***
С последней отработанной Крисом смены прошло почти две недели, а потом придумывать какие-то отмазки стало просто неприличным, поэтому он согласился выйти в пятницу, заставив себя собраться и перестать хныкать, словно он скромная школьница. В конце концов, в жесте Акменра не было ничего криминального, он наверняка обнял Криса просто от избытка чувств. А Ларри, тем более, вызвался отвезти Ника куда-то в другой штат, потому что тот возжелал пойти на особо крутую тусовку с друзьями, поэтому несколько дней они должны были отсутствовать в Нью-Йорке. Ламбертс подозревал, что Дэйли не просто отвезет сына, а наверняка останется в кустах с биноклем — ну, так, на всякий случай. Поэтому работа не ждала. Как только Крис зашел в музей, закрыл за собой двери и спрятал ключи в нагрудном кармане, он сразу понял, что внутри что-то изменилось. В здании было тихо. Слишком спокойно для конкретно этого музея, как-то неестественно для экспонатов. Крис посмотрел на часы, но стрелки давно перевалили за время заката, он даже немного опоздал на работу. Сначала он решил, что что-то случилось со скрижалью, но ему на глаза попался притихший Рекс, который не носился за костью, а уныло ходил между залами и негромко клацал челюстями. По крайней мере, экспонаты ожили. — Эй, малыш, ты не заболел? Как дела? — Крис попытался привлечь внимание динозавра, но тот, лишь на мгновение повернув голову в его сторону, сокрушенно ей покачал и пошел своей дорогой. Охранник проводил его недоумевающим взглядом. Ему сразу захотелось найти Рузвельта, который обычно все всегда знал и мог объясниться за весь музей, и президент его опять не подвел. Рядом с залом с африканскими животными стоял Тедди и что-то негромко говорил перед решеткой. Когда Крис подошел, он увидел, что животные в зале притихли и будто слушали президента. А внутри, за закрытыми дверями, ходила Сакаджавея, которую звери, как оказалось, вообще не трогали, и успокаивала птиц, гладя им шеи, усмиряла шаловливых капуцинов и уважительно сторонилась спящего прайда. Только один из прайда — косматый лев — не спал и напряженно уставился куда-то в стенку, бездвижный, как статуя. Крис проследил взглядом в этом направлении, но смог понять только, что недалеко находится зал египтологии. — Я так понимаю, все это как-то связано с Акменра? — спросил он у Тедди, который отсалютовал ему рукой и улыбнулся, когда закончил свою речь. — Так точно, — президент кивнул и добавил невпопад: — А животные очень любят, когда с ними разговаривают. Благодаря Сакаджавее, конечно, у меня получилось привлечь их внимание и занять историей об одной нашей экспедиции. Крис вздохнул. У него в душе зародились нехорошие предчувствия, когда он провел параллели между его вылазкой с Акменра на улицу и изменившимся поведением экспонатов. Теодор, видя его замешательство, продолжил мысль. — Ларри никогда не говорил? Такое случается, когда фараон начинает творить свои ритуалы. — Ритуалы? — Ну да. Я не совсем уверен, как это все у него происходит, но напоминает мне молитву. Он запирается в своем зале и никого не впускает в это время. А еще все экспонаты начинают вести себя иначе, наверное, из-за воздействия молитвы на скрижаль. Это все их — египетская — магия, — Рузвельт пожал плечами, — но на всякий случай, чтобы животные не волновались, мы за ними следим. Мне кажется, нам не стоит нарушать покой фараона в такие минуты. По крайней мере, что-то подсказывает мне, как поступить. И спутать безмолвный приказ скрижали с чем-то другим невозможно. Крис нахмурился. Он был в курсе, что правитель Древнего Египта был скорее религиозной фигурой, чем законодательной властью, но он никогда не видел, чтобы Акменра молился. Он иногда упоминал имена своих богов в разговоре, но чтобы всерьез?.. Возможно, это было как-то связано с тем, что фараон рассказал ему про свой дух — «Ба». — Почему ты решил, что это молитва? — решил уточнить Ламбертс. — Я как-то проходил мимо, когда он произносил ее — звучит похоже. Я сначала подумал, что у Акменра что-то случилось, и хотел зайти, но решетки мне так и не поддались, а потом откуда-то из темноты он крикнул, чтобы я уходил. Вот и все. Ты тоже сходи, послушай. Иногда это может показаться жутковатым. Но президент вовсе не казался Крису напуганным или недовольным. Напротив, его лицо сохраняло скорее умиротворенное выражение, ненормально спокойное. Ламбертс махнул Сакаджавее и кивнул Рузвельту, оставляя их с животными, и сразу направился в зал египтологии. Не только любопытство вело его туда, но и беспокойство за фараона. Они не разговаривали с того самого момента, как Акменра обнял его. А тут еще с экспонатами творилось что-то ненормальное. Уже на подходе к залу Крис услышал какое-то бормотание, которое не было похоже на английский. Приглушенное, едва различимое, а вскоре в словах появился некоторый ритм. Крис остановился и прислушался. Это очень походило на пение: плавное, бархатное по звучанию, с подъемами и падениями интонации, паузами и повторениями некоторых слов. У него не было сомнений, что это — голос Акменра, после самой первой ночи в музее Крис ни за что бы не спутал его. В какой-то момент раздался еще и всплеск воды. Ламбертс напрягся и захотел заглянуть, но чуть не попятился назад от решеток, потому что прямо у входа с внутренней стороны зала сидели друг напротив друга шакалы, почти соприкасаясь мордами. Обычно они стояли где-то у стен, но тут перегородили собой все пространство. — Эй, ребят, — шикнул Кристофер, пытаясь привлечь их внимание. Шакалы не отреагировали, но он продолжил: — Слушайте, мужики, вы не можете меня впустить? У меня все равно есть ключи от всех решеток, я смогу зайти. Один из шакалов медленно и лениво повернул голову. У Криса чуть волосы не поднялись дыбом — неживой взгляд полубожества его пугал. Но, к счастью или к сожалению, статуя больше ничего не предприняла. — Отлично, — буркнул себе под нос историк и уже приготовился отойти, чтобы позвонить Ларри и спросить, что делать, как вдруг пение прервалось и изнутри донеслась четкая команда. Крис слышал что-то подобное в свою первую встречу с Акменра и не ошибся — шакалы приподнялись с места, открывая проход. Ламбертс сразу же открыл решетки и проскользнул внутрь. Проходя мимо шакалов, он почтительно им кивнул, но они снова его проигнорировали. — Да, правильно, просто не обращайте внимания на маленького никчемного человечишку, который уж точно никакой не правитель Древнего Египта, — проворчал Крис. Статуи сели обратно, то ли пропустив его слова мимо ушей, то ли действительно так и относились к нему. Крис еще у входа уловил незнакомый резкий запах, а когда зашел внутрь, то почувствовал, что и воздух в зале как-то изменился. А потом он увидел колеблющееся свечение. Вокруг саркофага Акменра откуда-то появилась целая тонна свечей: у постамента, за ним, на самом саркофаге — везде. Они и являлись источником густого аромата. Их пламя было высоким и ярким, поэтому в зале стало светлее, если бы еще не шакалы, отбрасывающие тень от коридора. Перед постаментом с саркофагом находился самодельный алтарь: фигура каменного Гора, уложенный у его основания дешрет и символы власти, которые нашли вместе с фараоном при раскопках. Обычно они находились в зале египтологии чуть в стороне от основной выставки, не являясь ее прямыми элементами, хотя правителя полагалось хоронить в гробнице со всеми этими атрибутами. Композиция вместе смотрелась несколько устрашающе. Крис обратил внимание на Акменра и выдохнул от удивления. Фараон стоял к нему спиной напротив алтаря, разведя руки в стороны и подняв ладони вверх, почти раздетый и босой. На его бедрах все еще висела повязка, незакрепленная поясом, а у ног стояла небольшая