Challenge accepted, loves

— Катерина…       Она так безоружна сейчас перед ним. Нежна и слаба, встречая неминуемую кончину, таки настигнувшую Кэтрин Пирс на стыке веков.       Каштановые кудри больше не отливают золотом, когда его возлюбленная бессильно лежит на кровати в доме Сальваторе, принимая всех, кто бы хотел с ней попрощаться или высказать последние слова ненависти в ее адрес. — Ты пришел. — Я не мог не прийти.       Одинокая слеза катится по бледной щеке девушки, когда-то бывшей неотразимой первой красавицей, заставившей его страдать от несправедливости ее судьбы. — Я всегда выбирала тебя. Любила тебя, Элайджа, — она произносит это так тихо, что, кажется, ему требуется применить вампирский слух, чтобы расслышать шелестящий шепот. — А я всегда верил тебе.       Он склоняется над ней, сняв уже ставшую привычной маску безразличия, став на миг уязвимым мужчиной, теряющим любовь всей своей жизни.       Никогда его Катерина не была похожа на Татью. Не напоминала ему ее. Не отзывалась отголосками былой страсти в закаленном сердце. Просто встретилась и стала иной. Такой порочно-сладкой словно первобытный грех.       Старший Майклсон не признает слабости перед смертью, но она выиграла, забрав у него ту, что являлась светом сквозь непроглядную багровую тьму греха. А он остался в проигравших. Признал ее первенство. Рухнул раненым сломленным ангелом перед неминуемым концом.       Девушка тянет к нему руку и переплетает их пальцы, заверяя древнейшего в верности, обет которой пусть и был давным-давно нарушен, но все еще уцелел в его памяти. — Поцелуй…       Он касается ее губ так нежно, как только может. Бережно, будто пытаясь не нарушить вековечный сон, похитивший душу вместе с ней.       Язык его ласкает уста, слаще которых Элайджа не встречал еще в своей долгой жизни, и, несмотря на бессилие, она отвечает. Снова одаривает его шелком своих прикосновений, возвращая в совместное прошлое, когда оба еще были невинны и чисты перед судьбой, поставившей теперь их на колени. — Прошу, сделай это. Освободи меня. Не дай страдать больше.       Крепко зажмурившись, не веря, что он решится на это, первородный исполняет ее просьбу.       Когда-то она, шутя, называла его похитителем сердец. Сейчас же он внял ее словам буквально. Поступил милосердно. И так жестоко, что кровавые пальцы, сжатые в кулак, сводит судорогой, ведь древнейший хочет кричать. — Прощай, моя Катерина…       Дрожь в теле не унять, когда он целует ее в лоб.       Такая беззаботная, спокойная… неживая.       Когда-нибудь они точно встретятся там, и между ними не будет стоять ничего, чтобы Элайджа вновь коснулся ее вишневых, изогнутых в надменной усмешке, губ…