Jeux de Enfants

Кирк жил в таком районе, куда просто прогуляться зайти мог бы только редкий незадачливый турист, и не в том даже дело, что по окраине города бродить в целом опасно — до этой глуши ещё нужно дойти, а удастся это явно не каждому — на коротком пути нет ни асфальта, ни видной протоптанной тропы. Там даже не луга, не газоны — просто голая, мокрая, прелая земля, притоптанные листья и всякая мелочь, принесённая недавним приливом. Воздух влажный, спёртый, колючий от холода, под ногами скользко и противно. Дома здесь не особенно отличались от того, в который они недавно лазили: были такие же ветхие, серые, старые. Одним своим видом они навевали грусть. Дэйв бы вообще не подумал, что все они здесь жилые, если бы Кирк не ткнул пальцем в одну из множества однотипных пятиэтажек и не сказал, что его квартира там juste sous la lune* — на верхнем этаже, прямо в скудном на свет — ни одной звезды не видно из окрестностей — небе. — Ты, наверное, ошиваться в таких местах не привык, — Кирк всё время держал его за руку, но сейчас отпустил — ему нужно было выудить из рюкзака ключи, и Дэйв от этого даже дёрнулся. — Не то слово. Да и вообще... я из дома выхожу очень редко. Я даже не могу определить, в городе мы сейчас или нет — совсем местности не знаю, — ему не было стыдно, только немного неловко. Кирк в нём сразу признал домашнего человека, потому даже не удивился. Под ногами следующие метра три ощущался асфальт. Дальше он был размыт и разбит, как мозаика, а после вообще исчез, будто его тут никогда и не клали. — Сколько ты уже в Париже? Кирк спросил очень внезапно. Дэйв не сразу ответил — он пребывал в состоянии, которое мог бы описать только как сон на ногах. Его и самого это удивляло: полчаса назад он и бегал, и прыгал, и плавал — правда, принудительно, да и скорее его несло течением, а он только держался на воде, — а сейчас чувствовал себя выжатым, уставшим до невозможности. Он знал, что это пройдёт, если он не уснёт в ближайшие минут десять, да и у Хамстера наверняка есть кофе, — прогулку им это точно не испортит. Мастейн, правда, всё равно самую малость боялся, что придёт к нему и просто всё время проспит — это было бы совсем обидно, так что он от страха принялся щипать себя за запястье. Помогало, но реакция всё равно была из рук вон заторможенная. — А?.. Ну, если так считать... без малого три года, — последнее он отрезал на коротком выдохе. Вот теперь уже было стыдно. — Даже так? Я тебя в городе почему-то ни разу не видел... я понимаю, что ты редко выбираешься из квартиры, но не мог же ты сидеть почти три года взаперти? — Хэмметт был так удивлён, что, даже сам того не осознавая, начал кричать. — Смог, как видишь. У меня там сложная ситуация. Да и вообще, можно подумать, ты бы запомнил, если бы меня увидел. Кирк уверенно кивнул. — Тебя бы уж точно. А что там за ситуация? Ты сильно болел? Дэйв поначалу не знал, как об этом сказать, потому просто отвернулся. Разглядывать землю в гальке он, правда, долго не стал — всё-таки решил, что должен это объяснить. Кто знает, что в противном случае о нём подумает Хэмметт?.. — Мой отчим бы сказал, что не «болел», а «страдал», причём «хернёй», — он поморщился. Ламберт бывал с ним резок, и каждое его слово рыжий принимал в штыки. — Я сменил четыре школы в Германии, потом проучился чуть больше недели в Бельгии, уже здесь побывал в двух, правда, в другом городе. Из каждой ушёл сам, — его взгляд опускался с рук спутника на его ботинки. — Не срослось. Все говорили, что не срастается, что условия не те. В итоге меня перевели на домашнее обучение, вот я и просидел почти три года в четырёх стенах. Кирк наклонил голову и понимающе посмотрел ему в глаза. Его, кажется, даже тронуло — в уголках что-то начало подозрительно поблескивать. — Ничего, я тоже много школ сменил. Одно отличие — меня из каждой выгнали, — Дэйв улыбнулся; он и не сомневался, — поведение де неподобающее, манеры ужасные... Чего они от меня, интересно, ждали? Аристократ я им, что ли, чтобы у меня манеры правильные были? Мастейн сдержанно