железная ванна, напомнившая Крису детскую — чуть меньше размером, чем обычная, но и не такая, чтобы дитя могло случайно захлебнуться. Скорее всего, это она и была, и принес ее сюда Ларри. Только вот приятных ассоциаций с ней в тот момент не возникало. Емкость была заполнена водой, от которой во все стороны валил пар. Крис побоялся представить, какая температура была у воды, но явно больше, чем «теплая». Это напрягло его сильнее, чем сама обстановка. — Я рад, что ты пришел, — сказал Акменра, не оборачиваясь. Его голос звучал непривычно низко. Крис не решился ответить. Что-то ему подсказывало, что сейчас неподходящий момент для разговора: возможно, поза фараона, а может, душная, напрягающая атмосфера предвещали плохое. Фараон шумно втянул воздух, не дождавшись ответа, и продолжил молитву. Внутри зала египтологии казалось, что стены отражали голос и распространяли его по всему пространству, окутывая им голову, слух, мысли находящихся внутри. Слова разносились между колоннами эхом, звуки встречались друг с другом, образуя какую-то свою гармонию — чистую, непрерывную. Казалось, что Акменра сплетал своим голосом новое осязаемое пространство. Вот только приятным это пространство не было, несмотря на свою красоту. Крис невольно сжал руки в кулаки, почувствовав, как внутри него проснулся страх неизвестного. Страх, неподвластный разуму, вызванный непривычным звучанием мертвого языка, действиями фараона, его видом. Акменра обращался к богам, и, возможно, его вера в них — Крис уже и сам был готов поверить в существование египетских богов — стала такой материальной. Хотя за колоннами не прятались полулюди, выглядывая оттуда звериными головами и угрожая расправой, музей будто наполнился чьим-то присутствием. Вдруг пение оборвалось, и фараон замолчал, глубоко дыша и опустив голову. Видимо, беспрерывное чтение молитвы болезненно действовало на связки, потому что он не сразу смог заговорить. Зато Крис чуть не вскрикнул, когда на алтаре посреди тишины неожиданно ожила статуя Гора: она тоже опустила голову и посмотрела на ванну с горячей водой. Звуков, однако, она никаких не издала, что не делало ее хоть каплю приятнее. — Мне нужна твоя помощь, — Акменра прокашлялся и немного повернул голову, посмотрев на Криса через плечо. Его по-прежнему было трудно разглядеть из-за неровного света. — Подойди ко мне. Ламбертс готов был подойти, но ноги будто приросли к полу. Ему казалось, что с фараоном что-то не так. — Кристофер? Я же сказал: «подойди», — слова фараона доносились до историка откуда-то издалека. Акменра опустил руки и показал одной из них на воду. — Я хочу, чтобы ты помог закончить мне молитву. Крис стоял в нерешительности. Он прекрасно знал, что среди обязанностей правителя Древнего Египта были служение и обращение к богам с помощью молитв или ритуалов, для которых всегда требовалась вода. Кажется, Акменра сам упоминал о том, что фараона омывали по четыре и больше раз на дню, потому что среди жрецов считалось, что сохранение чистоты тела — одно из важнейших условий, чтобы иметь право прикоснуться к статуе любого из богов и не осквернить ее. А в ту эпоху соблюдать чистоту могли только богатые и влиятельные люди. Но Крис никак не ожидал такого развития событий, не только потому, что, мягко говоря, не считал себя подходящим для роли жреца, но и потому, что не мог просто так подойти и прикоснуться к правителю. В таком виде. В таком... контексте. — Слушай, не думаю, что это хорошая идея, — попытался вразумить он фараона, заставив себя медленно и с опаской приблизиться к нему, — я понимаю, что ты хочешь сказать, но я действительно... Не успел он договорить, как Акменра резко развернулся к нему всем телом. Крис едва не отпрянул, но заставил себя остаться на месте. При падающем свете от свечей стало видно, что с фараоном не так. Его внешний вид сильно