Go Under

— Скажи честно, Константин, врываться сюда — это что-то вроде традиции? — искорки магии мешаются с сигаретным дымом, от него несет дешевым виски и чрезмерно отчаянием, — Или ты в действительности считаешь, что у тебя есть право разгуливать в моем аду словно по улице в замшелом городишке? Белый дым расползается по стенам, разгоняя Тени, а те в ответ недовольно пищат, проклиная на своем языке экзорциста. Он сносит неуклюжевого скелета — тот разлетается сотней костей по полу — и резко подходит ближе, как и всегда напрочь игнорирую правила приличия и само понятие личного пространства. Почему-то сейчас она замечает, что немного его ниже. — Это правда? — он явно зол: глаза горят диким огнем, кулаки сжаты, а вены все отчетливее проступают на шее. — Что правда, Джон? — у нее в голосе ни капли привычного заигрывания или хотя бы заинтересованности, тонкие запястья светятся синевой вен, да и вся она, Константин замечает, будто уставшая слишком, измотанная. Словно и на ногах-то держится с трудом. — Будь, пожалуйста, по-конкретнее. Я слишком устала, чтобы решать твои загадки и понимать намеки. — Это правда, о царица ада, что у нас с тобой есть ребенок? Такая конкретика подойдет? Тишина, повисшая после его резких слов, придавливает к земле, залезает под кожу и электролизует нервы; где-то сбоку раздается громкий крик. Пепел с сигареты пачкает ее пальцы, ей тоже так хочется иногда рассыпаться пеплом (а лучше прахом) и ни о чем не думать. — Нет. Ты ошибся, — слова царапают глотку и эхом отдаются в больное божественное сердце. Ей бы сейчас бутылку виски и его смелость/слабоумие в кровь. — Не ври мне! — плечи горят от крепкой хватки, он сжимает пальцы сильнее, впивается холодным взглядом. Будто его действительно это все волнует. Будто ему не все равно. Какая бы ладная вышла сказка. — Кем ты себя считаешь, Константин? — божественный статус зудит в крови, воспитание отвешивает мысленную пощечину и заставляет взять себя в руки, — Не забывай, что перед тобой богиня смерти, а ты шляешься по земле только благодаря мне! Взмах руки, и кости на полу разлетаются еще дальше; Константин чиркает зажигалкой и, кажется, не собирается вставать. Отсюда у нее кожа бледнее на пару тонов и истощение с усталостью сквозят в жестах. На трон она практически падает; Тени заботливо подносят кубок. — У нас с тобой нет ребенка, — голос почти не дрожит, она почти верит. Плевать, что за изнанкой ребер все еще кровоточит. — Но был?.. — он осекается, осторожно подходит ближе, садится на костяные ступенки у ее ног, — Хэла? — Был, — на зеленой радужке у нее боль отпечатана, топит с головой даже его, — Именно был, Джон. Плащ, что падает на ее (дрожащие) плечи, пахнет дымом, дешевым виски и горьким неприятием реальности. Плащ, что давит сотнями тонн, пахнет чем-то родным почти, знакомым чересчур. Плащ, что он отдает ей, пахнет эфемерным шансом на что-то кроме смерти извечной спутницей. — Могла хотя бы для галочки сказать мне, — дым от очередной сигареты окутывает душным облаком, ей в родном Аду неуютно, ей выбраться хочется до ломоты в костях. — Для чего? — Тени пугливо притихли, выжидают чего-то, у нее не хватает сил даже прогнать их, — Ты прекрасно знаешь, что могло бы случится, появись этот ребенок на свет. — Да что ты! — все еще с тихой злостью, виски бьет по нервам, — Ты поэтому все решила сама? — И что бы изменилось, родись он? Кроме, конечно, катастрофы вселенского масштаба? — она срывается на шепот, пальцы сжимают подлокотники до белых полос по коже, — Признай, Константин, что единственное, о чем ты сейчас думаешь, это твое ущемленное эго, но никак не ребенок-полубог с откровенно хреновой наследственностью. — Хэла! — надломлено и больно; бутылка в его руках стукается об пол. — Что? Забудь, Джон. Ничего не было и быть не могло. А сейчас забирай свое недовольство и проваливай из моего ада. Прочь! Слезы жгут кожу, а вина душит шелковой лентой; Хэла в одно мгновение утирает влагу со щек и бежит в другую комнату. Там — самый сокровенный секрет умилительно шмыгает носом и цепляется маленькими пальчиками за многочисленные кольца. Там — ее сердце и душа укрыта изумрудным одеяльцем. Там — ребенок-полубог, что грозит обернуться катастрофой для вселенной. Ее ребенок. Ее девочка. — Все будет хорошо, малышка. Я обещаю, все будет хорошо. Только бы самой в это поверить; Хэла кутается в плащ сильнее.