяться за развитие науки и культуры, сотрудничая? Конечно, нет. Холодная война была битвой двух противоположных идеологий. Социалист и капиталист — не друзья. А отречься от убеждений, от цели, к которой столько лет шли, на которые потрачено столько сил и денег, которые повлекли за собой гибель стольких людей?.. Компромисс? Что такое компромисс? Коммунизм — утопия. Демократия — утопия. Стремления недостижимы, но державы несгибаемы. Для России не интересен ныне ни коммунизм, ни социализм, они как балласт тянут в прошлое и как ярлык «Зло» висят на шее. Но позволить американской демократии править миром? Никогда. Дело не в том, что демократию Россия не признавал — он ещё с восемнадцатого века интересовался ею. А дело в том, кто, зачем и как её приносит в третий мир. В Холодной войне, формально закончившейся, проигравшим считался Россия. Но она продолжается, и переходящая экономика федерации ведёт к становлению вновь сверхдержавой. Хотя, при этом же, Ивана уже тошнило от слов «Россия поднимается с колен». Быть друзьями на столько же невозможно, на сколько нерушимы намерения Героя победить Империю Зла. Жертвы, на которые шёл Америка, не забыты. И то, что сейчас Альфред ласкал Россию за подбородок, не влияло на политические взгляды обоих. Ход информационного противостояния необратим. Об этом думали оба, холодными руками охватывая шею друг друга, сжимая врагу горло и параллельно поглаживая щёку. Так они замерли, не меняя позы, взгляда и тоскливой атмосферы, на долгое-долгое время. Ни один из них не хотел заходить дальше, но не из-за стыдливости; странам было достаточно находиться рядом и смотреть друг на друга, деля пополам накопившуюся за десятилетия тоску. Наконец, Америка сделал первый шаг, привстав и оперевшись на плечи России. Как бы то ни было — платоническая любовь, это, несомненно, хорошо, но ею Альфред ограничиваться не собирался — его тянуло к врагу не только из-за желания ударить. Джонс поцеловал Брагинского в лоб, задержавшись какие-то секунды губами на нём, а затем касаясь ими других частей лица. Губы России Америка не намеревался целовать, считая, что облизывания щёк будет на пока вполне достаточно. Подвергавшийся же нежности Героя, Иван не разделял такого мнения, но не отвечал на его действия, ощущая кожей тёплое дыхание и мокрый язык сверхдержавы. Хотя Россия далеко не в первый раз был в близости с Америкой, его продолжало смущать происходящее. Полмесяца назад они зашли дальше, чем можно было себе представить, но Брагинский вновь чувствовал дискомфорт от того, что его целовал Альфред. Ему даже казалось, что прошлой интимной связи не было вовсе, ведь помнилась она смутно и как будто неправдоподобно. Быть может, Иван бы сумел решить, что её действительно не существовало, если бы не улавливал очень знакомый запах тела Америки, который точно ощущался в тот раз. Когда-то Россия был убеждён, что его привлекает лишь аромат противоположного пола — очаровательных молоденьких девиц в простеньких платьях времён Союза, словно облившихся привезёнными незаконно из-за границы флакончиками духов. Однако, если две недели назад он не заметил того, что возлюбленный страна пахнет по-иному, то теперь запах Альфреда кружил голову Федерации. Потому он впился губами в ароматную шею Америки, лбом ощущая растрёпанные мокрые светлые волосы исключительной нации. С них всё ещё капала дождевая вода, колющая холодом, контрастирующая с плечами и ключицами Альфреда, ставшими горячими. Сам того не заметив, Россия оказался на постели, вжимая в матрац Америку и не отрываясь от его шеи, руками пробираясь под майку сверхдержавы. Он на секунду замер, когда под ней не нашёл привычной женской груди. Но замешательство было недолгим, так как Америка, тем временем решавший волнующий разум вопрос «целовать ли?», накрыл губами рот Федерации, пропихивая язык внутрь — Альфред долго ждал этого. Целовались они почему-то неумело, как подростки. Россия не мог понять, что же не так: в прошлый раз всё было идеально, гармония была безупречна. Но сейчас он не успевал перехватывать инициативу, когда Америка то облизывал область вокруг рта снаружи, то совал язык очень глубоко, не давая Брагинскому возможности хоть как-то ответить на поцелуй. Самого Альфреда какое-то время всё более-менее устраивало, а неспособность врага совершать ответные действия радовала. Даже учитывая то, что сверхдержава лежал под Россией, ведомым он отнюдь не был, наоборот. Иван хотел хоть в чём-то доминировать, но получалось плохо; Америка убрал его руки