1.
Верхушка холма была укрыта туманом. Мужчина в черной шкуре с красными подпалинами поднялся туда, где его ждали еще три человека и четыре лошади. Невидимые людскому глазу лютоволки следовали за ним осторожно и бесшумно. Они остановились с подветренной стороны, чтобы не испугать лошадей, и наблюдали, спрятавшись в плотных тенях. Белый и красноглазый унюхал в земле мышиное семейство и принялся было раскапывать норку, но лютоволчица-мать молча оскалила зубы, и белый вновь застыл, опустив хвост. Один из мужчин, тоже одетый в черную шкуру и с длинным серым когтем на поясе, похлопал черно-красного по плечу: — Живой? Тот даже не вздрогнул, хотя лютоволчица учуяла отголосок боли. «Слишком рано, он еще нездоров», — прошептал голос той ее части, что ходила на двух ногах. — Живой. — Черно-красный залез на лошадь, старательно скрывая от товарищей болезненную гримасу. — Ну, чего ждем, Эббен? Едем. — Постой. Мы тут привезли немного серебра, — один из черношкурых вытащил мешочек и позвенел им в воздухе. — Заплатить твоей знахарке. — Неужто сир Деннис на меня раскошелился? — черно-красный («Манс», — снова шепнул в голове голос ) хмыкнул. — Что ж, тогда дарю это серебро вам, ребята. Потратьте с пользой на шлюх и выпивку за мое здоровье. Девчонке я спел пару песенок, ей хватило. Долго уговаривать их ему не пришлось. Всадники развернули лошадей на юг, и копыта застучали по смерзшейся земле. Лютоволчица-мать слушала, как звук их становится все тише, пока он полностью не растворился в музыке леса. Он их не выдал — впрочем, она и не очень боялась этого: пах он правильно. Но зачем надо было так быстро прогонять молодого здорового самца? Раненая лапа не в счет, да она и заживала быстро. Лютоволчица не встречала сородичей уже много лет. Выбрать себе партнера среди мелких двоюродных братьев было ниже ее достоинства, а приблизиться с той же целью к уже подросшему белому запрещала та ее часть, что ходила на двух ногах («Нет! Это мерзость. Не смей так даже думать!»). Она тоже была одинока, лютоволчица чувствовала это. Ей не было пары среди тех людей, что приходили к ней с дарами или просьбами. Но этот черно-красный был другим. Его лютоволчица готова была одобрить, если бы та ее часть, что ходила на двух ногах, не решила иначе. Лютоволчица-мать встряхнулась. От людей остался лишь еле уловимый запах, а ее белый и красноглазый сын от нетерпения нарезал круги вокруг холма. Она наскочила на него и куснула в спину, а потом помчалась в сторону, противоположную той, куда уехали всадники, зная, что он последует за ней. Дело сделано, человек по кличке Манс передан людям, а их ждет охота. На бегу лютоволчица иногда вскидывала голову к темнеющему небу, кое-где проблескивающему звездами в переплетении ветвей. Ее всегда интересовали эти серебристые огоньки, ведь та ее часть, что ходила на двух ногах, ее саму называла Звездой.2.
Они почти загнали оленя, но, поняв, что перед ними беременная самка, Лианна заставила прекратить погоню. Вместо этого они отправились к озеру ловить щук и очень веселились, плещась в неглубокой воде. А потом Лианна услышала далекий, на самой границе слышимости вой. Зов. Она знала всех варгов Зачарованного леса, а также некоторых других, более редких и странных оборотней. Встречались они нечасто: каждый жил на своей территории и стремился к уединению, но общие сборы бывали. Дослушав сообщение, Лианна скользнула обратно в свое спящее в доме тело. Откинув старую медвежью шкуру, под которой она спала в рубахе и штанах, она спустила на пол босые ноги и поежилась. За ночь маленькая комнатка остыла, вода для умывания в ведерке подернулась кристалликами льда. Лианна выгребла из-под золы еще тлеющие с вечера угли и подбросила к ним щепок. Пламя разгорелось. Руки и ноги лежащего на соседней