Трудно быть богом, маленькая

Просыпаться Румате было тяжело. Очень. Голова его и так раскалывалась после совершенно безобразной пьянки, так ее еще и атаковали воспоминания о прошлой ночи. Постепенно. Какими-то наплывами, которые ему еще и приходилось собирать по крупицам, чтобы воссоздать хоть какую-то целостную картину. Он вспомнил, как ушел вечером с бароном. Славный Пампа дон Бау протащил его, казалось, по всем кабакам Арканара. Такие прогулки были для Руматы привычны, но этой ночью почему-то все пошло совсем не так, как обычно. Он не пьянел очень долго. Исправно и привычно забрасывал под язык таблетку от алкогольного отравления, которые ему бесперебойно присылали с Земли. Кажется, ценнее этих таблеток были только деньги на существование. Пойло в Арканаре было весьма своеобразное. Совсем не такое, как на Земле. Что, в общем-то, Антон, вполне логично. Этим ведь что покрепче, что подешевле. Чем быстрее опьянеешь - тем лучше. А что уж там намешано - одному богу, если он вообще есть, известно. Потому таблетки ему и слали в таком количестве. Сперва ему это было странно. Но исчезали эти таблетки с такой скоростью, что после он перестал задавать вопросы относительно того, что и почему ему присылают. Людям, занимающимся такими экспедициями не первый год, уж точно лучше знать, что ему тут может пригодиться. Но этой ночью его не смогли спасти даже пресловутые хваленые таблетки. Кажется, пора слать на Землю тревожные вести о том, что пора задуматься об усовершенствовании их состава. Впрочем, Антон, ты уже достаточно послал на Землю этой ночью. Хорошие они смотрели фильмы. Интересные. И, знаешь, Антон, едва ли они станут грешить на таблетки. Всю ночь их окружали безденежные доны. Не одни и те же, разумеется. Сперва они прибивались к пьяному барону, пили за его счет, но, как только барон начинал рассуждать о подлых и несчастных донах, которым он бы "шеи посворачивал, что цыплятам по осени", доны торопились оставить их. Очевидно, опасаясь за свои шеи. Зная барона, Румата понимал их опасения и считал их вполне оправданными. В памяти Антона мелькали лица донов, то веселые, то испуганные; рожи караульных, которых не упускал возможности поддеть барон, откровенно нарываясь на драку. Румата смог восстановить в памяти как минимум восемь стычек, в которых лишь чудом ему удалось удержать своего друга от смертоубийства. Сколько их было позже? На этот вопрос ответ, наверное, смогли бы дать лишь на Земле, если не устали считать. Он помнил, как обтирал свои клинки. Тщательно, с остервенением. Только вот, убил ли он кого-то? Ранил? В пьяном ли угаре потянуло на приключения, или он защищался, оказавшись в безвыходной ситуации "или ты, или они"? Это он бы вряд ли смог узнать. Как же, однако, все это было нелепо. Он все не пьянел, или просто думал, что сохраняет ясность рассудка, а потом - туман. В голове все помутилось и перемешалось как-то чересчур резко, неестественно быстро - в один миг. Он уже и не помнил даже, когда в последний раз напивался, что последняя свинья из серого караула, и буквально выпадал из жизни на несколько часов. Наверное, только когда был студентом. Тогда же он и зарекся пить так сильно. Однако же рассказы о том, что он творил по пьяни тогда (помимо того, что засыпал на столе) не шли ни в какое сравнение с позором этой ночи. Еще одно воспоминание чуть ли не физически ударило ему в голову. И он похолодел. По и так влажной после сна спине побежали капельки ледяного пота, и он подскочил, резко садясь на кровати и хватаясь за голову. Да, Антон, ты заслужил всю эту боль. Свинья. Ничем ты не лучше серых рот. А, может, даже и хуже. Они хоть благородных из себя не строят. Он помнил, как завалился с бароном в дом. Уно, казалось, даже не отреагировал на это появление. Или барон отвесил ему оплеуху. Надо бы на всякий случай извиниться перед мальчишкой. Нормально. А то если просто денег ему подкинуть - обидится. Вообразив себя полководцем, барон долго, как казалось Румате, а, может, на деле всего несколько минут, выступал перед гобеленом с восходящим солнцем. Вещая, что солнце уже заходит, и его полку пора отдыхать, потому как завтра они пойдут в поход. Из которого, возможно, вернутся не все, но жертвы их никогда не будут забыты. Убедившись, что полк его послушно лег отдыхать, барон отправился на покой и сам. Правда, недалеко. Он сдернул со стены