Трудно быть богом, маленькая

Теперь не уходят из жизни, Теперь из жизни уводят. И если кто-нибудь даже Захочет, чтоб было иначе, Бессильный и неумелый, Опустит слабые руки, Не зная, где сердце спрута И есть ли у спрута сердце… (глава 3)

Румата возвращался к себе домой в состоянии крайне подавленном и разбитом. Ужасно хотелось только зайти в дом, рявкнуть на кого-нибудь, дабы отвести душу, да напиться до полного беспамятства. Но он не мог позволить себе быть такой свиньей. Слуги-то, конечно, стерпят. И даже ворчливый Уно вряд ли осмелится ляпнуть что-то на следующее утро - он мальчик понимающий, - но от чувства стыда перед самим собой не убежишь. Не для того он старается сохранить в себе человека в этом хаосе среди серой сволочи и прочих недоносков, чтобы в один момент сорваться и уподобиться эти скотам. Даже если и был повод. Бедный Гаук. Несчастный, слабый старик Гаук. Вздернутый прямо посреди улицы без всякого суда. И, главное, за что? Да просто за то, что читать умел. А где ж это видано, чтобы люди читали. А, может, и лучше, что без суда. Старик бы вряд ли пережил отвратительные пытки, которым с такой готовностью обучаются щенки серого караула. Да если бы и пережил - исход был бы тот же. Да только вот чувство все равно поганое. Гаук. Несправедливо повешенный книгочей. Печальный поэт с вечно измазанными чернилами подрагивающими тонкими старческими пальцами. Сколько уже было таких несчастливчиков, как он? Сколько их еще будет в этом мраке? Сколько еще талантливых поэтов, умнейших ученых, добродушных книгочеев потонет в серых нечистотах? Сколько еще хороших знакомых и интересных собеседников потеряет Румата, прежде чем массы, измученные террором, наконец, взбрыкнут, что добротный арканарский жеребец, и вдоль дорог будут болтаться уже не книгочеи. А те, кто с такой радостью, с таким неподдельным удовольствием хватал их и тащил на верную смерть. Скорее бы. Румата чуть не поскользнулся на какой-то кожуре. Чудом устояв на ногах, он тряхнул головой, словно стараясь сделать так, чтобы все мысли вернулись на свои полочки, и огляделся. Он тихо вздохнул, обнаружив, что уже почти подошел к дому, и свернул в сторону. Ему было необходимо еще немного походить, сделать небольшой крюк. Подышать и прийти в себя. Антон, Антон. Когда же ты уже привыкнешь? Когда перестанешь реагировать на все так остро? Вроде бы ты уже не маленький ребенок. Вроде бы ты читал учебники истории. Даже неплохо сдавал экзамены на знание всех эпох. Должен был знать, на что идешь и к чему тебе надо готовиться. И все равно каждая новая бессмысленная, глупая смерть пробуждала в нем такое чувство ярости, что он боялся самого себя. Смотреть на смерти ни в чем не повинных людей и не иметь возможности открыто вмешаться. Это ли не проклятие? Да, конечно, можно утешать себя тем, что все же он сумел спасти некоторых особенно важных и ценных с точки зрения наблюдателей с Земли ученых и поэтов. Подкупом. Прикрытым вмешательством. Иногда даже лично отбивая их у стражи и рискуя быть разоблаченным. Но что эти единицы против сотни повешенных и замученных в стенах Веселой Башни? Капля в море. И никто не мог дать гарантию, что, спасенные однажды, они не будут схвачены вновь. И плакали все надежды на то, что эти ясные умы принесут хоть какой-то прогресс, хоть небольшое озарение в эту беспросветную тьму. Против воли он стал вспоминать тех двух солдат из роты, что вешали старика Гаука. До неприличия довольные рожи. Наверняка в одной из таверн после смены будут травить байки о том, как вели