скамье Джона подрагивали — он все еще был в Призраке. Оборотень с раннего детства, он бегал в своем волчонке прежде, чем научился ходить в человеческом теле, не падая. Лианна до сих пор помнила свой ужас, когда в первый раз не смогла добудиться сына. Серая Звезда взирала на нее с недоумением, не понимая причины ее беспокойства, а мелкий еще белый волчонок (Призраком Джон назвал его позже, наслушавшись от нее пересказов страшных историй старой Нэн) скакал вокруг и норовил ухватить за ноги. Матушка Гутрун вошла как раз вовремя, чтобы не дать ей впасть в истерику при мысли, что ребенок стал жертвой какой-то неведомой ей болезни. С первого взгляда поняв, в чем дело, она рассмеялась так заразительно, что у Лианны отлегло от сердца. А потом легко шлепнула волчонка со словами: «Кончай озоровать! Видишь, мать извелась вся», и Джон тут же открыл глаза. Ее старая волчица, Искорка, была гораздо мельче Серой Звезды, и даже Призрак быстро перегнал ее ростом. Но лютоволки признавали ее старшинство и авторитет и уживались поразительно мирно. Искорка ушла вслед за старухой, и Лианна горько оплакивала обеих. Матушка Гутрун, относившаяся к ней с почти материнской нежностью, была добрым другом и хорошим учителем. Думая о годах, прожитых у старой знахарки, Лианна в который раз поражалась, насколько им с Джоном тогда повезло. Вольный народ жил бедно, но матушку Гутрун в деревне всегда встречали хлебом-солью, сидром и медовухой, а за лечение приносили щедрые дары. Ее дом был построен из камня, а дым от очага уходил в дымоход, из-за чего в комнате было немного холоднее, чем в землянках вольного народа, но зато гораздо чище. Она могла не бояться краж и нападений — слава оборотня охраняла ее жилище лучше королевской гвардии. И почтение, которым окружали ее деревенские жители, распространилось и на ее ученицу. Они с Джоном, можно сказать, и здесь жили как лорды. Глубоко задумавшись, Лианна не заметила, как Джон проснулся. — Мама, что-то случилось? — просыпался он, как и она, мгновенно, и умел прислушиваться к своим ощущениям. Она не стала скрывать: — Хаггон звал на встречу. Этой ночью. — Ты меня возьмешь? — жадно спросил сын, быстро одеваясь. Лианна кивнула. Дар оборотня редко передавался по наследству, фактически она не знала ни одной пары, похожей на них с Джоном, но старые и опытные часто брали молодых себе в ученики. Хаггон, пользовавшийся всеобщим уважением как старейший варг Зачарованного леса, на последние встречи брал с собой маленького и тщедушного паренька, чей дар, однако, казался очень сильным. Лианна ходила на эти встречи с матушкой Гутрун, пришло время привести туда Джона. Она, правда, считала, что он еще мал, но Призрак уже был взрослым и мощным зверем. Лютоволки были только у них двоих, и, хотя она не претендовала на старшинство среди охотников, но и никого не боялась. — Сначала мы позанимаемся. — На мечах? — Его серые глаза, так похожие на ее собственные, горели энтузиазмом. Она его прекрасно понимала, но сказала нарочито строго: — На мечах позже. Сын вздохнул, но возражать не стал. После завтрака, состоявшего из вчерашней каши и ломтя ячменного хлеба, Лианна достала дощечку и уголек. Много раз она жалела, что, собираясь бежать из Винтерфелла, не подумала взять с собой листы бумаги и хоть одну книгу из библиотеки. Тогда это не казалось предметом первой необходимости. А за Стеной легче было бы раздобыть золотую диадему. Золото вольный народ добывал в налетах, но никому никогда не приходило в голову позариться на книги и свитки. Даже матушка Гутрун не умела читать и писать. Занятия грамотой Джон любил куда меньше фехтования, но старался, так что Лианне потом приходилось оттирать от черных пятен не только его руки, но даже лицо и уши. — Нарисуй мне Красный Замок? — попросил