гобелен и устроился прямо на полу, обернувшись им. Впрочем, сказано это громко. Учитывая комплекцию барона, уместнее было бы сказать, что он прикрылся кусочком ткани и отключился, оглушительно захрапев. И нет бы Румате последовать его примеру. Вместо этого он сделал то, что не даст ему покоя, наверное, всю его оставшуюся жизнь. Он взбежал по лестнице, перебудив, наверное, всех слуг, и распахнул дверь в комнату Киры. Девочка, его милая девочка, подскочила, испуганно вскрикнув, и посмотрела на него, широко распахнув глаза. И в глазах ее он увидел неподдельный ужас и отвращение. Отвращение к нему. И, что хуже всего, в блеске свечей он увидел в ее глазах себя. Вусмерть пьяного, безобразно шатающегося, в грязной мятой одежде. С синяком на скуле и отвисшей губой, с которой едва ли не капала слюна. Настоящая скотина голубых кровей. Он ворвался к Кире, словно был ее хозяином, словно имел право врываться, как последняя сволочь, к беззащитной девочке. И заслужил взгляд, полный презрения. Странно, что она еще не кинула в него ничем. Видимо, была слишком напугана таким появлением. Но это ему было и не надо. Один ее взгляд отшвырнул его, и он бросился из дома прочь, раздираемый ненавистью к себе. Он не знал, сколько ходил по улицам. В голове прояснилось далеко не сразу. Он не знал, не нарвался ли еще на кого. Точнее, не нарвался ли кто на него. В те часы в его голове была только Кира. И взгляд ее глаз. Перепуганных, что у маленького неокрепшего олененка. Домой он пришел уже после рассвета. Там его сразу встретил Уно. На удивление обычно ворчливый мальчик в этот раз был молчалив. Он расторопно выполнял все указания, помогая Румате отмыться и оставляя все свои обычные комментарии при себе. Золотой все же мальчик в самом-то деле. Понимал куда больше, чем могло показаться на первый взгляд. Про Киру Румата спрашивать не решался. Да Уно и сам рассказал. Мол, спустилась девочка только один раз - спросить, не приходил ли дон. И мальчишка сказал, что нет, не было еще дона, приснилось ей. Но Румате от этого легче не стало. А после мальчишка сидел с арбалетом над бароном, пока тот не ушел утром, чтобы ему в голову не пришло пойти наверх. К Кире. Ужасная ночь. Досталось по его вине, похоже, всем. И Кира толком не выспалась, и Уно всю ночь охранял ее. Кто знает, что произошло бы, если бы доблестный Пампа дон Бау поставил своей целью отправиться в поход на второй этаж дома? И сколько жизней он загубил? Антон-Антон, натворил ты дел. И как теперь все это исправлять будешь? И можно ли теперь вообще хоть что-то справить? Он проспал пару часов. Бодрости ему это не прибавило, но вроде он был хоть мало-мальски способен думать. Правда, вставать ему до жути не хотелось. К несчастью, он прекрасно понимал, что все, что он вспомнил, не было сном. А жить со всем этим было погано до одури. Смотреть в глаза Уно. Посмотреть в глаза Кире. Он боялся, что просто не сможет избавиться от ощущения, что она теперь ненавидит его. Мало ей было пьющего отца и брата. Теперь еще и он решил напиться. Чувствует ли она себя теперь в безопасности рядом с ним? Или его девочка больше не сможет засыпать без мыслей, а не изволит ли благородный дон ворваться к ней? Показать, кто тут главный. Он привел себя в порядок и вышел из своей спальни в кабинет. И чуть не взвыл, увидев Киру на ее любимом месте - в кресле. Она сидела там, как и всегда, свернувшись калачиком. Как только он зашел, ее рыжая головка повернулась к нему. И вопреки привычке она не улыбнулась ему. Сам виноват, Антон. Сам виноват. - Давно тут сидишь, маленькая? - тихо спросил Румата, проходя в кабинет и усаживаясь в кресло напротив нее. - Давно. Мне не спалось, вот я и пришла сюда, - она пожала плечами, опуская слегка покрасневшие глаза. Румата от всей души надеялся, что от недосыпа. А не слез. - Подавать завтрак? - Подавать, - растерянно отозвался Румата, потирая щеки ладонями. Разговор выходил каким-то натянутым. Наверное, надо было пожалеть девочку, как-то успокоить ее. Но он считал, что теперь уже просто не имеет на это права. Кира осторожно встала с кресла и вышла в коридор, звонким голосом окликнув Уно, чтобы тот нес завтрак. - Даже не спросишь, что мне снилось? - тихо сказала она, сев обратно в кресло. - Что же тебе снилось, маленькая? - Румата посмотрел на нее, думая, что же теперь делать. Сказать? Или пусть думает, что это сон? - Что