изменился: глаза были подернуты какой-то белесой пленкой, похожей на паутину, будто в них разрослась болезнь. А кожа стала суше, а отчего темнее. Казалось, что она истончилась и сквозь нее просвечивали лицевые мышцы с посмертными изменениями. От прежнего миловидного лица не осталось и следа. Ламбертс прекрасно помнил, как выглядит мумия, поэтому провести параллель не составило для него труда. — Это не просьба, Кристофер, — Акменра наклонил голову к плечу и улыбнулся потрескавшимися губами. Настолько сильно потрескавшимися, что между краями ранок виднелись зубы, — я не спрашиваю. Фараон посмотрел на шакалов, а потом перевел взгляд на Криса. Тому не надо было объяснять дважды. Его сердце пропустило несколько ударов, а потом забилось в ускоренном темпе. То, что с ним происходило, до боли напоминало преследовавшие его кошмары: нездоровые образы сестер, похожих на разговаривающих мертвецов, и с Акменра происходили похожие изменения. В Крисе начала подниматься паника, как в первую ночь в музее. Только человек, который его успокоил в тот раз, в этот — стал причиной страха. Акменра сделал несколько шагов навстречу Крису, будто наверняка знал, что он отступит, и стал загонять его ближе к ванне с водой, пока он не остановился, едва не запнувшись о железные края. — Так велят боги, Кристофер, ты должен быть рад, что они избрали именно тебя для этой роли, — фараон развел руками и занял прежнее место у алтаря, на его лице не было и тени сочувствия. Теперь, когда он вышел на свет свечей полностью, стало видно, что не только лицо поменялось. Тело Акменра смотрелось еще более худым, чем обычно: живот сильно впал, будто под кожей не осталось самого важного, а ребра нависали сверху. В нижней части туловища под пупком, почти у паха, закрытого повязкой, появился грубый продольный разрез. Крис знал, что это была за полоса — через нее из умершего вынимали внутренние органы и мумифицировали тело. Ламбертс скосил глаза за ванну: рядом с ней лежала какая-то тряпка, очевидно, приготовленная специально для него. Он подобрал ее и склонился к воде, занеся руку над горячей поверхностью. Он видел боковым зрением, что Акменра наблюдал за ним внимательно, но в его изменившемся лице не появлялось никаких эмоций. Только по легкой ухмылке было понятно, что ему нравится такая молчаливая покорность. Кожей рук Крис чувствовал, что пар от воды идет невозможно горячий, будто ее кипятили не один час. Он медленно пытался опустить руку внутрь ванны, но каждый раз отдергивал ее у самой глади. — Чего ты ждешь? — хриплый голос Акменра прозвучал негромко, но шакалы за его спиной подозрительно оживились и привстали на одно колено, просунув в зал длинные морды. Они будто ждали одной команды, чтобы сразу поднять оружие. Крис еще несколько секунд колебался, а потом представил, как ему придется прикоснуться к Акменра: уже вовсе не в дружеском жесте, а из страха, ему придется раздеть фараона до конца, дотронуться до его кожи и не только до нее — до раны на животе, которая могла бы отреагировать на горячую воду… И все это было неправильным, неискренним, пугающим и отзывалось внутри протестом. Крис закрыл глаза на секунду, а потом посмотрел на фараона, покачал головой и отвел руку, выпустив из нее тряпку. — Я не могу, — признался он, — так не должно быть, Акменра, просто я... Акменра не дал ему объясниться, все-таки разозлился и повысил голос. — Я не спрашиваю, я приказываю! — он наклонился вперед, будто хотел достать до историка, но потом вдруг хрипло засмеялся. — Чего ты не можешь, Кристофер? Не можешь вынуть голову из своих страданий и прикоснуться к своему правителю? Может, ты действительно ни на что не способен? Может, с тобой всегда было что-то не так? Ты просто трус. Теперь его слова возвращались от стен как оружие, гораздо более острое, чем копья шакалов. Они ранили тем, что это говорил именно он — именно Акменра. Крис зажмурился, будто пытался убедить себя, что это несуществующий кошмар. — Я давно заметил, — заключил фараон, — жалкое зрелище. Ламбертс был уже готов попытаться сбежать из зала египтологии, но статуя Гора, поддерживаемая магией скрижали, будто только этого и ждала. Она внезапно ожила над его головой и зашипела птичьим клювом, подавшись вперед, отчего Крис неудачно дернулся, пытаясь уклониться, и угодил рукой в ванну. Вода на самом деле оказалась безумно горячей.***