Джон, когда она стерла последнюю написанную им фразу, заканчивая урок. Лианна прикусила губу. — Я там никогда не была, — пришлось признаться ей. Джон опустил взгляд, чтобы скрыть огорчение, и она быстро прибавила: — Хочешь, я нарисую тебе Винтерфелл? Он даже больше Красного замка. Сын обрадовано закивал. — Замок обнесен двойной стеной, — объясняла Лианна, вычерчивая на доске неправильный шестиугольник. — Между ними — двойной ров. Внутренняя стена выше, говорят, она была построена самим Брандоном Строителем. — Тем самым, кто построил Стену? — Да. Внешнюю построили много столетий спустя. — А зачем замку две стены? — пытливо спросил Джон. — Чтобы, если враги сумели взять внешнюю стену, лучники, стоя на более высокой внутренней стене, смогли их остановить и сбросить в воду. Джон нахмурил лоб, обдумывая ее слова, потом серьезно одобрил: — Да, это правильно. Он уже сам отлично стрелял из легкого лука, и в последнее время они охотились вместе. — Вот здесь — Первая Твердыня, когда-то она была главной башней Винтерфелла, но там давно уже не живут. — Почему? — Этого я не знаю, — покачала головой Лианна. — Она пустует уже несколько тысяч лет. Это простая круглая башня, думаю, ее оставили просто потому, что в Главной башне жить гораздо удобнее. — А где Главная башня? — Здесь… — рука с угольком неуверенно зависла над доской. — Нет, здесь, южнее… Она поняла, что начинает забывать, как выглядел родной дом, и ей стало грустно. Джон тронул ее за руку: — Пойдем, пофехтуем? Снаружи было тепло, солнце растопило остатки последнего снегопада и высушило землю. Они встали в исходную позицию и бодро застучали палками, которым Лианна постаралась придать форму настоящих мечей. — А почему мы не сражаемся стальными мечами? — спросил Джон, когда они остановились передохнуть. — Разве в замках дерутся на деревяшках? — Дерутся, — кивнула Лианна. — И на турнирных мечах с затупленными краями, но у нас таких нет. А острая сталь опасна. Я дам тебе меч, когда ты будешь к нему готов. Свой клинок она брала с собой каждый раз, когда ходила в деревню или охотилась, но второй, который она предназначала сыну, не покидал ножен. Она не раз заставала Джона жадно глядящим на него, но в руки пока не давала. — А у Дозора есть турнирные мечи? — Наверняка. Но с нами они не поделятся. Джон насупил лоб. — Можно было бы попросить Манса… — Тебе стоило подумать об этом до того, как ты запустил в него снежком, — Лианна насмешливо прищурилась. — Он не обиделся, — Джон, похоже, вовсе не раскаивался в содеянном. — Но тебя, мама, он не стоит. — Вот как? Она, в общем, не злилась на сына за эту эскападу. Скорее, на себя саму. Манс был молод, привлекателен, он напомнил ей о прошлой жизни, где она была не Молодой Волчицей, а королевой любви и красоты, и самое главное — он так сладко ей пел. Она и забыла, что способна растаять от любовной песни. И неизвестно, куда бы их обоих это тогда завело, если бы за Мансом не проследил Джон, вооружившись снежками. Ледяной снаряд попал тому в затылок, романтика обернулась конфузом, и они отпрянули друг от друга, стараясь не встречаться взглядами. Манс после этого быстро собрался и ушел, хотя еще не выздоровел полностью. Она беспокоилась, что его рана может открыться, но все равно вздохнула с облегчением. Один мужчина уже потерял из-за нее жизнь, она не хотела, чтобы другой лишился чести. А так и было бы, если бы он нарушил с ней свои обеты. — И кто, по-твоему, меня достоин? — Мой отец был принцем. Если кто-то захочет с ним сравниться и стать рядом с тобой, то он должен быть только королем, — сказал Джон серьезно. Лианна рассмеялась. — И где ты найдешь мне здесь короля? — она обвела рукой обступивший их со всех сторон Зачарованный лес. Если не считать деревеньки вольного народа, на много миль кругом не было ни души, кроме волков, медведей, лосей и множества более мелких зверей и птиц. Сын тоже улыбнулся и пожал плечами, и она потянулась взлохматить ему волосы.3.
