Эрик, Кристина и все-все-все

      Кристина пытается запомнить простую истину: у него своя жизнь, в которой ей почти нет места. Сейчас они идут одним путем, рука об руку, но у него все еще за плечами годы одинокой жизни.       Его привычки. Его воспоминания. Его правила.       У нее нет ни доступа, ни даже права на этот доступ. Его жизнь — всегда его. Она может по ночам прижиматься щекой к его костлявой груди, может целовать его бледные впалые щеки, но он все равно такой взрослый, почти старый... Кристина чувствует себя нехорошо при мысли о том, что она никогда не узнает, каким может быть пылким юноша в минуты страсти: Эрик очень боится подпустить ее ближе.       Он говорит с ней о духовном союзе: мы единое целое, вы созданы для вашего Эрика. Она соглашается, но только это — все, что ему нужно от любимой живой жены. К ее ногам — цветы, музыка, красивые слова. И ничего о телах.       Он никак не реагирует на прикосновения. Не просит убрать руки, не говорит, что ему приятно. Кристина думает, что это оттого, что он не привык: вся его жизнь была построена на правиле "прикосновение закончится болью", но она пытается его приручить. Эрик покорно принимает ее объятия и поцелуи и лишь изредко прижимает ее к себе, и эту нежность она ловит каждое мгновение.       Кристина почти профессионально закрывает рот каждый раз, когда ей хочется сказать что-то в духе: "Эрик, переоденьтесь ради бога, вы заболеете!". И даже если она оказывается права, девушка не напоминает ему об этом. Эрик ненавидит, когда она волнуется за него — и закрывается еще сильнее. Кристина пытается любить молча — но она так не умеет, совсем не умеет!       Ее сердце бьется рядом с его, и она прижимается как можно ближе: хочется хоть на мгновение быть с ним, хоть на мгновение знать чуть больше, чем "вы моя муза, мой ангел..."       Кристина хочет от Эрика жизни — но ее у него уже нет.