рассмеялся. Между тем они уже подходили к тому самому зданию, и рыжий про себя отметил, что вблизи оно ещё страшнее: на первом этаже стёкла все выбиты, из окна второго свисают старинные, пропитанные пылью вещи — их, казалось, повесили сушить лет пять назад, а потом снять резко стало некому. Пятого этажа видно не было, и Дэйв всё пытался представить, как выглядит он — целый ли, обшарпанный, может, даже с дыренью в стене или крыше, и внешняя его сторона — если она, конечно же, цела — точно разрисована граффити. Кирк отмечал, что он их любит — это было чётко написано на третьем по счёту листке, который он кинул Дэйву ещё тогда, в день их знакомства. Парадной двери там, судя по отсутствию косяка, не было уже очень давно — в подъезд мог зайти любой желающий. Благо никто здесь ходить бы не стал — вообще ни одного местного Мастейн за всё время не увидел, да и в окнах свет подозрительно не горел. Попасть на пятый этаж, судя по состоянию лестниц, тут было весьма проблематично: ступеньки все скошенные, кафель, непонятно зачем налепленный, скользит под ногами, перила погнуты, будто в них что-то резко ударилось. Стены, к удивлению рыжего, все были одинаково расписаны всяческой гадостью: тот-то salaud, такой-то salope, такая-то леди — putain, а какой-то парень, судя по всему, состоял с ней в ближайшем кровном родстве — значился её сыном. За вездесущим merde, кучей имён, дефисов, раз за разом повторяющимся enculе едва можно разглядеть противного зелёного цвета краску. — Чего ты так смотришь? Неужто впервые такое видишь? — Кирк потянул отстающего за руку, подхватив, когда тот споткнулся. Дэйв зажмурился, зевнул через зубы и будто только что севшим голосом ответил: — Да нет, в Германии такое на каждом шагу было. Слова просто интересные. — Тебе такие лучше не запоминать, а то ещё сгоряча с языка слетит... — Хэмметт усмехнулся, посмотрев на Дэйва в упор. — Меня как раз за такое из прошлой школы и выпнули. Дэйва тоже пробило на смех. Чего не говори, а эмоции у Хамстера жутко заразительные. — Ты им тоже стены расписал? Внезапно он схватил рыжего за рёбра и потянул на себя, кивнув в сторону чьей-то двери; тот быстро сообразил, что на лестнице задерживаться не стоит, и лихо зашагал вверх. — Нет, до такого я не дошёл. Просто однажды сказал, что вот это, это и это, — он ткнул пальцем в enculе, salaud и ещё какое-то полустёршееся ругательство, — очень чётко характеризует нашего завуча. Оказалось, что он ещё и le finaud — всё это время у меня за спиной стоял, ну ты только представь!.. Дэйв глухо захихикал. Между тем они уже поднялись на пятый этаж; он ото всех прочих ничем не отличался, только кафеля на нём не было — ходить по некрытому бетону оказалось в разы легче. В скважине щёлкнул ключ, и звук раздался ужасно громко. Здешнее эхо Дэйва тоже немало удивило: при нём создавалось такое ощущение, будто звук идёт сразу отовсюду, совсем как в ужастике... а их Кирк тоже любит. По крайней мере, в начале четвёртой страницы он их весьма приятно упомянул. — Проходи, чувствуй себя как дома, — Кирк скинул ключи на тумбочку и наугад повесил рюкзак. — Свет тут не включается. Разуваться на твоём месте я бы, кстати, не стал. И Мастейн к нему прислушался. Пол был совсем холодный — в подъезде теплее было, — даже захотелось чего-нибудь на свои ботинки напялить. Хамстер прошёл вперёд, и рыжий встал столбом. Почему-то вдруг стало очень неловко, появилось такое ощущение, будто он сам себя обманул — подобное у него бывало, когда он считал что-то неимоверно восхитительным, грезил об этом, думал, как прекрасно всё потом будет, но стоило ему привести себя к определённым обстоятельствам, стоило только в каком-нибудь смысле слова заполучить желаемое, как оно тут же оказывалось самым обычным, и ничего особенного в нём не было, и удовольствия никакого оно не приносило. Он знал, что насладиться компанией Хэмметта у него получится в любом случае, но быть здесь, на его территории, вторгаться в его жизнь... Дэйв чувствовал, что что-то нарушает, что он здесь неуместен. Что не одному ему неловко — тот, наверное, тоже переживал, думал, что станет после, как всё правильно сделать и и в чём не допустить оплошности. Процесс сближения всегда тяжёл, это Мастейн знает не понаслышке. Тут же сближение выходит какое-то ювелирное: то Кирк швыряет его в воду, то обмазывает краской, то целует... словом, выводит его из зоны комфорта, притягивает к себе, создавая для этого все условия. Но этот визит запланированным не был — потому Хамстер и говорит меньше обычного, и оставляет его одного в прихожей. Он не был готов, но рискнул, и это уже дорогого стоило. — Есть будешь? — Кирк вышел из маленькой комнатёнки — кухни, судя по всему. Дэйв сначала не смог его оглядеть — освещение тусклое, ещё и стоял тот к свету спиной, — только увидел, что в руке у него блестит какая-то жестянка. Мгновением позже он с ужасом осознал, что эта самая жестянка — настоящая банка пива. — Ты... ты собираешься это пить? — его голос стал поразительно похож на детский лепет. Самому ему сделалось немного не по себе. — Ну, других способов это употребить я не вижу. Будешь? — он кивнул банкой в его сторону и как-то по-особому пронзительно на него посмотрел. Мастейн всё-таки решился сойти с места, сразу же запнувшись о чью-то обувь. Пошатнувшись и выровнявшись, он коротко мотнул головой — боялся, что от этого может потерять равновесие и окончательно упасть. — А твои родители знают?.. — глупый вопрос, конечно, Дэйв это осознаёт; ему просто одновременно и интересно, и до ступора удивительно. Кирк рассмеялся, подошёл к нему и в обнимку проводил его за стол. — Глупый вопрос, — будто мысли прочитал, ей-богу. — Знают, конечно же. Отец прошлый раз сказал, что если куплю сразу ящик, четверть честно будет моя. Её он мне и оставил. Хамстер запоздало пожал плечами и хлебнул. Лицо у него после глотка стало настолько упоенное, что рыжему даже захотелось попросить попробовать. Но нет, он не станет, ни за что — его отец от такого перестал быть похожим на человека, а уж что с ним будет, если он многим его младше... — Ты никогда не пробовал, да? Тоже мне старший, — Хэмметт не смеялся над ним, только подтрунивал. Оба знали, что Дэйва это не заденет, но тот почему-то поспешил оправдаться: — Ни разу. Случая не представилось: в семье у меня никто не пьёт, алкоголь дома не держат... — Вот и представился. У меня всё есть, всё можно, — он поначалу не хотел его уговаривать, однако сейчас это показалось ему хорошей идеей. — Никто не узнает, честно. Помнить об этом будем только ты и я. Ну, ты, правда, навряд ли, но я тебе это не раз ещё припомню. Дэйв застенчиво улыбнулся. — Спасибо за честность, но мне правда лучше не стоит. Вдруг я чего-нибудь натворю, а тебе потом разгребать придётся? Или со мной что-нибудь случится, как мы это потом объясним?.. Кирк между тем достал чипсы из шкафа. Завидев их, рыжий даже на мгновение прервался — его таким обычно не угощали, да и в семье у них такая еда — табу. Пакет шумно раскрылся, и Хамстер всё содержимое высыпал в тарелку; последняя тут же оказалась у Мастейна перед лицом. — Можно? — он уже держал руку над краем тарелки, собираясь выцепить большую поджаристую пластинку, но Кирк по-странному улыбнулся и сразу же пресёк его намерения: — Чипсы — закуска, а закуска положена только тем, кто пьёт, — он выжидающе его оглядел и, когда Мастейн наконец согласился, резко обхватил его ладонью за подбородок. Дэйв уже не вздрагивал, не подавался вперёд всем телом от неожиданности; прикосновения будто даже стали ощущаться по-другому — то ли Хамстер просто стал чуть осторожнее, то ли сам рыжий перестал осознавать их как нечто неприличное. Вместе с тем на губы лёг влажный холод, солоноватый привкус: кислый металл, пахнущий солодом, упёрся ему в челюсть. Лить Кирк начал даже раньше, чем Мастейн успел раскрыть рот — несколько капель стекли по шее, неприятно смочив ворот рубашки. Вкус был совсем не такой, как ожидал Дэйв: не ощущался спирт, язык не жгло, не было противной сладости или ужасной кислинки; было самую малость горько, с привкусом от банки, но, в целом... просто вкусно, иначе