поровну

      Когда Акааши целует Куроо, сам, а не просто позволяет впиваться губами и языком, тот чуть-чуть умирает, и это чуть-чуть ощутимо больно и так же сладко, потому что он знает — Акааши в этот миг ласкает Бокуто.       Бокуто смотрит жадно, Куроо вовсе не дышит, а Акааши сносит крупной дрожью, и он прижимается теснее — к любому, кто окажется ближе хоть на сантиметр — и судорожно ищет рукой второго.       А Бокуто вспыхивает всё сильнее с каждой секундой чужого поцелуя, и лижет высушенные губы — собственные — и притирается к руке Акааши, расстёгивающей молнию на резко севших джинсах.       Это безумие, но ничто не вставляет Бокуто так, как Акааши, плавящийся под касаниями Куроо.       Это помешательство, но ничто не может заставить Куроо оставаться в стороне, если до Акааши можно дотянуться хотя бы рукой.       Это анормальность, извращение, дефект, патология — Акааши может перечислять синонимы ещё долго, но только так, втроём, он чувствует себя полноценным, и где-то здесь кроется серьёзная логическая ошибка, которая однажды станет фатальной, выстрелив в висок необходимостью выбора.       Акааши серьёзно намерен остаться один при подобном исходе, Бокуто не собирается спрашивать никогда — даже риторически — и это его никогда действительно вечно.       Ну, а Куроо? А что Куроо? Куроо спрашивает ежедневно, строго, с себя и каждый раз приходит к выводу, что шансов не сойти с ума у него совсем немного.       «Акааши, люби нас обоих, пожалуйста, не выбирай…» — Куроо затыкает свой рот другими губами — это не то, что стоит говорить вслух.       Ведь безумием так удобно прикрываться от самих себя, что не пугает и возможность впасть в него по-настоящему.