Костер на поляне, окруженной чардревами, горел сильно и ровно, не давая дыма. Оборотни сидели на выступающих из земли валунах и прямо на земле, кто ближе к огню, кто дальше. Рядом с каждым был его зверь. «Где еще можно увидеть вместе волка и медведя, кабана и сумеречного кота, орла и горного козла», — подумала Лианна, вступая с сыном и лютоволками под сень кроваво-красных крон. Звери глядели недружелюбно, иногда раздавалось тихое рычание, но никто ни на кого не нападал. Хаггон, гигант с мощными плечами, у ног которого сидел старый волк, поприветствовал новоприбывших: — Боги благоволят к тебе, Молодая Волчица, раз одарили и твоего сына. — Сильный дар, — кивнула Гризелла, невысокая крепко сбитая женщина, поглаживающая своего козла между рогов. Другие промолчали. Маленький и невзрачный, как мышь, ученик Хаггона, чьего имени Лианна не знала, смотрел исподлобья так пристально, что ей стало не по себе. Джон потянул ее к чардреву с улыбающимся ликом, и она устроилась на толстом узловатом корне. Сын стал рядом с ней, а лютоволки разлеглись по обе стороны, зорко за всеми наблюдая. — Южанка, — процедил крупный чернобородый мужчина, за его спиной зафыркал огромный черный кабан, — и из Винтерфелльских Старков впридачу. Зачем ты позвал ее, Хаггон, да еще и вместе с отродьем? Матушку Гутрун все мы знали, а теперь кто за них отвечать будет? Лианна сжала руку сына, призывая не вмешиваться. — Я сама за себя отвечу, — гневно возразила она прежде, чем Хаггон нашелся, что сказать. — Я свободная женщина, такая же, как вы. — Говорят, ты лечишь ворон, — протянул оборотень, у которого на плече чистил перья орел. — Я лечу всех, кто в этом нуждается. Матушка Гутрун делала то же. — Что, Орелл, — усмехнулась Гризелла, — клинья под нее подбиваешь? Думаешь, раз она привечает ворон, то позарится и на твою облезлую курицу? — Облезлый — это про твоего козла! — вызверился на нее Орелл, но Хаггон прервал зарождающуюся ссору, хлопнув в ладоши. Звук получился таким громким, что все вздрогнули. — Молодая Волчица много лет была ученицей матушки Гутрун, я ей доверяю, Боррок. А кто она и откуда — не наше дело. Все мы здесь братья и сестры. Какими бы разными не были наши звери, между нами больше сходства друг с другом, чем с кем-то еще. И важные вопросы мы должны решать сообща. Орелл скривился, чернобородый Боррок пожал плечами, но возражать никто не стал. — Новость, дошедшая до меня, мрачна и страшна. Я хочу, чтобы вы тоже услышали ее от тех, кто видел все своими глазами. Хаггон сделал знак, и к костру приблизились двое мужчин, до этого сидевших в глубокой тени чардрев. Один из них поддерживал другого, за ними почти полз, прижимаясь к земле, пещерный медведь. Все трое подошли к границе светового круга и неуверенно остановились. Медведь лег, положив голову на передние лапы. Лианна вспомнила мужчин: они не были братьями и даже родственниками, но между ними было несомненное сходство — оба кряжистые, косматые, с длинными нечесаными бородами. И медведи раньше были у обоих. — Говори, Бьерн, — велел Хаггон. — Расскажи всем то, что поведал мне. Мужчина, который стоял, пошатываясь и держась за плечо товарища, поднял голову. Лианна вздрогнула. Лицо его было осунувшимся и изможденным, в глазах читалось какое-то тупое отчаяние. Прежде, чем до нее дошло, что это могло значить, Джон наклонился к самому ее уху и прошептал одними губами: — Он потерял своего зверя. Да, теперь и она видела это. То, чего так боялся каждый оборотень, и чего никак невозможно было избежать, ведь звериный век короче человеческого. Они знали, что умирать придется неоднократно, и каждый