В офисе охраны было прохладно из-за широко распахнутого окна и сильно пахло стерильными средствами. — Я помогу, разреши, — Акменра сел рядом на стул и забрал у Криса бинты, чтобы размотать кусок подлиннее. Он отрезал часть, а потом аккуратно снял холодную ткань с покрасневшей кожи и принялся медленно, неплотно заматывать бинт вокруг пальцев, стараясь лишний раз не задеть ожоги. Видимо, взрослея в Египте среди жрецов и культа мертвых, он приноровился к этому делу, потому что бинтовал безболезненно и умело. Но Крис все равно зашипел, когда бинт лег на сильно пострадавшую часть кожи. — Почему ты, бл... Ох, нет, не запоминай это слово. Почему ты никому не сказал, что со скрижалью может что-то случиться? — проговорил он сквозь зубы, пытаясь как-то отвлечь себя от боли. — Почему не предупредил, что она на тебя так сильно влияет? Ты мог бы сказать еще когда мы были в городе. Акменра пожал плечами, не поднимая виноватых глаз, пока завязывал узелок на руке Криса, и попытался оправдаться: — Я не знал. С ней что-то начало происходить пару дней назад, но я не сразу обратил внимание, а тебя долго не было в музее. Ты застал первый раз, когда скрижаль повлияла на меня так сильно. По правде говоря, мой отец — Меренкахре — знал о ней гораздо больше, чем я, — Акменра печально посмотрел на перевязанную руку и осторожно отпустил. — Я пойму, если ты не сможешь простить меня за это. И за скрижаль. И за мои слова. Ужасно. Крис вздохнул. Он попытался сжать руку, но из-за ошпаренной кожи ничего не вышло. Ожоги оказались сильными — с повязкой ему ходить не меньше полутора-двух недель. Он поднял глаза на Акменра и почувствовал, как внутри него все сжалось. Фараон еще тогда, после вскрика в зале египтологии, принял свой прежний человеческий вид, будто сбросил с себя магию, и сейчас в его глазах читалось такое раскаянье, словно он всерьез боялся, что Крис не простит. — Я буду ненавидеть Гора до конца своей жизни, да. Но дело не в руке — она заживет, — историк взял со стола скрижаль и внимательно посмотрел на потемневший край, по которому незаметно расползлась какая-то отвратительная коррозия, — дело в тебе. Ты меняешься, когда эта штука распространяется по скрижали. Не только в поведении, но и физически. Ты выглядел как мумия. Акменра медленно кивнул головой. — Я не все помню, лишь отдельными просветлениями. Видел, как позавчера смена Ларри закончилась и к нему зашел Ник. На следующую ночь я проснулся уже с ощущением, что мне нужно обратиться к богам. Навязчивое желание. Иногда я это делаю, но обычно только если чувствую внутреннюю потребность и без участия других. Но в этот раз... До того, как начал, я знал, что ты скоро придешь. А дальше — провал, я будто перестал существовать на какое-то время, а потом увидел тебя на полу с ожо... — Да-да, не продолжай, — прервал его Крис, отложил скрижаль и взлохматил волосы. Внутри него сражались противоречивые чувства: слова Акменра, сказанные под воздействием гниющей скрижали, все еще звучали в его голове, хоть он и понимал, что фараон сделал это не специально. Или специально? Может, он на самом деле так и думал, но не говорил в лицо. Крис не знал, но зато был уверен, что теперь есть проблемы поважнее: что-то надо было делать со скрижалью, потому что существование правителя было под угрозой. Может, Ламбертс и ощущал