поровну

      Акааши слышит их уже от входной двери — громкий шёпот, сдавленное пыхтение и неприятный скрежет, словно что-то тяжёлое царапает пол. Последнее настораживает, аренда и так велика, а такими темпами и от залога ничего не останется.       Рот неумолимо вытягивается в жёсткую линию, он спешно скидывает обувь и вешает пальто, попутно поправляя скомканную куртку Бокуто и засовывая торчащие перчатки Куроо обратно в карман.       Акааши немного перфекционист, но, пожалуй, самую малость, иначе как объяснить неловкое умиление при виде скинутых в одну кучу кроссовок?       А из их маленькой — правда, маленькой — гостиной доносятся всё более угрожающие звуки и Акааши дёргает поспешно дверь.       Выдыхает.       Потом судорожно вдыхает, совсем резко — трещат губы, так вскидывает углы рта вверх. И Акааши не замечает, как выпадает из рук пакет с продуктами, рассыпаются по полу мандарины, наполняя всю комнату ярким сочным запахом. Кисловатая слюна забивает горло, ломит шею и слезятся глаза — сотни правильно остроконечных звёздочек режут, словно под копирку, полутьму. Они мерцают совсем близко и Акааши невольно тянется пальцами — расцвеченная кожа пугает неестественностью неона. Медленно, в такт тихо зазвучавшей музыки, качается вынырнувший потолок и кружатся следом озорные огоньки.       Акааши тоже поворачивается — ещё и ещё, пока не оказывается в тесных объятиях.       — Круто, да, Акааши? — Бокуто хрипит как-то простужено, в восторженно распахнутых глазах звездопад. Акааши кивает, просто кивает, рот занят — улыбкой. — Это из черепахи! — Бокуто тут же тащит за руку, тыкая едва ли не носом в тёмные контуры на диване, разглядеть в которых игрушку Акааши удаётся не сразу — слишком настойчиво тормошат чужие ладони.       — Представляешь — из черепахи, а целая галактика!       Акааши снова кивает — на самом деле удивительно не это.       На самом деле это в Бокуто целая галактика и весьма беспокойная, только и смотри, чтобы квазаром не задело или в чёрную дыру не затащило.       И Акааши хватается рукой — за другую, совсем не чужую, руку.       Чтобы не потеряться в оглушительной безбрежности космоса.       Сзади накрывает жгучим поцелуем в шею, в ладонь настойчиво толкается кружка — Акааши поднимает голову.       Куроо слепит сверхновой — и жарко, и глаз не отвести. Акааши и не отводит.       — Кампай! — гремит, грохочет, взрывается протуберанцами Бокуто, стукаясь собственной, испещрённой совами тарой.       — Кампай! — смеётся сверху Куроо.       Шампанское взвивается миллионом мельчайших пузырьков, явно негодуя, что попало в чайные кружки, но Акааши больше не волнует отсутствие видимого повода для праздника и он опорожняет чашку одним глотком.       Звёзды не падают — Акааши падает, не глядя.       Дна нет.       Только тёплые надёжные руки — две пары.       И два солнца в глаза.       (Порой Акааши думает, что сгорит напрочь, но сойти с филигранно вычерченной между двумя ближайшими звёздами орбиты уже невозможно.)       — А пусть они всю ночь не гаснут! — Акааши даже вздрагивает от тихого шёпота Бокуто и вдруг понимает, что не дышит.       Иногда звёзды нужнее кислорода.       Кажется, для Акааши это иногда неумолимо превращается во всегда и он готов расписаться в своей ненормальности, вот только звёзд подобное ни в одном ядре не колеблет.       И Акааши отвечает:       — Пусть.       Пусть не гаснут.       Пусть не отпускают — его, из своих рук.