12 маленьких радостей и одна большая причина

Предзакатное солнце разливалось холодным светом, отражаясь мерцанием на заледенелом асфальте. Легкий морозец приятно щипал щеки и нос, отчего я едва заметно улыбалась, обводя взглядом приятный пейзаж уходящего дня. В обнимку с архангелом я проспала чуть ли не до самого обеда, пока он не вскочил на ноги и не принялся причитать, мол «вы, люди, слишком долго болеете, так даже не интересно» и что-то еще о том, что осталось необычайно мало времени. Конечно, мало, ведь на календаре было четко написано: «Суббота, двадцать второе декабря». Чуть больше суток до конца срока. Нетерпеливость мужчины сыграла на руку, и наконец, аж в половину четвертого, мы шагали по какой-то улочке, названия которой я уже и не могу вспомнить. – Ну и куда же мы идем? – спросила я, разглядывая улицу, припорошенную тончайшим слоем свежего снега, еще не успевшего посереть и сбиться в твердые комья. Габриэль тащил меня вперед, не давая засматриваться на сияющие витрины и прилавки, и по-хозяйски сжимал руку. Ощущение тепла его ладони, проступающее даже сквозь вязаную перчатку, вызывало чувство дежавю, будто сейчас он впервые ошарашит меня безумной идеей, а впереди нас ждут еще целых две недели вместе. Увы, осознание того, что все это лишь иллюзия, немного угнетало, хоть я и прятала это за легкой улыбкой. – Пока что в магазин – неприлично являться в гости с пустыми руками. – В гости? Да уж, даже когда думаешь, что душа архангела – открытая книга, одна его фраза полностью разрушает это глупое ощущение. Было сложно даже предположить, к кому именно мы собирались на прием, ведь я больше не поддерживала отношения со старыми знакомыми, а о своих друзьях Гейб не говорил ни слова. «Скоро сама все узнаешь», – только и ответил он, будто это хоть как-то умаляло любопытство. – И что же мы должны купить? Шампанское и букет для хозяйки? – расспрашивала я, когда за нами плавно захлопнулись автоматические двери супермаркета. Надежда логически вычислить людей, к которым мы были приглашены, с помощью наводящих вопросов все еще не угасала. – Нет, обойдемся без алкоголя. Сгребай в охапку побольше мягких игрушек и сладостей, это будет куда уместнее, – отдал распоряжения мужчина, подтолкнув меня к детскому отделу, чем окончательно сбил с толку. Бегая по отделу с огромной тележкой, я продолжала обдумывать странную ситуацию, которая сложилась так неожиданно, то и дело поглядывая на жующего неизвестно откуда взявшийся батончик Гейба. Только я мысленно возмутилась, что делиться шоколадом этот сладкоежка и не подумал, как с одной из полок на меня свалился полутораметровый плюшевый медведь жуткого цвета сумасшедшей Барби, а за ним и поток разнообразных ирисок, леденцов и желейных мишек. Видимо, в присутствии архангелов лучше вообще не думать. – Если еще раз залезешь ко мне в голову, я тебя изобью, – пригрозила я, потирая ушибленную твердыми конфетами голову. Рассмеявшись, пернатый помог мне встать, протянув руку, и заявил: – По-моему, очень весело выходит. Хотя сны у тебя куда интереснее. Глянув на шокированную девушку-консультанта, искренне удивленную обилием сладостей на полу ряда с игрушками, я решила, что еще и драка покупателей окончательно добьет нежную психику, так что прикусила язык, удовольствовавшись лишь торжественным вручением подзатыльника. После этого неприкрытого проявления черствости, архангел театрально надул губы и молчал до самой кассы, демонстрируя вселенскую грусть и обиду. К счастью, это дало мне время обдумать возможных претендентов на роль хозяев сегодняшнего званого вечера, но покупки из торгового центра рушили любые теории. Может, это для отвода