раз это будет настоящая, мучительная смерть. Неприятная мысль, которую хотелось загнать подальше. Но не получалось — Бьерн сейчас стоял перед ними и выглядел не лучше покойника. После долгого молчания, когда он пытался что-то выдавить из себя, но получались только невнятные звуки, заговорил другой оборотень-медведь: — Мы были далеко на севере. Летом там хорошая охота. Здесь Жесткому было слишком жарко, да и Сердитому тоже. Бьерн при упоминании имени своего зверя сжался, обхватив себя руками. — За Клыками Мороза мы разделились. Я направился к Стылому берегу, где мы с Жестким решили поохотиться на тюленей. А Бьерн с Сердитым взялись преследовать стадо оленей и повернули за ними дальше к северу. — Дурак, — резко бросила Гризелла. — И ты тоже, Бирнир, коли не остановил его. — В последние дни было так тепло, что на солнечных склонах даже подтаял снег, — сказал Бирнир, оправдываясь. — И мы утратили осторожность. Он посмотрел на Бьерна, как бы спрашивая, способен ли он продолжить рассказ. Тот кивнул и отпустил плечо друга. Заговорил он, все еще глядя себе под ноги, голос его звучал глухо, но теперь слова можно было разобрать. — Стадо объело весь мох и пошло дальше на север, и мы последовали за ним. И забрели слишком далеко. Олени внезапно исчезли, будто провалились сквозь землю, и мы не могли учуять их следов. Это было так странно, что мы с Сердитым провели там половину утра, обнюхивая каждую кочку, а когда все же подняли головы к небу, обнаружили, что, хотя давно должен был быть полдень, солнце едва показалось над горизонтом. А потом и вовсе скрылось, затянутое плотными черными тучами. — Край вечной ночи, — прошептал Боррок, а Гризелла повторила: — Ты дурак, если пошел дальше. Бьерн мотнул головой. — Мы помчались оттуда что было сил, как только поняли, где оказались. Но трудно долго бежать, если ты голоден. Не только олени пропали — вдруг перевелась вся дичь, даже мыши, которые там обычно кишмя кишат. Стало очень холодно. Пошел снег, густой, тяжелый, так что ни зги не было видно. А потом мы почуяли, что нас преследуют. Темные сумерки сменились ночью, расстояние все сокращалось, и, наконец, стало ясно, что за нами идет стадо, которое мы потеряли, но пахло оно теперь не мясом и теплой кровью, а замерзшей мертвечиной. Олени были покрыты инеем, так, что почти светились в темноте, а на них верхом сидели белые тени. Множество белых теней. Тут он снова затрясся и сполз на землю, обхватив себя руками в попытке согреться. Продолжил рассказ Бирнир: — Мы с Жестким шли на побережье и были уже довольно далеко, когда мне приснился сон, полный мрака. Жесткого и Сердитого мы с Бьерном когда-то нашли в одной берлоге, и нам с тех пор часто снятся разделенные сны. Мы тотчас повернули обратно. Правда, теперь я думаю, мы ничем не смогли бы помочь, если бы белые тени захотели нас преследовать. Но они убили Сердитого и отстали. А в Клыках Мороза мы снова увидели солнце. — Мертвые олени пропороли ему брюхо рогами, — голос Бьерна был полон боли, — а их всадники смотрели на это и переговаривались, будто лед трещал. Я умирал вместе с ним. Я бы не заметил собственной смерти, если бы Бирнир не вытащил меня оттуда. А Сердитый… внутренности у него болтались под брюхом, но глаза загорелись синим огнем, и он встал. Я не знаю, как я… как мы смогли оттуда сбежать. Он запнулся и замолчал, и Бирнир сел с ним рядом, обнимая за плечи. Оборотни тоже молчали. Всем явно было не по себе. Потом Орелл пробормотал, глядя куда-то в темноту между чардрев: — Плохо дело. И ладно бы зимой, но ведь лето в разгаре! — Зря вы туда вообще сунулись, — вступил Боррок. — Говорят же — не буди лиха! — Может, они дальше и не полезут… хотя бы, пока тепло. — Лето когда-нибудь кончится, — сказал Хаггон, — и, похоже, скорее, чем мы