поровну

      Какого Куроо тащится следом в спальню — она же гардеробная, и кабинет, и комната для уединения, которое, как оказалось, нужно даже неугомонному Бокуто, — если как раз ему никуда этим вечером не надо? Куроо весело отвечает сам себе — за компанию, и ловит недоуменный взгляд Акааши, хорошо так ловит — едкой улыбкой и сам же ей и давится.       Акааши не улыбается.       Акааши вздыхает и устало прикрывает глаза — на минутку, потому что пыхтение Бокуто перекрывает даже грохот вываливаемых из шкафа вещей, и комната теперь напоминает поле боя, причём без победителей.       — Бокуто-сан, эта рубашка не подходит к пиджаку, — Акааши аккуратно поддевает руками незастёгнутые края и стаскивает с широких плеч нечто столь голубое, что в нём хочется искупаться.       — Да? — Бокуто нетерпеливо вырывается и, не обращая внимания на залёгшую на лбу любовника морщинку, вертится возле зеркала. — А по-моему круто смотрится!       — У неё слишком низкий воротник и пуговицы крупные, — длинные пальцы ломаются в складках ткани, медленно, словно нехотя, скользят по коже, обнажая, и Бокуто тут же переключается на ощущения, ловя поцелуем чужие губы. Акааши и не уворачивается, подаётся всем телом, явно прижимаясь к паху, и так же невозмутимо уходит ладонями на спину, потом по рукам, снимая, наконец, неугодную рубашку.       — Лучше эту, — добавляет едва ли не шёпотом, и Куроо не знает, чему удивляться больше: как нужная вещь оказалась так удачно под рукой или насколько ему самому завидно.       И Куроо поднимает с пола первую попавшуюся рубашку, понимая, что, если он сейчас не выйдет проветриться, то сорвётся, просто сорвётся, а это недопустимо, после прошлой их с Бокуто глупой ссоры Акааши просто собрал чемодан и уговорить его вернуться было действительно нелегко. Ещё труднее оказалось не ревновать. Куроо, по крайней мере, чувствовать себя нелишним — совсем не естественно, а требует усилий, и порой даже физических.       — Ну, Акааши, у неё пуговиц много, — продолжает хныкать Бокуто и тянется губами за добавкой поцелуев.       — Я помогу, — Акааши чуть отступает и застёгивает каждую пуговицу, неспешно, словно с наслаждением, едва касаясь пальцами груди, и даже заправляет рубашку в брюки — убейте кто-нибудь Куроо. — Вот, смотрите сами. Потрясающе выглядит.       — Правда? — Бокуто наклоняет голову и так, и этак, щурится и всматривается так пристально, что зеркало едва не дрожит. Акааши всё это время разглаживает и так отглаженную до скрипа ткань, и в конце концов обнимает со спины, опуская подбородок на заметно дрогнувшее плечо. Отражение этих двоих выглядит счастливым и самое главное — цельным, и Куроо нервно застёгивает свои пуговицы, тоже мелкие и тоже много.       — Разве я когда-нибудь вас обманывал, Бокуто-сан?       Вот уж точно. Акааши никогда не обманывает, хотя Куроо порой очень хочется обмануться. Да, Акааши может порой чуть преувеличить заслуги, но, если уж всё плохо, то он так честно и скажет, обрезая на корню крылья Бокуто, а Куроо так и вовсе убивая прицельным, в упор.       — Куроо-сан, — неожиданно слышится совсем рядом и Куроо вздрагивает от прикосновения холодных пальцев, — вам тоже с рубашкой помочь?       — Да, пожалуйста, — Куроо не знает куда девать глаза, потому что ему стыдно, очень стыдно за все те глупые недостойные мысли, которые так настырно терзают его в последние месяцы.       — Эта подходит, — Акааши поправляет воротничок и выдыхает в напряжённый кадык, почти касаясь губами: — У вас хороший вкус.       С одной стороны Куроо конечно рад, получить от Акааши комплимент совсем нелегко, но с другой стороны…       — Я помогу вечером её снять…       Да Куроо с любой стороны рад.       И та рубашка действительно идёт Бокуто, в чём Куроо тут же и признаётся — громко, вслух и с полным раскаянием.       Когда через две недели Бокуто снова собирается на ужин со спонсорами, Куроо совершенно спокойно раскладывается в гостиной со своими конспектами и даже успевает в них погрузиться, как на плечи наваливается горячее, взведённое в тугой комок мышц тело.       Бокуто настойчиво фыркает в шею и Куроо приходится обернуться.       — Куроо, мне эту надеть или ту? — друг размахивает двумя почти одинаковыми рубашками и, в принципе, Куроо его метания понимает — гардеробом восходящей звезды волейбола занимается Акааши и разобраться теперь, что с чем следует носить, без него не так уж и легко.       — Ту, — Куроо выбирает инстинктивно.       — А ты мне поможешь застегнуть? — лицо друга снова принимает жалостливое выражение, того и гляди ухнет в очередную яму настроения, но Куроо почему-то снова злится:       — Тебе серьёзно нужна помощь в таком деле?       — Ну они же такие малюсенькие и их много, а Акааши знаешь как рассердится, если я хоть одну оторву?       Куроо знает.       — Ладно, иди сюда, — и соглашается исключительно из опасения попасть под раздачу заодно.       — А вечером расстегнёшь?       — Ага, ещё и спинку потру и в кровать уложу… — Куроо ворчит на автомате, старательно игнорируя счастливую улыбку друга. Тяжелеет в груди — теплом.       — Я не говорил, что люблю тебя? — Бокуто лезет обниматься и смеётся в шею, щёку, самое ухо, Куроо лениво отбивается, удачно вспоминая про такси до того, как злополучная рубашка мнётся окончательно.       Бокуто уносится неурочным метеором, обещая, что непременно притащит с фуршета что-нибудь вкусное, а Куроо валится на диван, ощущая себя выжатой досуха тряпкой.       «И пива захвати», — набирает он спустя пару тоскливых часов, скидывая на пол так и не открытые конспекты.       «Уже».       Звонок в дверь отзывается радостным стуком в груди.