вешать сопротивляющегося жалкого старика. Отличный повод для гордости, ничего не скажешь. Мужчине вдруг стало так мерзко от этих воспоминаний, что он даже остановился и сплюнул на землю. Отлично, Антон. Так держать. Благородный дон, а ведешь себя хуже самого жалкого сержанта. Где твои манеры? Возьми уже себя в руки! Намотай сопли на кулак и иди домой. Своими переживаниями ты делу точно не поможешь. Хотя какому делу он вообще мог помочь? Если никакого дела-то, собственно, и не было. Ходи, смотри и не вмешивайся. Да и в такие моменты ему казалось, что он едва ли может помочь самому себе. Наконец, вволю находившись по улицам, Румата зашел домой. Внизу его как всегда встретили слуги. Мальчик Уно привычно принял оружие, осведомился, не нужно ли чего хозяину и, получив отрицательный ответ, удалился с какой-то странной ухмылкой. Но разбираться, что там на уме у мальчонки, благородному дону не слишком хотелось. Не было никакого настроения на шутливые перебранки и препирания. Было бы что-то серьезное - верный Уно бы сказал сразу, не взирая на настроение своего господина. А так... Черт бы с ним. Мальчишке можно было много простить. Пребывая все еще в не самом светлом настроении, Румата поднялся по лестнице. На сердце все еще было тяжко. И он стал вновь подумывать о том, а не приказать ли принести к нему в кабинет пару кувшинов Эсторского и будь что будет. Он так задумался, что, открыв дверь, замер и тупо уставился перед собой. Посреди комнаты в кресле, забравшись в него с ногами, сидела Кира. И, склонив очаровательную рыжую головку, листала, кажется, "Трактат о слухах". Услышав, как распахнулась дверь, она встрепенулась, что испуганная птичка, и вскинула голову, посмотрев на мужчину широко распахнутыми глазами. Точно олененок. Она отложила книгу и уже хотела было подняться, но Румата, наконец, опомнился, подбежал к ней и крепко обнял, зарываясь лицом в мягкие кудри. - Как кстати, Кира, как кстати, - забормотал он, сжимая свое сокровище в объятиях. - Как кстати, родная моя, - прошептал он, совсем немного отстраняясь. Он убрал волосы с лица девушки, поглаживая ее по щекам, и заглянул ей в глаза, тут же нахмурившись. - Почему ты плакала? - Румата подхватил Киру на руки и сел в кресло, усаживая ее себе на колени. Девушка тут же доверчиво прильнула к нему, немного смутившись. - Почему ты такой сердитый? - тихо спросила она, вновь поднимая взгляд. - Сначала расскажи, почему ты плакала, - Румата еле сдержал улыбку. Какая же хорошая девочка. Ласковая, словно котенок. - Потом. Ты ведь совсем устал, - она скромно улыбнулась и погладила его по щеке. - Тогда и я потом расскажу, - он даже тихо рассмеялся, чувствуя, как ему становится легче. - Я, кажется, просил тебя не ходить так поздно одной, - сказал он с некоторым укором. Не потому, что желал пристыдить Киру. А лишь оттого, что очень за нее волновался. Пока бесчинствовал серый караул, кто знает, что могло произойти с одинокой рыжей девочкой на улице? - Прости, я знаю. Но я очень к тебе хотела, - она произнесла это до того виновато, что Румате даже самому стало стыдно. - Ну ничего. Ничего, маленькая. Главное, ты в безопасности и все хорошо, - он уже было потянулся к ней, чтобы поцеловать ее, но тут Кира уперлась ладонями ему в грудь. - Подожди. Ты говорил, это грешно, - щеки ее залил румянец, когда она подняла взгляд на обруч. Ну надо же. Как же внимательно она его слушает, раз помнит о таких мелочах. - Очень грешно, маленькая, - он усмехнулся, снимая обруч и убирая его под книгу. - Это глаз