я проснулась вдруг от какого-то шума. Кажется, ты пришел и друг твой, барон. Он что-то говорил про свой полк, и что солнце заходит. Так смешно, - она невольно улыбнулась, но тут же снова стала очень серьезной. - А потом топот по лестнице. И дверь распахнулась. Я очень перепугалась, Румата. Я думала, ко мне ворвался вепрь Ы! Самый настоящий. А потом поняла, что это - ты, - смущенно произнесла она, уставившись на свои колени. - Только ты совсем не такой был. Не такой, как обычно. Ты был весь какой-то грязный. В крови весь, такой страшный... И смотрел на меня, - она запнулась, пытаясь подобрать слово, - плохо смотрел, недобро. Я не знала, что и думать. Даже и думать не могла, Румата! А потом ты вдруг как будто понял что-то. И ушел, - она посмотрела на него с мольбой, словно ждала, что сейчас он обнимет ее, поцелует в макушку. Скажет, что глупости все это. Просто сон. А он просто смотрел на Киру и чувствовал, что стена, сперва совсем тонкая, едва ощутимая, все крепла. Разрасталась, превращаясь в самую настоящую крепостную. Строилась между ними. И хуже всего было то, что стена эта была бы между ними всю жизнь. И общались бы они теперь только через эту стену. Перебрасывались словами, тянули бы друг к другу руки. А он бы знал, что между ними один сплошной, серый камень. И тут он вдохнул побольше воздуха в грудь. И что есть мочи ударил по этой стене: - Это был не сон, маленькая, - тихо произнес он. - Прости меня. И ничего не случилось. Только взгляд Киры из перепуганного стал привычно мягким. Она прижала ладонь к губам и поднялась на ноги. - Бедный мой, так что же ты не сказал, что еще рассолу подать надо? - произнесла она. Вот так просто. Вместо упреков и осуждения. Румата едва не прослезился, смотря на этого рыжего ангела. - Не надо, Кира. Мне уже легче, - он подошел к ней и обнял ее. Так крепко, что она даже охнула, но тут же сама прильнула к нему, пряча лицо у него на груди. Скоро Уно уже принес им завтрак, торопливо накрыв в кабинете, и они уселись за стол. Румата как всегда сперва поухаживал за Кирой, чтобы ей не пришлось ни за чем тянуться, а после принялся за еду сам. Если утром он был уверен, что его станет воротить со всего, то теперь ему словно физически полегчало. И все благодаря его девочке. - А расскажи еще немного о... метрополии, - она старательно выговорила это слово, и Румата даже улыбнулся. - Что тебе интересно послушать, маленькая? - Что-нибудь о тебе. А то ты мне все рассказываешь про дома, про... институт. Про машины. А про себя - ничего, - она лукаво улыбнулась. - Ну, про меня, так про меня, - усмехнулся Румата, про себя даже удивившись немного, сколько его девочка уже успела запомнить. - Я в этом институте, кажется, всю свою жизнь. Я с детства учился стрелять. Из вашего оружия, в основном. Видимо, всегда знал, что попаду сюда. К тебе, - он чуть улыбнулся, когда Кира засмущалась. - У меня там друзья были. С самого детства. И верные, что барон Пампа дон Бау. Только не такие шумные. Мы с ними часто гуляли, ездили куда-то. Ходили в кино. Про это я тебе потом расскажу, маленькая. А по выходным мы часто собирались у кого-нибудь дома. Пили, как в кабаке, - хмыкнул Румата, вспоминая эти посиделки. - И я играл на гитаре. - Что такое гитара? - тут же спросила Кира, заинтересованно смотря на него. - Сейчас покажу, - он поднялся и отошел к шкафу. Гитару он отказывался оставлять на Земле. Ну вот просто ни в какую не хотел бросать свое сокровище. И вышло так, что его неуступчивость ему пригодилась. Давно он не брался за этот инструмент. Не хотел даже в собственном доме лишний раз доставать его, чтобы не навлечь на себя подозрения слуг каким-то странным бренчанием. Он устроился в кресле и сперва пару раз просто ударил по струнам. Гитара еще не расстроилась. Хорошо. Немного подумав, он заиграл одну из любимых песен. Твой мир колдунами на тысячи лет Укрыт от меня и от света. И думешь ты, что прекраснее нет, Чем лес заколдованный этот. Пусть на листьях не будет росы поутру, Пусть луна с небом пасмурным в ссоре, Все равно я отсюда тебя заберу В светлый терем с балконом на море. Он пел, постепенно играя все увереннее, и голос его креп. Давненько же ему не приходилось вспоминать эти песни. И на удивление он все еще помнил и слова, и аккорды. И Кира, хоть и не понимала ни слова, слушала его, как завороженная. Кажется, даже и не шевелясь.