Бабочка

Однажды утром к ней в палату пришел незнакомый молодой мужчина. Он представился и объяснил, что ему было поручено заниматься расследованием обстоятельств той аварии, а также установить её личность. Но в связи с обстоятельствами ей было разрешено оформить новый паспорт. Не может же она жить вообще без документов. — Мы тут подумали и решили за дату рождения взять то самое 6 июня. В конце концов, можно сказать, что ты в тот день заново родилась. Но вот остался вопрос. Как записать твоё имя? — Имя? Я не помню его. — У меня есть идея! — вдруг оживился доктор Такия, — как раз 6 июня был день рождения моей дочери. Её зовут Аяме, давай тебя тоже будут так звать. Ну посмотри, какая из тебя Джейн? Это же смешно! — Аяме? Мне нравится. Хотя какое-то оно не родное, что ли. — Естественно не родное, но ведь твоего-то имени мы так и не знаем. Спустя неделю, девушка официально получила документы и новое имя. Отныне она была Аяме Наруми двадцати трёх лет от роду. В тот же день ей выдали картонную коробку из-под обуви, в неё были сложены все вещи, найденные на месте аварии. Аяме сидела на кровати и перебирала вещицы из коробки: расчёска, зеркальце из которого на неё смотрело абсолютно чужое лицо, помада и ключи, вот только толку от этих ключей не было совершенно, ведь где находится дверь, которая должна ими открываться, она не знала. Там же лежал её новенький паспорт. Фотографию для него сделали там же в больнице и теперь со страницы в паспорте на неё смотрела бледная как моль, рыжеволосая (впрочем, от волос там мало что осталось и сейчас они только начали вновь отрастать) девушка с испуганными глазами. Совершенно чужая ей девушка. А ещё Аяме вдруг выяснила нечто из ряда вон выходящее: она могла видеть призраков. Объяснить это она не могла и не пыталась, а рассказывать кому-то на всякий случай тоже не стала, она просто видела их. Призраки приходили нечасто, все они были разные, но объединяло их одно — из их груди тянулась странная полуистлевшая цепь. Объяснить её назначение не могли даже сами призраки. Все они умерли здесь или ещё только умирали. Врачи пытались спасти их, не зная, что спасают только тела, а душа уже спокойно бродит где-то рядом. Некоторые из них разговаривали с ней, другие молча смотрели и уходили. Чем ближе была выписка, тем страшнее становилось девушке. Куда она теперь пойдёт? Жить-то ей совершенно негде. Но и эту проблему взял на себя молодой полицейский. По долгу службы ему часто приходилось общаться с Сурин-сан, создавшей центр реабилитации для женщин, пострадавших от домашнего насилия и уже много лет им руководившей. При центре было несколько домиков, в которых женщины могли временно жить. Сурин-сан очень прониклась историей девушки, потерявшей память, а вместе с ней и всю свою жизнь, и быстренько договорилась, чтобы Аяме временно могла пожить в одном из этих домиков. Она даже сама приехала за девушкой в день выписки. Сурин-сан оказалась пожилой женщиной лет семидесяти-семидесяти пяти, она была невысокого роста, едва доставала Аяме до плеча, худенькая, со сморщенным лицом. Впрочем, Аяме после больницы вообще напоминала насекомое — палочника. Одежда на ней свободно болталась наподобие балахона, хотя это была та самая одежда, что и в день аварии, только тщательно выстиранная и зашитая. Попрощаться с Аяме вышли все, кто в этот день дежурил в отделении. За это время все успели уже к ней привыкнуть. Девушка подходила к каждому, благодарила за всё, что для неё сделали. Последним был доктор Такия. Он на правах почти что отца поцеловал её на прощание в щеку и отпустил. Аяме села в автомобиль рядом с Сурин-сан. Тихо шурша шинами по асфальту, машина поехала куда-то вдаль. В салоне пахло духами, табаком и чем-то совершенно незнакомым. За окном проносились дома, там был незнакомый и чужой город, в котором ей предстояло жить. Центр реабилитации находился в тихом «спальном» районе. За забором расположились несколько двухэтажных домиков-коттеджей, в каждом было по 6-8 отдельных комнат. В одном из них и поселили Аяме. Комната, в которой ей предстояло жить, находилась на первом этаже, и там уже жила другая девушка. Соседку по комнате звали Рика, и в отличие от большинства здешних обитательниц, она не была замужем и у неё не было даже парня. Она ушла от родителей, привыкших контролировать каждый её шаг, несмотря на то, что ей уже