он бы и не сказал. Когда Кирк отстранил банку, рыжий с удивлением обнаружил, что всё ещё не пьян. Почему-то его не вырубило, как от удара, он не упал на пол, всё ещё мог контролировать тело и вменяемо им управлять. Совладать с мыслями было, правда, сложнее, но это скорее не от выпитого, а от новизны пережитого. Он неосознанно потянулся вперёд, склонил шею — явно хотел ещё. — Ну как, не умер? — Хэмметт рассмеялся, отхлебнув из банки. — А ты сейчас пьяный или нет? — Дэйв выглядел растерянным, всклокоченным, даже возбуждённым, но притом воспринимался как дитя, несмышлёныш, недоросль — вот откуда бы в его голове появился такой странный вопрос? — А я сейчас точно не пьяный?.. Кирк покачал головой. — Откуда бы тебе? Ты же не литр выпил, — тот всё ещё опасливо на него поглядывал. — Для примера, если бы ты сейчас вёл машину, хлебнув глоток пива, тебя бы не оштрафовали. Дэйва передёрнуло. Что-то из привычного ему разрушилось; теперь он сомневался во всём, и это его сомнение отражалось пустотой во взгляде. — Ладно, бери чипсы и пошли. У меня есть пара дисков с ужастиками, если ты не против. Ты же не против? Рыжий понуро опустил голову, схватил тарелку и поплёлся за ним. Кирк любил всё странное и страшное, но вот Дэйву сама концепция всего такого не нравилась: он считал, что переживать два часа ужаса ради развлечения — занятие если не глупое, то просто несуразное и бессмысленное. — Хорошо, только сильно страшное не включай, — Хамстер привёл его в комнату, которую и комнатой назвать было сложно — выглядела она в целом так, будто огромную картонную коробку обмазали шпаклёвкой и на стенки даже обои навешивать не стали, боясь, что они развалятся. Света в этой самой коробке не было, пока Кирк не включил телевизор. От голубоватого свечения стало возможно разобрать, что на полу лежит большой застеленный матрац, рядом с подушкой стопкой лежат диски, ещё чуть дальше размещён дышащий на ладан стул с перемотанной изолентой ножкой. На его седушку и спинку накиданы вещи, там же, на них, как на постаменте, уже стоит коробочка, так похожая на купол цирка, отливает зеленоватым от каждой грани и еле слышно звенит, когда Хамстер резко усаживается на простыню. Мастейн садится рядом, крепко прижимая к себе чашку, и долго смотрит, как Кирк роется в стопке, выуживая один-единственный диск с большой царапиной. Он зачем-то на него дует, протирает сначала ещё не успевшей высохнуть тканью школьной рубашки, после — сухим концом наволочки. Дэйв даже рад, что здесь темно — теперь можно не стесняться озираться по сторонам, не бояться смотреть на Кирка, когда тот повёрнут к нему в профиль. Вспомнив о существовании недопитой банки, Хэмметт ушёл за ней на кухню. С собой он прихватил ещё одну, и Дэйв наивно думает, что взял тот её для себя. — Начнём с классики, — он хлопнул рукой по плееру, и тот наконец высунул пластину дисковода. После машина как-то страшно зажужжала, но фильм всё-таки начался. — Что это? — рыжий понимал, что Кирк явно не зря окрестил это классикой — фильм был, должно быть, старый и очень известный, и потому ему даже стало стыдно, что он его не узнал. Хэмметт не отрывал глаз от экрана, и речь его от спутанности мыслей стала похожа на глумливый бубнёж. — Зловещие мертвецы, — название и вправду зловещее; Дэйв про этот фильм что-то точно слышал. — Первая часть. Последняя фраза заставила рыжего чуть дёрнуться. Если эта — первая, то они, по логике вещей, следом будут смотреть вторую, а после и третью, и четвёртую... Если таковые существуют, конечно же. Хамстер неожиданно двинулся ближе к нему, сев так, что между их ляжками едва был сантиметр расстояния. Мастейна это смутило, но смутило как бы про себя — он виду не подавал, всё так же, пустыми глазами, отсутствующим взглядом глядя на экран. Рука Кирка скользнула между его ног, что его удивило аж до визга, но ладонь первого на его теле не задержалась — он пролез под матрац, вытащив оттуда плотную картонную пачку и коробок спичек. В тусклом свете название разглядеть было невозможно, но Дэйв был точно уверен в одном — в пачке лежали сигареты. — У тебя аллергии на дым нет? — Кирк схватил одну губами, вытаскивая между тем спичку. — Н-не знаю. При мне никто ещё не курил, — рыжий даже насупился, отвернул голову и, ощутив странную досаду, затих. Кирка он, всё-таки, совсем не знал. Экспозиция фильма рыжему показалась какой-то даже слишком простенькой, и поначалу интереса он не ощущал вообще; звуковой ряд отталкивал, картинка была пресыщена цветами, испещрена ядовито-зелёными точками — то ли это были помехи, то ли просто попалась ужасно некачественная запись. Потом происходящее даже начало его забавлять, но после в один момент до визга напугало. Хамстер едва успел убрать сигарету, когда Мастейн к нему прижался, — ещё чуть-чуть, и последний получил бы ожог промеж бровей. Он сделал это неосознанно, и так же неосознанно он продолжал прижиматься к нему, пока одна из многочисленных жестоких сцен не прервалась рябью видеошума. — Расслабься. Ты воспринимаешь всё слишком серьёзно, — Хэмметт вскрыл вторую банку и протянул ему. Дэйв смысла спорить не видел, потому послушно принял её у него из рук, наспех сделав пару глотков. Отталкивать его Кирк не спешил, ровно так же, как Дэйв не торопился отстраняться. В один момент — рыжий тогда как раз отвёл взгляд от экрана, испугавшись какого-то искорёженного тела, а Хамстер почему-то просто смотрел на него — они встретились взглядами, и Мастейн, додумав в темноте, что всё в Кирке поощряет его перестать трусить, упрашивает осмелеть и одерзеть, как это обычно за ним водится в их совместных авантюрах, повиновался — прижал банку к губам и глотнул больше, едва не поперхнувшись от пены. Хэмметт, наверное, захихикал, но так тактично, что Дэйв, как бы ни пытался, расслышать этого не мог; только нутром чувствовал, что снова что-то сделал не так. Его взгляд притянул огонёк сигареты — единственное пятно тёплого цвета, неестественно резко выделяющееся среди чёрного и синего. Запах шёл не очень приятный, но дым, струящийся к потолку, выглядел очень красиво, загадочно, страшно — под стать этой самой ночи. — Вот теперь ты, видимо, пьян, — тот по-доброму улыбнулся, даже до ямочек на щеках; Мастейну показалось, что голос у него звучал мягче, плавнее. Сказанное он осознал не сразу; когда же он окончательно понял, что Кирк прав — это было ясно по тому, как всё малость замутнилось, как резко перестало ощущаться тело — только голова теперь казалась непривычно лёгкой, как перестали задерживаться мысли, прерываясь на полуслове и исчезая. — Быстро же тебя накрыло. Хамстер полностью к нему развернулся. Дэйв следил за красной точкой, за белёсым переливом дыма, и Кирк понял сразу, что попросить он не решится, а если даже и решится — навряд ли сможет. — Повернись ко мне. На, вот, зажми губами и затяни, — рыжий почти полностью взял в рот мундштук, торчащий между его смуглых пальцев, и по неосторожности выдул вперёд осевший на подкуренном конце пепел. Хэмметт попытался подставить под летящие серые крапинки пепельницу — её, металлическую, круглую и противно звенящую, Дэйв заметил только сейчас. — Да не так, не так!.. Он вытянул сигарету из его рта, затушив её о ребро пепельницы, и поджёг новую, совсем другую — эта была коричневой, и пахло от неё совсем по-другому — жжённой бумагой и чем-то терпким, почти древесным, как ароматизатор в мыле. Разом выпив остатки пива, Дэйв медленно, боясь, что банка завалится набок и издаст до мурашек неприятный лязг, поставил её на пол. Кирк поначалу сделал пару затяжек, после же, заприметив его умоляющий взгляд, набрал во рту как можно больше дыма, положил сигарету догорать в пепельницу — явно боялся что-нибудь прижечь — и потянулся к рыжему. Щёки у него были надутые, как у лягушки, но физиономия в целом оставалась серьёзная, и последнему от этого сделалось смешно. Правда, посмеяться он не успел: Хамстер приблизился к нему, ткнулся губами в губы и, сразу как представилась возможность, выдохнул в него всё, что до этого остужал под нёбом. Вдохнуть всё и сразу Мастейн попытался зря — его потянуло кашлять, и он спешно