думаем. Никто не знает, холод ли приводит за собой белые тени, или тени вызывают холод. В любом случае, мы, по крайней мере, предупреждены. Только вот что делать с этим предупреждением? Лианна слушала рассказ медведей-оборотней, как одну из страшных сказок старой Нэн: про Иных, зловещих всадников, скакавших на мертвых лошадях и питавшихся человеческой кровью. «Это все небылицы, — говорил мейстер Валис, когда дети, наслушавшись этих историй, бежали к нему. — Иных никто не видел уже много тысяч лет, и, скорее всего, они были просто людьми, одним из древних одичалых племен, прославившимся своей жестокостью». Но в лицах окружающих ее людей, обычно суровых и сильных, ясно читались тревога и непритворный страх. — Я не понимаю, — громко спросила Лианна, — что это за белые тени? Оборотни уставились на нее, будто она сморозила страшную глупость. — Южанка, — снова презрительно процедил Боррок. — Огородились эти южане своей Стеной и знать ничего не знают. Лианна разозлилась. — Я уже давно живу по вашу сторону Стены. И если чего-то не знаю, то хочу узнать. — Ты никогда не слышала про Белых Ходоков? — спросил Хаггон. — Иных? Он был так хмур и серьезен, что тьма вокруг сразу будто стала еще неуютнее, а костер ниже и тусклее. Лианна поежилась. — У нас… К югу от Стены рассказывают легенды о Долгой Ночи, в которой они появились, и о Рассветной Битве, в которой были побеждены. Мой предок Брандон Старк, прозванный Строителем, тогда построил Стену для защиты от них. Но это было восемь тысяч лет назад. Я думала, они все давно уже умерли. Гризелла фыркнула. Хаггон покачал головой. — Они не умерли, и неизвестно, способны ли вообще умереть. Ваша Стена защищает вас слишком хорошо, так, что вы все забыли. Нам же здесь не дано забыть. В темные и долгие зимние ночи в деревнях жители собираются под одной крышей и жгут костры, чтобы отогнать холод и мрак. И мы всегда сжигаем своих покойников, чтобы белые тени их не подняли как своих слуг. Но одиноким охотникам, бывает, не везет. И даже мы не знали, что они могут появиться, пока не кончилось лето. — И что их там так много, да защитят нас боги, — простонал Бьерн. — Боги защищают тех, кто сам заботится о себе, — возразил Орелл. — И что ты предлагаешь? — спросила Гризелла. — Раз поклонщики прячутся за Стеной, то и мы сможем за ней укрыться. Переберемся через нее на ту сторону, и все дела. — И тебя там сразу сцапают вороны и отправят прямиком во вторую жизнь. А если поймут, что ты оборотень, то и второй жизни не будет — убьют тебя с твоим орлом вместе. — И еще хорошо, — вставил Боррок, — что ты через Стену сможешь перелезть, а твой орел — перелететь. А что делать тем, у кого звери не лазают по отвесным ледяным скалам? — Спустись в Теснину и обойди Сумеречную Башню вдоль Молочной реки, если твой кабан на это способен. Или возьми лодку и переплыви с ним Тюлений залив. Наши предки так делали веками. — И сколько из них попадало в лапы к воронам? Орелл пожал плечами. — Если наш выбор — ходоки или вороны, то я предпочту вторых. По крайней мере, перед смертью я убью стольких, сколько смогу. В памяти Лианны всплыла картина: мужчина в черном плаще захлебывается кровью, а из груди у него торчит кончик Тормундова меча. Лицо мужчины за годы забылось, но теперь она вдруг обнаружила в нем черты Манса, каким она увидела его, когда Тормунд приволок его к ней раненого: длинный тонкий нос и резко выступающие скулы, обтянутые бледной до синюшности кожей, темная щетина на подбородке и почти невидимые побелевшие губы. Тогда она на какой-то миг решила, что его уже не спасти. — Ночной Дозор создавался, чтобы защитить мир от Иных, — заговорила она, сцепив от волнения пальцы так, что хрустнули костяшки. — Раз они снова вернулись, дозорные должны узнать об этом. Тогда они пропустят