глаз, чтобы пункт назначения так и оставался сюрпризом до самого конца? Надо отдать Гейбу должное, пресловутый сюрприз удался на славу. Загруженные огромными пакетами, доверху набитыми плюшем и всевозможными конфетами, мы медленно пробирались по скользкой улочке у самой окраины города и внезапно остановились у какого-то невзрачного здания из серого камня. – Мы пришли, – пропыхтел Габриэль, поставив покупки на землю, чтобы нажать кнопку звонка. Где-то внутри раздались приближающиеся шаги, затем скрежет отпирающейся двери – на пороге стояла немолодая женщина лет пятидесяти с затянутыми в тугой пучок волосами с легкой проседью и осунувшимся от усталости лицом. – Добрый вечер, мистер Фицджеральд. Мы уж думали, вы о нас позабыли, – со сдержанной улыбкой на губах произнесла она, запахивая свою строгую кофту из серой шерсти и немного отходя вглубь помещения. – Проходите, пожалуйста. Рады видеть вас и вашу очаровательную спутницу. – Фицджеральд? – шепотом спросила я, когда грубые порывы пронизывающего ветра остались позади за закрытыми дверьми. – Любимый писатель и прикрытие для мирян, – так же тихо ответил мужчина, помогая мне снять пальто. Едва заметно кивнув, я растерянно огляделась по сторонам: тщательно выбеленные стены с парочкой фотографий в рамках, неуютное освещение люминесцентных ламп, изредка мигающих под потолком, множество запертых дверей и широкая лестница в конце длинного коридора. Немного пугающая атмосфера нищеты и бедности, царившая в том странном месте, сковывала меня и заставляла стыдливо прятать золотой браслет под рукава свитера. Вскоре часы пробили пять, и на втором этаже загремел топот десятков пар ног, а затем все вновь стихло, будто дом омертвел. Мардж, как назвал ее архангел, еще раз глянула на циферблат и, поправив застиранный передник, сказала нам следовать за ней, направившись к лестнице. Поежившись, я прижала к себе пакеты и с немым вопросом взглянула на спутника: тот лишь успокаивающе чмокнул меня в висок, так и не сказав, где мы и зачем пришли. Полностью обратившись в слух, чтобы хоть приблизительно определить, что это за место, я различила приглушенные голоса и редкий смех вперемежку со скрипом деревянных ступеней, но это ни на йоту не приблизило меня к разгадке, но она и не потребовалась – вскоре все встало на свои места. Как только мы поднялись на второй этаж, моему взгляду открылся точно такой же коридор, как и внизу, но на этот раз вместо фотографий на стене висела аккуратная вышивка с надписью: «Детский приют миссис Броутон». Только я раскрыла рот, чтобы спросить у Габриэля, какого черта он притащил меня сюда, если знал, что я не люблю детей так же сильно, как и боюсь, как Мардж открыла одну из дверей, где, как оказалось, располагалась своеобразная игровая. Книжные шкафы, старенький барахлящий телевизор в углу, протертые пуфы и разбросанные на полу игрушки, в основном безжалостно старые, – все это заставило дрожь волной окатить мое тело, еще не отошедшее от вечернего мороза улиц. Я насчитала около семнадцати детей разного возраста, с безмолвной надеждой уставившихся на меня. – Остальные в комнатах или на ужине, – пояснила наша сопровождающая и тут же добавила: – У нас не хватает посуды, чтобы сразу накормить всех. Эти слова еще больнее ударили меня, заставляя молча сжаться и ошеломленным взглядом рассматривать детишек. Словарный запас мгновенно обеднел на десяток тысяч слов, и мне оставалось только поставить пакеты с игрушками у двери и глянуть на Габриэля, мысленно моля о помощи. Его реакция была куда менее бурной, и в шок он уж точно не впал, только сразу же расплылся в улыбке и ринулся к малышам, сидящим на ковре. К моему