исполнился двадцать один год. Рика была послушной дочерью и никогда не ходила на вечеринки и дискотеки, не гуляла с парнями, хорошо училась и всё свободное время проводила дома. Но когда родители строго запретили ей учится на художницу, решив, что дочь просто обязана стать юристом, она решила настоять на своём. Тогда ей было предложено или послушаться или покинуть родительский дом, раз уж она такая самостоятельная. Впервые в жизни она настояла на своём и теперь жила здесь. Маленькая и худенькая, с угловатой, как у подростка, фигурой. Она говорила тихим голосом с лёгким заиканием. Почему-то больше всего девушка напоминала своим видом испуганную мышь, но уже неделю спустя Рика абсолютно перестала стесняться свою соседку и старалась ей помочь. Именно она помогала Аяме подобрать новый гардероб. Некогда шикарные рыжие волосы были бесцеремонно сбриты в операционной и теперь на голове Аяме топорщился едва начавший отрастать рыжий ёжик, совсем не прикрывавший грубый багровый рубец. По мнению Рики платок, завязанный на манер банданы был её единственной возможностью прикрыть это безобразие. А к бандане нужны, конечно же, джинсы, ведь в сочетании с платьем и туфлями на каблуке бандана будет смотреться очень странно. Аяме упорно пыталась купить себе всю одежду исключительно чёрного цвета, а упрямая Рика тащила подругу в сторону разноцветных футболочек. Аяме соглашалась, но сама в этой одежде чувствовала себя не очень комфортно: джинсы казались слишком узкими и жесткими, футболкам явно не хватало рукавов, а бандана вообще казалась чем-то чужеродным. — Аяме-тян, а почему ты всё время трёшь нос? — Даже не знаю, — ответила девушка и снова автоматически сделала движение, словно поправляла некстати сползшие очки. — А может быть, ты раньше носила очки, а потом коррекцию сделала? — Не помню. — Ну это-то понятно, ты вообще ничего не помнишь. Пойдём-ка со мной. — она снова потянула девушку куда-то за руку. Через десять минут они стояли у прилавка, заполненного разнообразными солнцезащитными очками. Аяме примеряла одну оправу за другой, и действительно, так ей было привычнее, что ли. — Да, знаешь, так действительно значительно лучше! — восхищалась догадливостью подруги Аяме. Рика искренне радовалась, глядя на подругу. Никогда раньше у неё не было подруг, она вообще не умела общаться с людьми, а с Аяме ей было легко, наверное, потому что той приходилось ещё хуже, чем самой Рике. Они сидели в кафе, пили эспрессо и смотрели в окно. На улице с деревьев осыпались золотые и багровые листья, напоминая о том, что лето безвозвратно ушло. Времени оставалось совсем немного, потом Аяме поедет к доктору Нагито, ведь он всё ещё не терял надежды вылечить её. Он снова будет расспрашивать о её мыслях и снах, а потом показывать картинки и фотографии разных городов и местечек в надежде на то, что она хоть что-то узнает. А все покупки домой увезёт Рика, ей не трудно, она только рада, что может помочь подруге. Когда Аяме вышла из больницы, уже стало смеркаться. Она спустилась в метро и села в вагон. Откровенно говоря, метро она уже успела просто таки возненавидеть. Почему-то ей казалось, что из тоннеля сейчас вылезет что-то огромное и опасное. Это был какой-то безотчётный страх, она даже не могла точно охарактеризовать, чего именно боится, просто боялась и всё. Свободных мест в вагоне было хоть отбавляй. Она села и задумалась. Вся её сегодняшняя жизнь была какая-то неправильная. Даже отражение в зеркале было «не её». Хотелось чего-то совсем другого. Ей не нравился город, она ненавидела метро. Может быть, она жила где-нибудь в маленьком городке или вообще в деревне? Ответов, как всегда, не было. Аяме устало взглянула на свои ладони, на кончиках пальцев сидела бабочка. Когда она только успела сесть? Аяме никогда раньше не видела таких бабочек. Её крылья были абсолютно чёрными с тонкой сиреневой окантовкой, лапки насекомого чуть ощутимо прикасались к коже, а крылышки едва подрагивали. Она как зачарованная продолжала смотреть на это чудо и вдруг, словно повинуясь какому-то внутреннему голосу шепотом, спросила у маленькой летуньи: — Кто я? Может хоть ты знаешь, кто я такая и откуда я здесь? Крылышки снова легонько дёрнулись, потом раскрылись и бабочка взлетела, но вместо того, чтобы кружить по вагону, она спокойно вылетела сквозь оконное стекло, словно там ничего и не было.