нас. Первым захохотал Орелл, неприятным визгливым смехом. Потом к нему добавился басовитый хохоток Боррока, хмыканье Гризеллы и истерические полусмешки-полувсхлипы Бьерна. Остальные тоже загоготали, радуясь возможности стряхнуть с себя гнетущее чувство, овладевшее всеми после рассказа медведей-оборотней. Даже молчаливый ученик Хаггона усмехался. — Пропустят, — закивал Орелл, отсмеявшись. — Только сначала отделят головы от тел. Чтоб удобнее было идти! — и он снова разразился нервным хохотом. Обескураженная Лианна замолчала. — Если бы у нас был король, — проговорила Гризелла почти мечтательно. — Если бы был жив Джорамун, что сражался с самим Королем Ночи, или Баэль Бард, мы бы смогли пробиться за Стену и заставить поклонщиков нас принять. Или перебили бы их всех. — Среди нас немало храбрых воинов, — задумчиво произнес Хаггон. — Тормунд Великанья Смерть водит большой отряд. Великий Морж в почете у племен Стылого берега. Девин Шкуродел глава могущественного клана. Вождя теннов его люди почитают, как бога. Нужно донести до каждого из них весть о нашей общей беде. Пусть соберутся меж собой и выберут сильнейшего — короля, за которым пойдет весь вольный народ. И у нас будет надежда на спасение. Едва дослушав, оборотни заговорили почти одновременно, перебивая друг друга. Гризелла превозносила Тормунда, Боррок утверждал, что Девин куда крепче и в поединке победит всех других претендентов, Орелл обещал немедленно послать своего орла к вождю теннов. Идея Хаггона всем пришлась по душе.4.
— Как считаешь, у них получится? Домой они вернулись перед рассветом. Пока Джон разжигал огонь в остывшем очаге, Лианна стащила сапоги, забралась на скамью и укрылась шкурой. После долгого ночного перехода тело жаждало отдыха, но спать ей не хотелось. В голове роились беспокойные мысли. И вопрос Джона облек их в точную и ясную форму. — Думаю, что нет. Даже если они смогут найти вождя, который объединит все племена. Последний король вольного народа, Реймунд Рыжебородый, вторгся со своей армией на Север во времена моего прадеда. Им удалось перейти через Стену, но у Длинного озера армия северян встретила их и разбила. Мой прадед, Хранитель Севера лорд Виллам Старк, погиб в той битве, но его брат Артос, прозванный Несокрушимым, убил Реймунда. И ни одному Королю-за-Стеной до него тоже ни разу не удалось закрепиться на землях Семи Королевств. Джон сел на пол у очага, положив подбородок на колени. — А нынешний Хранитель Севера — твой брат и мой дядя. Мы не можем воевать против них. «Проклят тот, кто проливает родную кровь». Да, никто и никогда не заставит их с Джоном сражаться против родных — вольный народ чтит древние законы, пожалуй, даже больше, чем живущие южнее Стены, но разве наблюдать сложа руки за тем, как приближается возможная гибель к дорогим людям не есть почти то же самое, что обнажить против них мечи? Лианна потерла пальцами лоб. Если погибнет Нед, а она не сделает ничего, чтобы предотвратить это, то не выдержит этой вины. И к Тормунду, Астрид, Мунде, которая уже стала копьеносицей, рыженькой поклоннице Джона Игритт она тоже успела привязаться и не хотела гадать, кто из них найдет свою смерть, оказавшись между Иными и армиями Ночного Дозора и Севера, как между молотом и наковальней. — Хаггон и другие убеждены, что Дозор не станет их слушать, — неуверенно начала Лианна. — Но я — сестра Хранителя Севера и Первого разведчика. Меня дозорные должны выслушать. — Ты хочешь пойти к ним сама? — спросил Джон. Это было слишком опасно. Джон был еще мал, и она боялась даже думать о том, что может случиться, достигни вести о нем не тех ушей. — Нет. Нужно отыскать другой способ. Найти кого-то, кто мог бы стать моим парламентером. И тут ее озарило. Губы сами произнесли имя, и Джон с одобрением кивнул.