отстранился, согнувшись в три погибели. Сухие надрывы горла он приглушил зажавшей губы рукой. — Всё-таки не надо было, — Кирк потянулся к той сигарете и, едва подхватив её, снова положил обратно — рыжий выпал спиной ему на колени. Потерял координацию; до этого намеревался, видимо, встать. — Почему ты всегда целоваться лезешь? — он говорил глухо, но даже болезненная хрипотца глумливого тона не портила. Хэмметт не сказать что опешил, но вопрос его самую малость задел. — Почему-то ты всегда не против, — фыркнул он в ответ. — Да и вообще, никакой это не поцелуй, я же только... Рыжий прыснул со смеху. Он поудобнее разлёгся на его коленях, разглядывая его шею и подбородок — ничего больше видно не было, но и против этого вида Дэйв не возражал; движения челюсти сидящего отсюда выглядели весьма забавно. — Поцелуй, именно что он. Я уж в этом побольше тебя смыслю. Последняя фраза заставила Хамстера как-то странно дёрнуться — не сразу Мастейн осознал, что тот просто посмеивается. Помехи на телевизоре сменились относительно ровным кадром, а после — ещё одним, и ещё... Но на ящик внимания никто больше не обращал, даром что он гудел и шипел как проклятый. Молчание затянулось — Кирку ничего не хотелось говорить, а Дэйв просто засмотрелся на его лицо, скрытое темнотой, но притом красиво очерченное искусственным светом так, что виден был только контур. Мастейн приподнялся на локтях, посмотрел на него в профиль — кудри поблёскивали завитками, подбородок светился пушком, ещё нескоро сменившимся бы щетиной; кожа от обилия голубого и белого казалась бледнее, щеки выглядели впалыми — в самом деле такими они не были, потому как лицо у юноши всё ещё оставалось округлым, и оттого же он сейчас казался намного старше, чем был. Только глаза у него были полностью чёрные — никак в полумраке не разглядишь в них склеры или радужки, не увидишь верхнего века, скрытого тенью от брови. — Знаешь, после того случая на свадьбе времени прошло вроде много, а я всё забыть не могу, — он и сам не узнал свой голос, не понял, откуда в нём дрожь, откуда такой взрослый тембр, каким обычно плачут об упущенном. Рыжий, правда, ничего не упускал, но прозвучало это именно так, с сожалением, едва не слёзно. — Как это понимать? — Кирк явно указал на двусмысленность фразы, и Мастейну стало не по себе — он поджал губы и повернул голову набок. — Неужто тебе настолько понравилось? — Вообще не понравилось, — и сразу завертелся: попытался повернуться так, чтобы Хамстер не видел его лица. Почему-то не получилось. Хэмметт вспомнил о фильме только тогда, когда тот закончился — надо было бы сменить диск, но лежащий на коленях Дэйв мешал встать. Первый остался сидеть, с пару минут глядя в голубой экран, рыжий же приоткрыл рот, как какая-нибудь рыба; видно, что хотел что-то сказать, но то ли слова застряли в горле, то ли мигом стёрлись из памяти. — Прямо совсем? Ой ли, — и глумливо покачал головой. — А чего же ты тогда в меня так язык пихал, а? Так пролез ещё, нёбо всё обслюнявил... — Да не лез я к тебе с языком! И вообще, это было твоё желание, значит, ты в нём и виноват, — он бурчал ему в рубашку, между тем размашисто жестикулируя одной рукой. Его ладонь плашмя заехала сидящему в лицо, но сам Дэйв этого не почувствовал. Кирк подался вперёд, немного привстал — это он намеренно сделал очень осторожно, так, чтобы Мастейн не скатился на пол, — притянул к себе стул за конец висящего на нём шарфа, обнял рукой коробку и отпустил его. Мебель громыхнула массивными ножками по полу; правда, даже за этим шумом Дэйв смог различить лёгкий, приятный, привычный металлический лязг. — Виноват в поцелуе? Так не говорят. Дэйв засопел, снова начав вертеться у него на коленях. Кирк между тем снова поднял почти истлевшую сигарету и что есть силы вдохнул дым. Дэйв попробовал затянуться с его руки, но взять мундштук губами не смог — только обслюнявил курящему пальцы. — А я вот говорю. Вот знаешь, как это на мне отразилось? Я же пострадал! Пэм проела мне все мозги, а ей ничего объяснить не мог, потому что про игру она ни черта