поровну

      — Жарко! Мне жарко, Акааши, жарко! — тянет на одной пронзительной ноте где-то за спиной.       Акааши оборачивается, но расфокусированный от духоты взгляд долго не может выхватить источник раздражающего нытья. А потом всё затихает, даже стеклянный колокольчик молча застывает в ощутимом воздухе, и он наконец видит Бокуто, не особо надеясь, что растёкшееся по полу тело ещё живо.       — Жарко, — хрипит в ответ на ленивый пинок Бокуто, задирая майку на багровое лицо. Вид у него теперь совсем несуразный: раскинутые ноги в закатанных под самые ягодицы шортах, напряжённый живот, соблазнительно обрисованный потёками пота, и оголённый мускулистый торс с синяками-отпечатками.       — Но ты же сам отказался купаться, — горячий смешок прокатывается по горлу оползнем. Акааши ищет рукой кружку с остатками лимонада, наверняка уже безвкусно тёплого, но выбирать не из чего, идти за льдом на кухню ни один из них уже не может, а больше в этом домишке на берегу моря никого нет. Только ничего не попадается, даже телефон, вот только что вибрирующий совсем рядом, исчезает.       — Так Куроо же приезжает! — шумно переваливается тяжёлое тело, Акааши невольно отодвигается — так, близко, совсем невыносимо.       — Я соскучился.       Акааши вздрагивает от прикосновений липких пальцев к ноге. Наверное, морщится, потому что Бокуто стискивает лодыжку ещё сильнее, подтягивая к себе. Накрывает тошнотворным маревом, воздух выгорает прямо на вдохе, да и тот неполный, скорее огрызок, обрывок чужих расплавленных губ, не просто прилипающих, просачивающихся в собственные.       Если бы у Акааши были силы, он бы отпихался, но летняя жара высосала напрочь, и тело обмякает в твёрдых руках. Пот струится, разъедая лопатки.       — Сними футболку.       Что там уже снимать, у Акааши кожа сползает зудящими лоскутами, а шершавые ладони лезут ещё глубже, сковыривая болезненные корки и швы, а, может быть, это чешуя или панцирь.       — Кейджи…       Акааши тлеет.       В животе вяло бьются сонные мухи, под тяжёлыми веками крупинки соли.       — Я… — в ссохшейся глотке пусто. Акааши тщетно сглатывает, тянет руку на звук хлопающих, будто мокрые паруса, вздохов. — … тоже по нему соскучился.       Поцелуи обрываются под левым соском, выламывая ребро. Конечно, Акааши это кажется, под ощупывающими пальцами, совсем горячими, ничего не хрустит, но там, где Бокуто касался руками или губами, жжёт, так жжёт, что хочется продлить это мучительное ощущение как можно дольше, и он тянется обратно — в беспощадные объятия.       — Жарко…       Бокуто падает навзничь, раскидываясь подгоревшей звездой.       У Акааши под пальцами всё же трещит — веер. В лоб смеющегося Бокуто он попадает с закрытыми глазами, зато от холодной струи, упруго хлестнувшей по спине, вскакивает довольно резво, будто и не валялся растаявшим снеговиком пару минут назад.       — Хей! — Куроо ухмыляется из-под огромных тёмных очков, взводя водный пистолет.       — Охо-хо! — отзывается Бокуто уже в прыжке, выбрасывая за спиной два пальца.       Акааши пасует.       Губы у поверженного Куроо отдают печёным арбузом.