удивлению, они бросились к нему на шею и стали заливисто смеяться, поэтому через минуту Гейб был полностью облеплен радостными детьми в возрасте от трех до двенадцати. Мардж заметила мой пораженный и немного испуганный взгляд и произнесла, успокаивающе похлопав меня по плечу: – Мистер Фицджеральд приходит сюда каждый месяц, дети с нетерпением ждут его появления. Вам очень повезло с таким заботливым и мягкосердечным молодым человеком. – Он не мой… – вяло отозвалась я, но умолкла, увидев немного насмешливый взгляд женщины. Вряд ли она бы поверила моим протестам. Смутившись, я поджала губы и продолжила молча наблюдать за до слез умилительной картиной, как ко мне незаметно подкрался мальчик лет семи и схватился за краешек свитера. Опустив взгляд, я даже занервничала, таким худым и невысоким для своего возраста он оказался. Темно-каштановые волосы были беспорядочно взлохмачены после возни, а огромные серые глаза, чуть ли не прозрачные от болезненности, с надеждой глядели на меня: – Ты моя новая мама? – спросил тоненький голосок, а я почувствовала, как подкашиваются ноги. При всей своей антипатии к детям, я не могла просто сказать «нет» и лишить ребенка веры, что когда-нибудь он обретет свой дом, получит отцовский нагоняй за невыполненное домашнее задание и мамин поцелуй перед сном. Ища помощи, я огляделась по сторонам, но Мардж уже скрылась в коридоре, а архангел был занят игрой в салки с целым табуном счастливых воспитанников приюта, поэтому некому было спасти меня от проницательных глаз мальчишки. – Я не твоя мама, но она уже скоро придет, – наконец произнесла я, опустившись на колени. – Как тебя зовут? – Кевин. – Какое красивое имя, – мальчик тут же улыбнулся, из-за чего на его щеках появились ямочки, а мне стало немного легче, и сковавший сердце страх будто ослабел. – А меня зовут Иззи. Так вот, Кевин, я передам твоей маме, что ты ждешь ее здесь, а она придет как только сможет. Хорошо? – Хорошо. Миссис Питерсон тоже так говорит, как и Кайли, но я жду маму уже семьсот двадцать три дня, – спокойно ответил мальчик, но вскоре улыбка снова озарила его бледное и осунувшееся личико. – Ты теперь будешь всегда приходить вместе с дядей Гейбом? – Да, – чуть дрогнувшим голосом прошептала я, а в мыслях поклялась перечислить оставшиеся сбережения на банковский счет приюта. Когда на глазах уже проступил горячие слезы, на мое плечо опустилась чья-то тяжелая рука. Резко обернувшись, я увидела архангела с маленькой белобрысой девчушкой на руках: – Они просят почитать сказку, но с моей стороны было бы невежливо отбирать такое право у писателя. Может, я и хотела воспротивиться, но орава детей усадила меня на старый темно-зеленый пуф посреди комнаты и пристроилась полукругом рядом, перешептываясь и глядя на меня с интересом. Габриэль тут же выдал мне увесистую книгу из нашего своеобразного мешка с подарками и уселся рядом вместе с Долли на коленях. Решив, что еще одного измученного детского взгляда сердце не выдержит, я открыла книгу на случайной странице и прочла: – «Заржавленный рыцарь». Когда-то жил на белом свете жестокосердный рыцарь… Я прекрасно помнила эту сказку, ведь именно ее мама читала мне на Рождество и перед Пасхой. Размеренный ровный голос, выцветшие от времени картинки, щенок кокер-спаниеля Вилли, пристраивавшийся в моих ногах, – все это ожило в памяти, когда глаза неслись по строчкам, но лучше от этого не стало. Вилли усыпили, когда мне было четырнадцать, мама мертва, книга потерялась при переезде, а каждый сочельник превратился во встречу с друзьями или корпоратив в фешенебельном ресторане с ужасно вычурным названием и кучей незнакомых людей. Я уже давно утратила