бога, помнишь? Но, когда я с тобой, мне не нужен бог. Так? - он вновь посмотрел ей в глаза. - Так, - едва слышно откликнулась Кира, даже замирая от трепета. Услышь их кто-то, наверняка обоих бы без всяких разборок сожгли на костре. Но их никто не слышал. Румата погладил девушку по волосам, слегка надавил на ее затылок и очень нежно поцеловал. Губы Киры тут же послушно разомкнулись, и он углубил поцелуй, прикрывая глаза. Как же вовремя она пришла. Мужчине казалось, что он буквально чувствует, как этот поцелуй вытягивает из него весь тот ужас, что он видел сегодня. Он поближе прижал к себе хрупкую девушку и лишь едва улыбнулся, когда она тихо вздохнула, обвивая руками его шею. Такая теплая, нежная... Как же банально это звучало, но она была необходима ему, как воздух. Ты бы еще подался в писатели, Антон. Или стал печальным поэтом. Но он правда словно бы жил от встречи до встречи с ней. Нет, даже не так. Он существовал без нее. И оживал, только когда она была рядом с ним. Его маленькая. Кира. Девушка, которую он поклялся себе защищать любой ценой. Когда они, наконец, оторвались друг от друга, Румата заметил, что глаза ее снова на мокром месте. - Ты меня правда заберешь? - спросила она чуть дрожащим голосом. - Конечно, Кира. Как только смогу, - с готовностью пообещал Румата. Поймав себя на том, что ей бы пообещал хоть Луну с неба. И с радостью расшибся бы, эту самую луну доставая. - Я не могу тут больше, - прошептала она и всхлипнула. - Ну, - он тут же прижал девушку поближе к себе, словно хотел закрыть ее, защитить от всего мира. - Что такое, маленькая? - Отец... Он доносы каждый вечер переписывает. А потом пьет. Страшно, - она невольно поближе прижалась к мужчине. - И брат с дежурства приходит весь в крови. Вчера прямо у нас дома кого-то избивали. Затащили внутрь и били. Долго. Прямо насмерть, Румата. И у отца он все чаще спрашивает, мол, почему он грамотный. Не могу больше. Возьми меня к себе служанкой. Я бесплатно работать буду. - Вот еще, придумала, - Румата вздохнул и нежно поцеловал девушку в макушку. А на душе снова заскребли кошки. От этого отчаяния в глазах Киры почти непреодолимо хотелось заплакать. Он подхватил девушку на руки и уложил на диван, усаживаясь на край рядом с ней. - Останешься у меня, Кира. Здесь ты будешь в безопасности, я тебе обещаю. А, как только я смогу, я отвезу тебя в метрополию. Она называется Землей. Мы с тобой там будем жить вдвоем, Кира. Если ты захочешь, будем каждый день гулять по парку. Знаешь, что такое парк? - девушка слабо помотала головой. Ее уже явно клонило в сон. - Это как лес. Только с хорошими дорожками. Там много цветов, деревьев. И все не гнилые. Тебе очень понравится, я обещаю. Еще там есть чистый большой пруд, где плавают птицы. А еще я непременно прокачу тебе на карете, которая едет сама, без лошадей, - Румата осекся, заметив, что Кира задремала, слушая его "сказки" о метрополии. На губах ее играла легкая улыбка. Хорошая девочка. Светлая. Несмотря ни на что, стойко верит в хорошее. Мужчина укрыл ее пледом и тихонько вышел из кабинета, направившись вниз. Он тихо кашлянул, привлекая к себе внимание слуг. - У нас домоправительница. Звать ее Кира. Завтра приготовите ей комнату за моим кабинетом. Слушаться как меня. Кто обидит - убью, - коротко отчеканил он приказ. Медленно обведя взглядом притихших слуг и постояв еще несколько мгновений для пущей убедительности, Румата пошел обратно к себе. И, пожалуй, его даже пугало то, что он ничуть не слукавил, сказав, что убьет любого, кто обидит его Киру.