обиду, но он ни за что не дал бы Акменра исчезнуть из мира живых. — А что, если станет хуже? Это реально ведь опасно. Может, ее как-то можно починить? Фараон внимательно посмотрел на Криса и неожиданно сменил тему. — Кристофер, я хочу показать тебе кое-что, но могу я сначала задать вопрос? — Только если это не касается того, как починить твою дурацкую пластину, потому что я никогда не занимался ремонтом артефактов и не думаю, что для нее найдется своя древнеегипетская отвертка или шкурка, — Крис пожал плечами. — Ты сказал, что рука заживет. А ты? — А что я? — переспросил Ламбертс, делая вид, что не понимает. — Со мной тоже все будет в порядке. Акменра сощурился, как бы говоря, что не поверил ни слову, и решил зайти с другого конца. Крис давно заметил, что, в силу многих причин, фараон иногда выражал мысли и эмоции довольно прямолинейно. — Я скучал по тебе. Что с тобой происходит? Тебя не было в музее, ты неожиданно перестал ходить на смены. Историк открыл рот, не зная, что сказать. Будь это Эшли или Ларри, он бы быстро сориентировался, но это говорил Акменра, скучавший по нему. Фараон, который прежде называл его талантливым и верил в него, который изо всех сил старался помочь ему с диссертацией и уделял свое внимание. Все смены Криса они проводили в музее вместе, не видя почти никого, кроме друг друга, тетрадей и экрана компьютера. А еще фараон доверил ему некоторые тайны скрижали, обнял, а потом слетел с катушек и чуть не сварил в кипятке. И почему-то Крис не мог ему врать и знал, что Акменра имеет право на такой вопрос. А ответ на него был только один. — Извини, — наконец выдохнул он, опустив взгляд на пол между коленями. Не смотреть в глаза было проще, — может, если бы я приходил на работу как обычно, то этого всего не случилось бы? Я даже не знаю, как тебе объяснить. Все эти дни я пытался найти нужные слова, думал вот: Акменра же не из нашего времени, душевные болезни для него будут пустым звуком. Диагнозы звучат научно и беспристрастно, им как бы не требуются оправдания, а описание страданий, через которые я прошел — слишком. Наигранно, изломано. Не буду я описывать, он подумает обо мне: «Крис — просто неудачник, которому интересно горевать, чтобы его пожалели, а не потому, что там в голове что-то не так». Или еще хуже: решишь, что я это все придумываю, чтобы оправдать, что я ни на что стоящее не способен. Или что я странный. Но все не так, черт возьми, все совсем не так. Фараон хотел прикоснуться к его плечу, но Крис вовремя заметил краем глаза и быстрым движением перехватил его ладонь здоровой рукой, переплел их пальцы, а потом показал их Акменра. Тот удивленно посмотрел и покачал головой, не понимая. Крис вздохнул. Бегать вечно было невозможно. В конце концов, Акменра все равно переживет. — Помнишь, ты тогда сказал про «черное пятно»? Уж не знаю, как насчет моего... духа, — Крис сначала думал, что разговаривать с Акменра о таком будет сложно, но слова, словно вода, хлынули через плотину сами по себе, — но я точно почувствовал, когда во мне разрослась эта дыра. В моей жизни кое-что случилось несколько лет назад. У меня были две сестры-близняшки: Ханна и Бет. У нас были общие компании, но сестры всегда оставались самыми близкими для меня людьми, даже роднее, чем родители, и с детства помогали мне бороться с моими демонами — я с детства не всегда мог поладить с обществом. Но вместе у нас получалось. Я любил их больше всего в жизни и всегда буду любить. Но как-то мы жили в горах Блэквуд зимой — родители постоянно отправляли нас в блэквудский дом, — и девочки выбежали в лес посреди ночи, забрались куда-то далеко, а потом... В темноте сорвались с горы. Упали с большой высоты и умерли почти сразу. Ханна прожила чуть дольше, но этого все равно не хватило — помощь не успела. И я до сих пор не могу смириться с тем, что их нет в живых. Что