то домашнее ощущение тепла и уюта, а знать, что эти дети его никогда и не имели, было непосильной ношей, к которой я не была готова, а тут еще и строки, травящие сердце, как никогда раньше: По белому свету скитаться И сутками голодать. Слезами с тоской умываться И, где придется, спать. И, хлеб посыпая пеплом, Сказать спасибо тому, Кто в рубище этом ветхом Пустит тебя к огню. Вот горькая нищих доля – Душою и телом скорбеть, Былинкой качаться в поле, Унылые песни петь. Вдруг стало ужасно стыдно за то, что у меня когда-то были любящие родители и дачный дом с камином, за то, что я собиралась покончить с собой из-за обычного отказа, а эти дети бросают вызов судьбе ежечасно, борются с ней, будто смеясь сквозь слезы: «Мы выжили! Ты растоптала нас, сровняла с землей, а мы все равно выжили и будем продолжать выживать, пока бьется сердце!» На несколько секунд я остановилась, чтобы перевести дыхание, но рука Габриэля, легшая на мое колено, будто придала сил продолжить чтение, но внутри все оборвалось, когда я дошла до колыбельной, которую жена рыцаря пела своему ребенку, если тот не мог заснуть: Засни на моих коленях И глазки свои закрой. Отец твой имеет замок, А мы без дома с тобой. Отец твой – богатый рыцарь, Он в бархат и шелк одет. А у тебя, малютки, Рубашки хорошей нет. Он пьет богатые вина, Не ведает о нужде. А мы живем с тобою На хлебе и на воде. Но мы не ропщем с тобою, Мы молим всегда Творца. Услышит Он наши молитвы, Спасет твоего отца. Сдерживать слезы становилось все сложнее, а голос дрожал, но я не останавливалась. Если эти дети, лишенные и не знавшие лучшей жизни, не проронили ни одной слезы, не издали ни одного всхлипа, у меня просто нет права срываться из-за обычной новогодней сказки. Малютки смиренно слушали, затаив дыхание, им действительно было интересно, сможет ли исправиться заржавленный рыцарь, и только поэтому моя слабость осталась незамеченной всеми, кроме Габриэля. Его рука сильнее сжала мое колено, а когда сказка наконец закончилась, он выпустил малышку Долли и крепко прижал меня к себе, позволив уткнуться носом в его плечо, чтобы не показывать града слез воспитанникам приюта. Я пыталась унять бесшумные всхлипы, но дети подбежали к нам, стараясь обнять, и это стало последней каплей – я расплакалась. Весь страх и ненависть уступили место бесконечной жалости, беспощадно разрывающей сердце на части, хоть я и понимала, что это не может относиться ко всем детям без исключения, а только к этим несчастным обездоленным созданиям, которые были попросту выброшены, словно ненужные игрушки, не оправдавшие надежд. Вся эта эмоциональность, беспричинные слезы и срывы безмерно пугали, ведь раньше я старалась не выдавать каких-либо эмоций, ограничиваясь притворством, нужным в какой-то определенный момент для знакомства, удачного интервью или бесплатного латте в кофейне возле дома. За несчастные две недели пал барьер, который я так старательно, кирпич за кирпичиком, возводила годами, и без него стало гораздо сложнее: вся боль от потери родителей, отказов и сотен дней одиночества среди безразличной толпы нахлынула волной от одного жалобного детского взгляда. Я снова стала беззащитной девчонкой, а годы работы над собой пошли коту под… – Никуда они не пошли, дурында, – прервал мой мысленный поток Габриэль, смерив возмущенным взглядом. – Это всего лишь шанс начать заново без глупого жестокосердия и… – Опять мои мысли читаешь, парнокопытный ты такой?! – прошипела я, отпрянув от архангела. – Я же просила не лезть ко мне в голову. – Мне стало скучно просто утешительно хлопать тебя по плечу, надо же было как-то развлечься, – с напускным безразличием пояснил он, но