от своего торса, сжав запястья и не отпуская, стараясь перекатить врага на спину, оказаться сверху. Это удалось, и он кое-как подмял под себя Брагинского, зафиксировав руки страны на простыне, сомкнув пальцы как можно сильнее, доставив дополнительный дискомфорт обоим. России было неприятно, что какой-то там Штаты не позволял ему двигаться, а Америка, на самом деле, мечтал сам стать ведомым. Если быть откровенным, Альфред, проводя ночи прошедших двух недель за непристойными фантазиями об идеологическом противнике, представлял себя на роли раба, обязанного подчиняться Брагинскому. И теперь, доминируя, он не чувствовал себя в своей тарелке. Но Россия не противился, прекратив попытки обрести хоть долю власти над любовником. Он опасался доставить Америке боль или неудобство. Главное — не допускать того, чтобы Герой стал сёме, к своему заду Иван не подпустил бы его. А так — чем бы дитя не тешилось; Федерация расслабился, прекратив даже малейшее сопротивление и хоть чуточку активные действия. Альфред, обратив на это внимание, пришёл в расстройство, виня себя в чрезмерном напоре, но не переставая держать под контролем процесс. Он желал ощутить Империю Зла глубоко в себе, а в сложившейся ситуации всё шло к противоположному. Америка одной рукой захватил кисти Брагинского. Что поделать: статус сверхдержавы тут кому принадлежит вообще? Вполне очевидно, что могущественнейшая страна обязан быть активом, и никак иначе. Поначалу Россия терпел грубые и неловкие лапанья Америки, получая от них удовольствие, смешанное с раздражением. Ему происходящее виделось нелепым и неправильным, даже чуть смешным. Но смешным только до того момента, когда Альфред раздвинул ему ноги. Россия не желал нарушать сложившейся условности тишины, но взгляд говорил невероятно красноречиво, а губы по-русски беззвучно прошептали: «Убрал руки от моей жопы». Альфреду самому хотелось обратного — отдаться России. Потерять голову, как уже было, нести неразборчивый бред сквозь стоны, ощущать на шее и груди поцелуи Зла. И всё же он не отпускал запястья Ивана, игнорируя испепеляющий взгляд, беззастенчиво обхватывая Сибирь. Брагинский сжал зубы. Пальцы Америки, водящие вверх и вниз, доставляли огромное удовольствие, однако Россия нервничал, особенно когда исключительный спускался руками ниже основания члена. Иван считал, что если сейчас остановить Джонса, можно случайно сделать ему неприятно, и оставалось лишь держать себя в спокойствии. Альфред стал грубо гладить внутреннюю часть бедра, и Федерация уже не смог себя сдержать. Резко высвободив руки, он прижал страну, чьё внимание было усыплено, к стене, граничащей с их кроватью. Разрешить Штатам отыметь себя Россия не собирался. Да, ему хотелось, чтобы любимый Америка получал наслаждение, но только не так. Помутнённым сознанием Брагинский понял, что его стремлением было подарить Альфреду оргазм другим путём, он мечтал увидеть того под собой, услышать стоны, звучавшие полтора десятка дней назад, отпечатавшиеся в памяти как самые приятные звуки в жизни. Девушка или не девушка — перестало волновать Россию, когда он обрёл утраченную с самого начала власть. Инициатива перешла к Федерации. Похоже, всё встало на свои места, когда Америка со стоном выдохнул сквозь поцелуй и раздвинул пошире ноги, закинув одну на плечо России. Иваном, игнорировавшем, что раньше у тех, с кем он разделял ложе, не было между ног члена, овладело желание войти во врага, но он пока не решался даже коснуться сверхдержавы ниже пояса. Он ограничивался тем, что гладил любовника по ягодицам, бёдрам, животу и ключицам. Его сводило с ума то, как тело Америки было разгорячено от возбуждения. Рваное дыхание врага ласкало слух, и Россия намеревался пересилить себя и сделать шаг к овладению Альфредом. Опрокинув того опять на спину, Империя Зла вернулся к прошлому своему положению, имея вновь счастье засасывать кожу на шее расслабленного Америки, который уже положил свои пальцы в рот, несильно кусая их. Возобновив поцелуй, Россия успокоился, радуясь, что гармония наконец была обретена. Радоваться пришлось недолго. — Ра-аш! — разбил тишину, тянувшуюся больше двенадцати часов, своим треснувшим голосом Джонс. — Ра-аш, подожди. — Ч-чего? — по-русски спросил Зло, отольнув от любимого сверхдержавы. — Р-раш, я… — Альфред отвёл взгляд. — Что? Ты не уверен, что я тот, кто тебе нужен? Ты не любишь меня? Уйдёшь к Артуру? Не позволишь иметь тебя Империи Зла? Одумался наконец и перестал быть пидором? — Нет, я… — Да что?! — Я пописать хочу.