это они пострадали, а не я, хотя я их старший брат и должен был за ними присматривать. Акменра молчал и внимательно слушал, а потом высвободил руку, чтобы обхватить ладонь Криса. Он наклонил голову и легонько прикоснулся к костяшкам его пальцев губами, буквально на несколько секунд, но и того хватило, чтобы у историка подпрыгнуло сердце. — Почему Ханна и Бет выбежали в лес? — тихо спросил Акменра, смотря на Криса во все глаза. Тот сглотнул, замешкавшись. Эта часть рассказа была самой малопонятной, даже для него самого. — Наши друзья. Мы пригласили их к нам, и, естественно, за ночь большая часть кошмарно упилась. Я, например, уснул и не слышал, что происходило в доме. А ребята решили зло пошутить над Ханной и разыграли ее: Майк — парень, который ей давно нравился, — подложил ей записку, мол, она классно выглядела и он будет ждать ее в комнате. Она пришла, а эти придурки спрятались там с камерами. В общем, она запаниковала, когда обман раскрылся, и, полагаю, выбежала из дома, пытаясь скрыться с глаз, от стыда. Бет побежала за ней, — Крис сглотнул, пытаясь справиться с подступившим к горлу комком, — она могла бы меня разбудить, но что-то пошло не так. Ребята пытались их остановить, но не смогли. — Поэтому ты спрашивал про розыгрыш, когда увидел меня в свою первую смену? — догадался фараон. Крис глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы унять эмоции, а потом кивнул и посмотрел на свою руку в ладонях Акменра. — Да. И я никогда особо не задумывался о прикосновениях, но после смерти Ханны и Бет... Я не знаю. Все стало хуже: я видел то, чего не существует, сутками страдал от бессонницы, падал в обмороки, слышал их голоса. И с прикосновениями все стало сложнее. Я чувствую себя так, будто люди, задевающие меня случайно или трогающие намеренно, пытаются дотянуться до чего-то, чего у меня уже давно нет. Пытаются влезть в мое личное пространство, а оно и без того покрыто трещинами и осыпается осколками, которые я не могу собрать своими-то руками. А чужое присутствие обычно сеет еще больший хаос, через осколки прорастает паника, страх — чего только там нет. Или что люди врут. Люди постоянно врут, но через прикосновения — больше всего. Меня не было в музее, потому что я пытался понять... что именно появилось после того, как ты меня обнял. Пока он говорил, Акменра отпустил его руку, но ни на дюйм не отодвинулся. В его лице боролись сразу несколько эмоций, которые он пытался спрятать, но не особо успешно. Сочувствия, например, было столько, что Крис мог бы в нем утонуть. Или посчитать это жалостью. Но Акменра, может, и не все представлял себе, но понимал его и без дополнительных объяснений. Он не осуждал и не пытался сказать что-то вроде: «мне жаль», «какая ужасная история» или любой другой глупости. В какой-то момент Ламбертс заметил, что фараон кивнул, будто хотел показать, что испытывал такие же чувства. — Крис, — Акменра поднялся со стула и взял скрижаль, — идем, мне кажется, стоит кое-что рассказать тебе сейчас. Ламбертс с тяжелым сердцем поднялся и последовал за фараоном. Пока они шли к залу, Криса мучил вопрос, не сказал ли он лишнего и не станут ли из-за этого его страхи явью.***
Акменра привел его в зал египтологии, подошел к одной из колонн, стоящих ближе всего к саркофагу, и, найдя взглядом нужный иероглиф, обвел пальцем один из вертикальных овальных картушей с символами внутри него. — Так изображались имена правителей в Старом Царстве, — объяснил он, — в основном, имя правителя и иногда его семьи: жены и детей; наносились, как правило, еще при жизни, но имели смысл и для загробного мира, а не только для последующих династий. В этих двух написаны имена моих родителей, — он показал на два картуша на стенке, расположенных рядом друг с другом, — Меренкахре и Шепсехерет. Акменра перевел взгляд на Криса и, положив руку себе