коварная улыбка все же проступала на губах, в который раз доводя меня до белого каления. – Я сейчас тебе так развлекусь, живого места не останется. – Ладно, ладно, остынь, – сказал мужчина, примирительно взяв меня за руки. Устало вздохнув, я тихо прошептала ему на ухо, что не выдержу и десяти лишних минут в этом месте. Все в здании приюта угнетало меня: и эти выбеленные стены, и ужасный сквозняк, врывающийся в помещение через щели, встречавшиеся повсюду, и сами дети, каждый из которых надеялся, что я заберу с собой именно его. Если я не испытывала неприязни к сироткам, молча наблюдавшим за нами, то страх перед детьми остался неизменным. Понимающе кивнув, архангел громко пожелал всем счастливого Рождества и пообещал вскоре навестить их с новой порцией гостинцев, а затем поспешно вытолкнул меня за дверь, пока малыши не начали плакать или умолять пробыть хоть чуточку подольше. Так как вскоре последовал болезненный укол совести, я все же переспросила у выбежавшей проводить нас Мардж точный адрес и название приюта, чтобы позже перечислить хоть какие-то сбережения на их счет, ведь в ушах все еще звенело от ее слов «не хватает посуды, чтобы сразу накормить всех». Хлопок закрывающейся двери, и мне стало немного легче. Через десять минут мы неспешно шли по залитой светом фонарей улице. Прохожих было немного, а погода как нельзя лучше подходила для вечернего променада, так что мы купили по большому стакану горячего какао и молча двигались по направлению к дому, пока случайно не набрели на небольшой сквер. Рассматривая четкие контуры тоненьких веточек облетевшей ивы, я продолжала думать о приюте, который намертво впечатался в память. Воспоминания о родительском доме, том счастливом и беззаботном детстве, которое я так упрямо отвергала в подростковом возрасте, каждом Рождестве, ставшем счастливым не только на открытке – все это только убеждало меня в собственной глупости. Всего лишь две недели назад я упрямо размышляла о том, какая доза снотворного позволит уснуть навсегда достаточно быстро, чтобы Аманда не успела снова закидать меня сообщениями, а потом не заявиться в квартиру с группой спасения под боком только из-за десятиминутного молчания в ответ на новую сплетню. Разве сейчас, сидя на заснеженной лавочке рядом с кем-то отдаленно напоминавшем принца на белом коне, я могла хотя бы вскользь подумать о таком? Вот только каждая сказка когда-нибудь кончается, а я не принцесса, чтобы так просто получить свое «долго и счастливо». – Завтра последний день, – тихо начала я, поджав потрескавшиеся от мороза губы. Внутри словно что-то защемило, но мой голос был ровным, без тени угрюмости или тоски. Только смирение и добродушная покорность. – Да, – коротко ответил Гейб, отворачиваясь. Видимо, при обсуждении таких тем ему было проще смотреть на проносящиеся неподалеку машины, чем на меня. Что ж, разве я вправе винить его, если сама упрямо избегаю зрительного контакта? – Ты хочешь обсудить это именно сейчас? – Да. Просто мне немного страшно. – Почему? – Потому что я не знаю, кто я без тебя. Я привыкла быть угрюмой и замкнутой, видеть каждый изъян окружающего мира, отрицая все его положительные стороны, а теперь… Теперь не выходит так жить, все слишком быстро поменялось, – смущенно призналась я, ожидая покровительственной улыбки или утешительного прикосновения, но в ответ не получила ничего – архангел все так же смотрел впереди себя. – Я сделал все, что было в моих силах, и прогресс на лицо. Ты уже не настолько истерична и холодна к окружающим, ледяная корка треснула, а о таком я и мечтать не мог после нашего знакомства. Думаю, ты готова. – А я думаю иначе, – запротестовала