бы не поняла. Дэйв говорил серьёзно, даже могло показаться, что в сказанное собою он верил, но Хамстер знал, что это — только для приличия, просто уместное возмущение, не занимавшее головы рыжего дольше пары часов, даже положенное по ситуации, — юлить тот не умел, но сказать что-то должен был. Коробка снова зазвенела в его руках. — А своё желание ты помнишь, а? Конечно, Дэйв помнил: отразившийся на его лице ступор об этом явствовал, ровно как и появившаяся в теле дрожь. Он говорил это сгоряча, даже не считал за элемент игры, полагая, что оба решили просто это желание вычеркнуть, будто его и не было. Но такие нелепые, неловкие случаи никогда не проходят даром — о них всегда напоминает судьба, этот полосатый змий, будто специально извившийся так, чтобы на очередном его изгибе Мастейн поскользнулся; что с ним случилось бы после падения, он, конечно, не знал, но ничего приятного это точно не сулило. — Я же это не всерьёз говорил, — голос опять изменился до неузнаваемости; таким обычно растерянно вопят, когда в голову бьёт осознание произошедшего. У Дэйва в черепушке, помимо пустоты, странных мыслей и заученных наизусть тетрадных листков, алкоголя и впечатавшихся в память так, словно в жизни ничего больше не было, шалостей, теперь была ещё и гудящая тревожность. — Я это просто... от балды. — А если я скажу, что не слабо? — нельзя было понять, смеётся Кирк или говорит чистую правду, и это пугало, причём похлеще, чем всякие там ужастики. Дэйв хотел подняться, но Хэмметт ладонью вдавил его грудину в свои колени. Нужно было отвечать, но первому стало совсем неуютно — такой ювелирный процесс резко, небрежным рывком грозил уйти не в то русло, вылиться во что-то такое, что оба никогда бы себе не представили. Смело, может, даже притянуто за уши, но рыжий видел это так; видел, к чему всё идёт. — Не говори. Просто не надо. Давай забудем, а? — он знал, что даже так, в полумраке, заметна его дрожь, что голос похож на блеяние, но ничего не мог с этим сделать. — Давай? Тогда следующее желание будет твоё. Забыли, да? Кирк ухмыльнулся, покрутив коробку в руках. Одной ладонью он как-то странно огладил окрашенную охрой грань — рыжую, отдающую чем-то тёплым, — и, ещё раз тряхнув её, произнёс то, что Дэйв больше всего боялся услышать: — Поцелуй меня. Коробка тут же откатилась в сторону, застряв в складках одеяла. Почти скуренная сигарета оказалась затушена об пол, освободившаяся рука легко прошлась по лбу рыжего, собрав волосы и медленно прилизав их к его затылку. Как только Дэйв поднял руки, Хэмметт перехватил его за запястья и потянул на себя; первый оказался к нему так близко, что неловко клюнул его носом в щёку. — Раньше смелости в тебе побольше было, — он провёл пальцем ему по шее, и Дэйв захихикал против своей воли — сильно боялся щекотки. Дэйв покраснел и даже почти перестал дышать — просто замер и старался не шевелиться, будто не знал, куда себя деть. Не знал, стоит ли наклоняться вперёд, к пухлым смуглым губам; стоит ли отстраняться, теряя вместе с тем право играть. Что есть его жизнь без игры? Она и сама по себе, пожалуй, игра, только раньше была скучная — на одного, а теперь в ней есть Кирк. Но потеряет ли он его, если откажется? Потеряет ли друга, если согласится? — А если я откажусь? — Мастейн говорил очень тихо, сам едва разобрал, что пробурчал себе под нос. Хамстер этого, наверное, ждал — предвидел, что когда-нибудь случится такое, что нельзя оправдать игрой, что смутит и заставит усомниться в могуществе коробки — своеобразной эстафетной палочки, разрушит шарм этого особого мира, который двое вольны менять так, как захотят. Когда-нибудь пропадёт антураж, погаснут краски на эмалевых рёбрах купола, и всё станет как было. Но не сегодня — ещё рано. Они толком ни черта ещё и не сыграли; обидно будет прерывать такую удачную партию — такой у Кирка ещё ни с кем не было. — Не хочешь — не надо, — странно, но говорил он без обиды. Рыжий потупил взгляд, повёл плечами и уже смелее спросил, не надеясь на ответ: — А если я не знаю, хочу я или нет? Хэмметт