на сердце, слегка поклонился ему. — Я знаю, что мои слова ничего не изменят и не вернут тебе замечательных сестер, — Акменра на секунду опустил глаза и выдохнул, а потом снова поднял взгляд, — но я хочу, чтобы ты знал, что я понимаю, что такое потерять близких. Я не видел своих родителей уже очень давно. И не знаю, что происходило дома после моей смерти – мне так никто и не рассказал об этом, из-за чего осталось множество вопросов, а задать их теперь некому. Мне не хватает их обоих. И не из-за скрижали, хотя теперь отец нужен мне еще больше, не только потому, что я просто хочу его увидеть, – он покосился на золотую пластину и скрестил руки на груди. — Меня убил в молодом возрасте собственный брат. Его звали Камунра. И я до сих пор не понимаю, как можно носить в себе столько ненависти. Страшно представить, что там происходило, если брат разгуливал безнаказанным после того, что сделал со мной. Может, я никогда и не узнаю. Он подошел к Крису и поднял ладони вверх, как бы говоря, что не собирается дотрагиваться. Но и без этого, когда их взгляды встретились, историк увидел, что Акменра на самом деле глубоко ему сопереживал и понимал его. С него слетело прежнее ненавязчивое, но всегда присутствующее ощущение его положения, в лице появилась тревожность. Он открывал Крису что-то личное, что мучило его душу, о чем не расскажешь каждому. — Я понимаю эту боль, — продолжил Акменра, — и, более того, я верю тебе. Пожалуйста, не думай так. Я никогда бы не сказал, что ты что-то придумываешь или что ты странный. Ты не странный, Крис, — фараон заглянул ему в глаза снизу вверх и заулыбался, — ты не такой, как другие, да — это я тоже заметил. Но мне нравится. И я никогда не стал бы тебя жалеть, если, конечно, ты сам того не захотел бы. Крис тут же помотал головой из стороны в сторону, испугавшись даже одного предположения. Акменра глубоко вздохнул. — Кристофер, — его голос стал более серьезным, — прости меня за моменты, когда я дотрагивался до тебя, если тебе это на самом деле не нравилось — в чем я тоже сомневаюсь. Я просто не хотел, чтобы ты меня боялся или избегал, хотя не до конца понимал, в чем причина. У меня было предположение, что ты просто... знал всю важность того, кем я был когда-то, и не решился бы сам даже как-то не так посмотреть в мою сторону. Крис хмыкнул и улыбнулся. Акменра заметил изменившееся выражение его лица и понял без слов, из-за чего закрыл рукой глаза на секунду. — А. Так и было. — Да ты ведь точно знал об этом, не притворяйся, — возразил Крис. Фараон засмеялся и кивнул. — Не без этого. Но я не о том, — он осторожно взял историка за перевязанную руку и погладил пальцами, — я по-прежнему не хочу, чтобы ты избегал меня. Я редко ошибаюсь и не думаю, что мои прикосновения тебя... разрушали. Может, я помогу тебе собрать все заново. Я могу хотя бы попытаться. Теперь, когда знаю, что с тобой происходит, что-то ведь это меняет? Вся превратность судьбы заключается в том, что в самой ответственной и важной ситуации не всегда можешь найти нужных слов, и Крис прекрасно знал об этом. Акменра изменил его реальность одним своим существованием, а теперь искренне желал поменять не только внешнее, но и внутреннее. И его прикосновения не казались такими шокирующими, когда между двумя сломавшимися жизнями нашлось понимание. Крис на секунду закрыл глаза, чтобы выйти на битву с собой и перебороть закостеневшее сопротивление, и в этот раз он вышел победителем. Что-то подсказывало ему, что он не просто хотел, но и мог довериться фараону. Он решился и обнял Акменра, спрятав лицо у него на плече. — Я не буду больше избегать, — пообещал он, — и мы обязательно найдем и выясним, что случилось с твоими родителями. Я схожу в архив и поищу, что там сказано про скрижаль и про Меренкахре и Шепсехерет. Где бы они ни были — мы их найдем и починим твою железку.