я, стиснув зубы, чтобы не начать плакать, как это случалось обычно. – Я не знаю, сколько смогу продержаться одна. Все это время ты был рядом и буквально впихивал в меня оптимизм, а что делать дальше – я даже не представляю. – Есть. Спать. Работать. Встретить того самого и родить кучу детишек. Стандартная человеческая программа, в которую… – … никак не вписывается архангел, – закончила я, оборвав Габриэля. Он окинул меня похолодевшим взглядом, а затем снова принялся разглядывать прохожих, так и не поправив меня, чего я с такой надеждой ждала. – Вот именно. Так что чем меньше ты привяжешься ко мне, тем лучше будет для нас обоих. – А если уже поздно? – после недолгого молчания спросила я все таким же тихим голосом. – Если я привязалась настолько сильно, что уходить поздно? – Изабелл, ты же прекрасно понимаешь, что я не могу. Это же не сказка и не мультфильм Диснея – здесь не будет радужных концов, но устроить счастливую жизнь ты можешь. – Хорошо, – подавленно согласилась я, нервно сглотнув и отвернувшись. – Я поняла, что ради какой-то дурочки ты не будешь менять свою жизнь и жертвовать всем. «Это же не сказка и не мультфильм Диснея». Раз уж от самоубийства ты меня отговорил, остается только смириться и выполнить стандартный жизненный план с пятнадцатью детьми, домом в предместье и золотистым ретривером, – фыркнув, я представила эту отнюдь не вдохновляющую картину, а затем вновь обратилась к собеседнику с единственным интересующим вопросом: – А ты? Продолжишь бежать, верно? – Что? – Габриэль удивленно вскинул брови, словно не понял, о чем я. К его сожалению, достаточно просто взглянуть в глаза, чтобы все усилия оказались пустой тратой времени. – То, чем ты все время занимаешься – убегаешь. Я не знаю, от кого или чего, но возникает ощущение, будто ты не можешь остановиться. Боишься остановиться. Так, будто не сможешь снова бежать без оглядки, делая вид, что это всего лишь жажда приключений. Нет. Это животный страх. Я знаю, о чем говорю. – Не знаешь. – Знаю. Когда вслед за отцом умерла мать, я бросила колледж и уехала из города. Путешествовала автостопом. Меня занесло на другой конец страны, потом в Техас, оттуда в Монтану, и так и продолжалось восемь месяцев. Тысячи новых лиц, о которых я забывала через тридцать минут после расставания, новые города, слившиеся воедино… Мне казалось, что это сможет вытеснить всю ту боль, травившую сердце, поэтому все продолжала и продолжала, пока не кончились деньги. Вернулась в Бостон, восстановилась в колледже, подрабатывала официанткой, но в одном я ошиблась: вся эта игра наперегонки с воспоминаниями обернулась полным крахом. Чем дольше ты отрицаешь боль, тем сильнее она тебе отомстит, когда силы для сопротивления кончатся. Я знаю, я всего лишь человек, но я сломалась – сломаешься и ты. Не так быстро, но кто сказал, что не так же болезненно? Архангел молчал, опустив взгляд на свои ботинки, облепленные пушистым скопищем снежинок. Глянув на него, я и сама пожалела, что подняла эту тему, таким подавленным он казался. Захотелось вернуть свои слова обратно и просто молча обнять его, будто репетируя прощание, но у меня не было ни суперспособностей, ни машины времени, так что оставалось лишь стыдливо прошептать: – Прости. Я зря все это начала. – И правда, – согласно кивнул он, – Так что предлагаю просто забыть этот разговор. Внимательно вглядевшись в мое лицо, мужчина едва заметно улыбнулся и ненавязчиво переплел наши пальцы. Наконец взгляд его фисташковых глаз снова потеплел, отчего мне стало хоть чуточку легче. – У нас есть целых двадцать четыре часа, Изабелл Винтер. Целых двадцать четыре часа до того, как ты проспоришь мне желание.