***

В Сообществе Душ Вот уже третий месяц подряд в бараках восьмого отряда можно было наблюдать поистине удивительное зрелище. Для этого стоило всего-то лишь заглянуть в рабочий кабинет капитана. Каждый, кто всё-таки отваживался это сделать, выходили оттуда в состоянии глубокой задумчивости, а вместо ответов на вопросы окружающих только отмахивались рукой, мол, не до ваших глупостей, когда тут такое происходит. Те же, кто несмотря ни на что, всё-таки рискнули войти в кабинет, могли наблюдать фантастическое зрелище — за своим рабочим столом сидел абсолютно трезвый капитан Кёраку и сосредоточенно составлял очередной отчёт. Розовая юката и шляпа сиротливо лежали рядом на диване и только в тёмных волосах привычно поблёскивала заколка. Раздраженно оторвавшись от работы, капитан поднимал глаза на очередного посетителя, задавал пару вопросов, молча выслушивал ответы резко начавшего заикаться докладчика, коротко отдавал распоряжения и вновь погружался в работу. Вообще в последние месяцы в восьмом отряде наблюдалась повальная эпидемия заикания. Эта проблема приняла такой размах, что впору было подумать об инфекционной природе, однако капитан Унохана только пожимала плечами, кратко отвечая, что причина столь широкого распространения логоневроза в восьмом отряде уже и так давно известна. И в общем-то, было бы неплохо подлечить саму эту причину, а там глядишь, и эпидемия пойдёт на спад. В любом случае вот уже третий месяц капитан Кёраку самоотверженно выполнял все до единой свои обязанности, пугая своих подчинённых и категорически отказываясь взять кого-нибудь на должность лейтенанта, заявляя, что два лейтенанта на один отряд — это уж слишком много. Окружающие искренне сочувствовали, но на всякий случай предпочитали оставить своё мнение при себе. Закончить запланированную на сегодня работу удалось лишь в восьмом часу вечера. Работать капитан Кёраку умел, хотя и не любил, но ради такого случая приходилось стараться, по крайней мере, до тех пор, пока он сам справляется со всей работой, ему не будут навязывать очередную кандидатуру на должность лейтенанта. Где-то в глубине души мерзкий голосок говорил о том, что он глупец, раз не понимает, что Нанао мертва и неважно, что никто не видел, как именно она умерла. Он упорно затыкал этот голос, отказываясь слушать его. Он никак не мог смириться с потерей Нанао, как за сто лет до того не мог смириться с потерей Лизы. Тогда он тоже почти два года сам делал всю работу, одному за другим отказывая всем присылаемым кандидатом, до тех пор, пока сам не выбрал Нанао, считавшую Лизу своей наставницей и с юных лет приютившуюся в восьмом отряде. Покинув душные стены, капитан привычно расположился на крыше одного из бараков. Отсюда открывался изумительный вид на одичавший сад, раскинувшийся сразу за стенами, ограждавшими территорию восьмого отряда. Но даже больше чем любоваться садом, он любил просто лежать, закрыть глаза и покусывая стебелёк, представлять, что вот сейчас к нему привычно подойдёт Нанао-тян, всегда такая собранная и строгая и примется в очередной раз отчитывать его. Он закинул руки за голову, предварительно надвинув на глаза свою шляпу, и вновь погрузился в раздумья. Молодым не понять, что должность капитана — это проклятая должность. Быть сильнее всех, видеть, как один за другим уходят подчинённые, а на их место приходят другие и приходят они только для того, чтобы в своё время погибнуть. А он их помнит, не всегда память сохраняет их имена, но, как назло, он помнит все их лица и среди них строгая молодая женщина с горящими праведным гневом глазами за стёклами очков. Её не должно там быть, она должна быть тут, рядом с ним. Руки коснулось что-то невесомое. Капитан Кёраку уже далеко не первый век занимает эту должность. Он хорошо знает, что это за прикосновение — адская бабочка, самый эффективный и безопасный способ передачи коротких посланий на дальние расстояния. Он нехотя открыл глаза и поднял руку. Так и есть: на запястье сидела чёрная бабочка. Переступив лапками, она ещё раз шевельнула крыльями и исчезла, оставив вместо себя шепот: — Кто я? Может хоть ты знаешь, кто я такая и откуда я здесь? Голос был знаком до боли, как и реацу, наполнявшая бабочку и теперь ещё ощущавшаяся в воздухе. А сколько в этом шепоте было отчаяния!