Challenge accepted, loves

      Он знает.       Эта фраза не озвучена, но осязаема и витает в воздухе смертным приговором.       Кэтрин панически боится, что это так; что Клаус и сейчас оказался на шаг впереди; что она не выберется из этой передряги, пожалуй, одной из самых серьезных в ее жизни, не считая первого знакомства с Майклсоном и самоубийства, на которое она решилась, чтобы избежать жертвоприношения. Но сумеет ли она выкрутиться сейчас?       Клаус же все дивится, как в этой вампирше до сих пор есть место для наивности под кожей, загрубевшей от циничного яда и воздействия инстинкта самосохранения. Неужели она действительно считает, что он не позаботился о наблюдении за квартирой; что не опередил ее опять; что упустил из виду непрошенных гостей? Тогда бы он ни был Клаусом Майклсоном. Страшнейшим монстром, о котором слагают легенды. Кстати, автором парочки из них является Кэтрин. Талантливая девчонка. Жаль только, что испортила ему жизнь, а могла бы стать полезной и приближенной к нему, не будь она двойником и той коварной сучкой, из-за которой сорвалось снятие проклятия полтысячелетия назад. Такое первородный не прощает.       Ему бы в горло ей вцепиться, да разорвать клыками глотку, чтобы чертова Пирс захлебнулась своей же кровью, и повторять-повторять-повторять это раз за разом, пока он не устанет. Но Клаус привык сдерживать свои мстительные порывы, давно уяснив, что так удовольствия больше. Поэтому Майклсон целых пять столетий позволял ей убегать, якобы водя себя за нос, на личном опыте зная, что нет ничего страшнее неутомимого преследователя, наступающего на пятки; поэтому не только ей придется сейчас разыгрывать спектакль, но и он попробует себя в роли верящего в каждое ее слово; поэтому он лишь интересуется, чем Кэтрин занималась, внимательно вслушиваясь в лживые переливы ее голоска ради интереса, будучи уверенным, что поймать ее на вранье не получится. Вампирша давно уже делает это профессионально.       Он знает. Но терпение у него не железное.       Клаус приказывает ей снять браслет. Пирс колеблется, всего на какой-то миг, рискуя выдать себя с потрохами, что уже сделала, хоть и не понимает этого, и повинуется.       Она самоотверженно ступает к окну. Первородный даже на мгновение поражается стойкости, присущей этой девушке, и непоколебимой жажде выжить, толкающей ее под поезд или подводящей к солнечным лучам, если говорить буквально.       Кэтрин кричит. Клаус констатирует, что недостаточно громко, лениво делая пару глотков сваренного ею кофе. Самый неподходящий напиток для данной ситуации. Здесь нужен бурбон. Лучший в его коллекции.       Он тянет время. Видит, как кожа ее пузырится, лопается волдырями и то и дело вспыхивает-вспыхивает-вспыхивает, и ему больше любопытно, сработает ли пожарная сигнализация в квартире, чем-то, сколько вампирша еще продержится и не подохнет, или не сдастся — тут уж как она сама решит. Майклсон вполне бы мог собственноручно снять ее шкурку, да так аккуратно, что не порвал бы ни единого кусочка, а потом надел бы ее чехлом на предательницу вновь. Вот только признание, что Пирс — достойная соперница, пусть и заведомо проигравшая, противоречит его желанию тотчас выпотрошить ее. Еще и поэтому Клаус медлит. И гадает — положен ли ему «Оскар» в этом году не из-за внушения, а благодаря прирожденному садистскому актерскому мастерству, вдохновенно бурлящему в нем ради большего наслаждения от насилия. Вполне возможно, что да.       Он знает. И он собирается закончить все разом прямо сейчас.       Майклсон сообщает, что ей хватит себя мучить и вообще необходимо сделать кое-что для него. Идет в другую комнату за бурбоном, великодушно наливает его Кэтрин в кофе, даже не задумываясь, как оскверняет этим выдержанный и припасенный для особого случая алкоголь. Из этой бутылки пьют только те, кто вот-вот рассчитается со своими грехами перед первородным. И одна из них — Катерина Петрова, посмевшая когда-то давным-давно сбежать.       Он приказывает вырвать ей сердце. Самой себе. Прямо сейчас, перед ним. Теперь вампирша колеблется еще дольше. И сходство с пантерой куда-то исчезает, хотя она всегда казалась Клаусу подобной черной хищной кошке, отнюдь не ручной, а кровожадной, но вместо нее теперь загнанная в угол лань. Испуганная-испуганная, обреченная, и понимающая это.       Сглотнув, Пирс, не без усилий, ломает себе кости, и вот теперь-то ее крик настоящий, ничуть не фальшивый и достаточно громкий. Майклсон велит не торопиться, собираясь сполна насладиться представлением; упивается каждым ее страданием; поддевает пальцем капельку крови, скатившуюся с уголка губ Кэтрин и слизывает, наконец пробуя ее на вкус, что должен был сделать на жертвоприношении, сорвавшемся из-за нее; слушает ее хрипы, как сладчайшую музыку; удивляется, что вампирша не молит о пощаде. И решает, что достаточно, и пора бы перейти к заключительной части спектакля.       Клаус заходит ей за спину, с каждым своим мягким шагом цокая языком, словно отсчитывая их или же последние минуты, что отведены ей, а после и сам, по ее примеру, ломает ее же кости, погружаясь ладонью в теплую плоть. Когда их пальцы соприкасаются на какой-то ничтожный миг, Кэтрин даже не от боли, хотя она адски сильная, а от ужаса широко распахивает глаза, понимая, что же это значит, но сделать ничего не успевает. Да и что бы она могла?       Слова о том, что он знает — последняя фраза, услышанная ею при жизни. А сердце же ее еще бьется в его руке, когда Пирс, захлебнувшись на вдохе, замертво падает к ногам Майклсона. Он недолго и некрепко держит его и швыряет в стену, оставляя на ней багровый отпечаток на память, обрамленный беспорядочными брызгами. Тело вампирши уже к вечеру будет похоронено в лесу, а так, пока Клаус в Мистик Фоллс, перед его глазами будет напоминание о свершившемся акте мести. И не важно, что Кэтрин нравилась ему больше, будучи живой и запыхавшейся от непрекращающейся погони. Нельзя обвести первородного вокруг пальца, да еще и попытаться сделать это снова, и выжить. Нельзя.