поровну

      Однажды, где-то на десятитысячной высоте, Акааши просыпается от взревевших в наушниках SOAD и понимает, что плеер не его. Он просматривает плейлист, но вместо привычных названий треков видит только цифры, изредка перемежающиеся короткими фразами. Но ни «the best», ни «выбор бро», ни тем более «Кейджи» не проясняет картины и он ставит на случайный выбор.       До посадки целых четыре часа и уж лучше отбить мозг ударными, чем слышать разговор сидящих рядом семпаев из агенства.       На Lonely Day, скрывающейся под его именем, Акааши становится совсем хорошо, неприятные тревожные мысли, одолевающие с расставания в аэропорту, испаряются без следа, даже тело расслабляется, отпуская в приятную дрёму. Для полного счастья не хватает пожалуй тёплых объятий и вкусного чтива. И если с первым ничего не поделаешь — приходится довольствоваться пледом, то недочитанная книга должна быть в рюкзаке. Акааши тщательно обыскивает сам рюкзак, карманы, даже вытряхивает содержимое на колени, но та как сквозь землю провалилась.       Шуршит под пальцами обёртка онигири. Онигири Акааши не брал, сами как-то просочились, выкинув, похоже, книгу для уравнивания веса и хорошо бы, если они это провернули дома, а не где-нибудь в аэропорту, а то ведь на самом интересном месте остановился.       За неделю Акааши настолько привыкает к чужому плейлисту, что легко находит нужную песню. Смущает только странное тепло, разливающееся по всему телу на треках со своим именем. Акааши старается не думать, почему они так цепляют. Поэтому возвращает плеер Куроо прямо в аэропорту, старательно сдерживая желание ткнуться тому хоть в плечо, лишь бы дотронуться.       — Как долетел? — Куроо лыбится, пряча жаждущий взгляд под отросшей чёлкой.       — Хорошо, — Акааши позволяет себе улыбнуться, но шаг делает назад — подальше от ринувшихся навстречу рук. — Бокуто-сан на тренировке? — бессмысленный вопрос он задаёт уже на ходу. Чемодан скрипит колёсиками, подпрыгивая от слишком резких рывков.       — Тебе не понравилась моя музыка? — Куроо догоняет, отбирая ручку чемодана. Акааши мутит, так и привалился бы к чему-нибудь надёжному, но они всё ещё в аэропорту, под прицелом сотен взглядов-софитов, готовых расстрелять за любую оплошность.       — Всё нормально, Куроо-сан, — Акааши видит стоянку такси и невольно ускоряется. Пальцы дрожат на ветру, пока Куроо не ловит их в плен собственных — горячих и цепких. — Книгу, надеюсь, не потеряли?       — Не потеряли, — Куроо смеётся, заталкивая на заднее сиденье. Проводит сухой ладонью по шее, втапливая лицом в грудь, обтянутую толстым свитером. Шерсть колется, лезет в рот и нос, но Акааши прижимается сильнее, вслушиваясь в биение чужого сердца. То стучит громко и мощно, как барабан.       — Мы с Бокуто её читали. Как раз дошли до приезда Тэнго в Кошачий город.       Руки Куроо шарят уже под одеждой, растаскивая тепло по спине. Он рассказывает неторопливо, очерчивая историю ёмкими фразами и такими же точными словами описывает реакцию Бокуто на перипетия сюжета. Акааши видит наяву эти уютные зимние вечера, под одним пледом, с дымящимся чаем в нагретых кружках, близко-близко, почти в обнимку, а, может быть, и в обнимку, и в горле вдруг скребёт болью.       Будто бы Акааши простудился.       — Не рассказывайте дальше! — голос сипит.       — Извини, — Куроо замолкает. — Ты не дочитал до той главы? — уточняет спустя холодную безмолвную вечность.       Акааши кивает, тонет в тепле осторожного поцелуя. Потом тянется сам, жадно впиваясь в видимую даже в полумраке ухмылку. Куроо тащит на себя, приваливаясь к спинке сиденья. Они больше не дышат, стукаются губами, зубами, носами, притираясь друг к другу так близко, как позволяет тесный салон такси.       — Похоже, пробка надолго, — ворчит водитель и врубает радио достаточно громко, чтобы рёв гитар перекрыл их возню.       — Они стоят вдвоём у окна и провожают глазами луну. Пока в лучах восходящего солнца та окончательно не превращается в пепельно-белый клочок бумаги, прилепленный к небесам, * — Куроо закрывает книгу, давясь зевком. Время уже позднее.       — Я так и не понял, зачем она убила Лидера, — Бокуто бормочет совсем тихо, не открывая глаз, но рук не расцепляет, наваливаясь сильнее.       Акааши тоже по нему соскучился.       — Вам нужно перечитать первый том, Бокуто-сан.       — Я пробовал, Кейджи. Но понимаешь, у тебя волшебная закладка. Она всё время перемещается сама собой. Я её даже просил не перескакивать главы! И приклеил один раз, всё равно не помогло!       Акааши не смеётся, вот ни в одном глазу, потому что приклеивать закладку это кощунство, а Бокуто держит несчастную картонку с нарисованным Биг-Беном брезгливо, за самый кончик, будто крысу. Куроо тычется между лопаток, опаляя рваным выдохом, слишком похожим на хохот, чтобы сдержаться.       И Акааши не сдерживается, раз уж всё теперь общее:       — Просто она не понимает по-японски.       — Правда? — Бокуто недоверчиво щурится. Диван трясётся, как Куроо ржёт. Акааши задерживает дыхание, чтобы не свалиться рядом.       — Правда, — выдыхает уже в губы Бокуто, усаживаясь на его колени. — Она, Бокуто-сан, подданная Британской Империи.       — А ты? — бьёт прямым взглядом — наотмашь, до звона.       Акааши отшатнулся бы, но Бокуто держит крепко, не давая ни отвернуться, ни отступить. Куроо больше не смеётся, притирается сзади, фиксируя за плечи.       — Я общий… — Акааши закрывает глаза.       «… как плейлист или книга!» — накрывает дрожью.       Удерживающие руки так и не сдвигаются, только пальцы продавливаются в кожу до настоящей боли.       Входящий долго ревёт SOAD, пока Бокуто не отключает звук своего смартфона.       — Ты не общий, — ладонь рвёт поцелуем. — Ты — наш.       Акааши знает.       Просто прятать это за закрытой дверью труднее с каждым проведённым вместе днём.