улыбнулся уголком рта. Игра не кончается, пока в игроках есть к ней интерес, и в Дэйве он, кажется, никогда не угаснет. — Попробуй, поймёшь. Давай как тогда, — Кирк зажал между пальцами его подбородок, нагнувшись чуть ближе. Расстояния между ними всё ещё было достаточно, чтобы рыжий мог просто отвернуться, но он не стал. Мастейн постепенно к нему прижимался: сначала столкнулись кончики носов, потом — краешки верхних губ, нижние — тонкая, совсем бледная, и полная, бежевая, чуть розоватая. Друг в друга врезались зубы, ощутимо раздался запах сигареты, набитой чёрт пойми какой мерзостью. Смоляной привкус на языке, приторный вишнёвый аромат, будто налипающий на нёбо, словно бы сами пролезли в рот. Дэйв на вкус был солёный, немного кислый, а на губах сладкий, как паприка — пиво и чипсы, пригарь — даже не запах — от затяжек на коже, в волосах — всё это в нём смешалось. Кудри Хэмметта лезли в лицо, щекотали шею, как это совсем недавно делали его же пальцы. Рыжий как-то резко навалился на Кирка — они вместе двинулись, стянули одеяло, звякнув коробкой так, что из квартиры этажом ниже раздался чей-то недовольный вопль. После почувствовались сотрясающие пространство толчки — этот самый недовольный принялся стучать чем-то в потолок, но Мастейн и Хэмметт едва ли его заметили. Дэйв языком пролез Кирку едва ли не в горло. Верно, всё было как тогда: рыжий, напористый и снова — весьма внезапно — очень уверенный в происходящем, глубокий, по-настоящему французский поцелуй; только одного больше не было — той суматохи, того риска. Не было больше той, одним своим видом выбешивающей до ужаса, подруги Дэйва, но Кирк всё равно отвечал ревностно, будто она снова на них смотрела. Дэйв вдыхал мало, но дышал всё равно тяжело. Кирк касался его шеи, пролез под футболку, но трогал его без намёка, точно так же, как часа четыре назад делал это в уборной морского ресторанчика. Рыжий боялся; у него тактильный контакт ассоциировался с чем-то неловким, вызывающим тремор, и устанавливать его получалось из рук вон плохо — выходило так отстранённо и неуместно, что ему просто становилось стыдно. Он держал руку рядом с его кожей, но не прижимался к ней, пока Хамстер не взял его ладонь в свою. Его же ладонью он водил по его животу, по своему, гладил бока, очерчивая своими пальцами рёбра, впадинки, очертания торчащих костей. Кожа у рыжего покрылась мурашками, волосы на руках встали дыбом — их было видно в тусклом искусственном свете. Отчётливо видны стали тёмные крапинки — веснушки, рассыпанные стайками по всему его телу. Они гладили друг друга, и получалось всё быстрее, плотнее, смазаннее, пока Кирк не попал ладонью в чувствительную точку — прямиком промеж ног. Прикосновение к выпуклости, до этого незамеченной самим Дэйвом, вызвало в том отвращение, ещё в большей мере — стыд, но даже он был ничтожен в сравнении с подступившим ни с того ни с сего страхом. Мастейн резко отстранился. Пару минут он ошалело глядел на Хамстера, тяжело, томно дышал и пытался как можно удобнее согнуть спину — реакция тела, столь неуместная, гадкая, противная рыжему — в основном от того, что возникала иногда от ужасных мыслей, грызущих сознание; а сейчас так вообще противная вдвое — он допустил такое физически, телесно, предался этому сам, — создавала ужасный дискомфорт. Кирк поспешил снова его коснуться — обхватил его плечи в попытке успокоить, но желаемого не добился, — тот только и делал, что ужасно шумел и трясся, и от прикосновений становилось только хуже. Немного отдышавшись, он начал мямлить, но ничего связного из себя выдавить всё равно не смог. Под взглядом Хэмметта, обеспокоенным, вопрошающим, принуждающим объясниться, рыжий смог собраться и с дрожью в голосе спросить: — Это в-ведь в планы не входило? Даже не было желанием, верно? Кирк пожал плечами. — Да, но я этого хотел. Да и ты тоже. Дэйв мотнул головой. Сразу после потупил взгляд в пол, притом по-странному заведя руки за спину. Кирк подался вперёд, почти лёг подбородком на его колени и хищно, игриво на него посмотрел. — Врёшь, тебе нравится.