Антарктида

      Я сидел на набережной и кидал в воду камни. Камни ударялись о дно, подпрыгивали, снова ударялись. Очень похоже на меня. Так же. Абсолютно. По радио передали дождь, я посмотрел в небо и, действительно, оно было безнадёжно затянуто тучами. Я думал. Думал о том, что неминуемо Сохатый сидит в конторке университета и пишет фамилию за фамилией тех, которые должны принять участие в экспедиции. Строчку за строчкой заполняет список вещей, продуктов, которые ему нужно выдать. Я уже знал заранее, что Льва он уберёт, обманет, сделает всё, чтобы от него избавиться. Лиза растворится в воздухе, и её никто не будет трогать. Остаёмся я и Алла на закуску. Снова. Опять.       По воде начинают бить капли — одна, две, пять, десять, семнадцать и так до бесконтрольного числа. Я заканчиваю кидать камушки, куртка уже промокла, но я всё ещё не иду домой. Мне незачем туда идти, и я это знаю. Знаю я также, что мне и не к кому туда идти. А кто хочет — тот найдёт. Сохатый же нашёл. Ему было нужно.       СМС. Алла просит вернуться домой без точки, без какого-либо знака. Просто «вернись». Настораживает.       Хотя по-хорошему меня всё в этой жизни настораживает. Причинное и беспричинное. То, что его нет, и то, что оно есть. Я видел только верхушку айсберга всех вещей и поэтому долго прощупывал землю для дальнейших шагов вслепую. Но, как правило, на это я забивал, кидаясь в ледяной омут с головой. В этот раз правило работало безошибочно.       Достать из кармана телефон и набрать заветное «хорошо», только сообщение так и останется висеть в пустоте из-за отсутствия денег на счету. Надо дойти, высушить куртку и попытаться уснуть. Просто уснуть. Потому что это хороший способ не думать, и дождь прямо склоняет к этому.       Конечно, я полюбил спать. Спать, чтобы промотать время. Чтобы не думать о бессмысленности и отсутствии будущего своего существования. Потому что иначе надо иметь дела, поглощающие твоё время полностью. Я променял своё на дурацкие непонимания и обиды и погряз в липком болоте меланхолии и вечной усталости.       Меня не пускают в спасительный алкоголизм. Надо идти. Встаю с набережной и бреду в сторону дома, но почему-то иду не к Алле, а к себе. За хламом. Заодно позвоню ей с домашнего телефона. Заодно, может, волью в себя какой-нибудь жидкости. Может, ещё поужинаю в восемь утра. Может, ещё коту соседки доброго утра пожелаю, ей тоже что-нибудь хорошее скажу; она ответит, что видеть меня не хочет, потому что опять психует — опять её мужик бросил. Пять лет он её бросает, а она всё никак не привыкнет.       Жалко человека. Открываю дверь, на меня в упор смотрит мужчина. Извините. Человека я не узнаю, в руках у него пакет, из которого приветливо смотрит бутылка вискаря. — А Вы к кому? — спрашивает он. — А Вы от кого?       Коммунальная квартира таит в себе удивительные и непонятные вещи. — А я от Маши. — А я домой.       Оба киваем головой. Метр Восемьдесят делает шаг влево. Я делаю шаг вправо, и мы расходимся. — Тебя как зовут? — оборачиваюсь я. — У Маши спроси, — тут сзади появляется эта же Маша и пытается что-то сказать, но тут я понимаю, что он не к Маше приходил, потому что Маша вот буквально сейчас заходит домой. Или всё же к ней, а она мусор выкидывала. Слишком всё сложно и неясно. Вздыхаю и открываю дверь в комнату. Раздрай и девичья фамилия, кот спит или мёртв. Животное поднимает голову. Опускаюсь на колени и глажу его. Кот жмурит глаза. Еда у него положена. Кто-то здесь был.       Прохожу до конца комнаты, приподнимаю ковер, отковыриваю от пола дощечку и проверяю наличие клада в виде оставшихся трёх томов. Есть. Все три. На столе недопитый кофе. Я не пью кофе. Здесь кто-то был. Или есть. Комнату надо сдать обратно Маше. Маша не в состоянии. Сжечь? Идея. В тюрьму? Вариант. В экспедицию? А надо ли оно…       Тянусь к домашнему телефону. Набираю номер сестры. — Я приду. — Поздно, — отвечает она. Гудки.       Голова идёт кругом и не хочет останавливаться. Хватаю журналы, кладу их в рюкзак, кот снова поднимает голову. — На выход, чудило.       И кот выходит из комнаты. Ключи оставляю на тумбочке у входа в квартиру. Туда же кладу и последнюю квартплату. Машенька выбегает на звуки, с которыми я надеваю пальто. — Куда Вы? — Спасать! — выкрикиваю я, хватаю кота и сбегаю вниз по лестнице.       Таксист очень вовремя оказывается у парадной. — С животными нельзя! — верещит он, видя кота. — Чем быстрее доедешь, тем скорее ты от него избавишься, — парирую я и проговариваю адрес. — Деньги сначала покажи, а то знаю я вас, мошенников, заскочат в машину, мол, вези быстрее — я и довожу, как порядочный человек. Спохватываюсь потом, а поздно.       С деньгами была проблема. Точнее, проблемы с ними быть не могло, так как их не было. Всю жизнь не было. Молясь неизвестным богам, так как в этом плане я ещё не определился, начал шарить в карманах, надеясь, что за трамваем я потом не побегу, а поеду на такси. Нашлось три сотни в потайном кармане куртки. Пережив не одну стирку, они были не в лучшем виде, но они были. Злорадно пошелестев валютой, я запрыгнул на заднее сиденье, попутно отцепляя когти кота оттуда, куда он смог дотянуться.       Водитель выглядел ужасно грустным и антуражу своей советской бибикалки не соответствовал. Если бы его посадить за руль «Пежо» или «Шкоды», то европейская тоска прижилась бы. Хотя, возможно, у него была аллергия на котов, и я совершал ужаснейший поступок в своей жизни. — Остановите здесь, пожалуйста, я выйду, — и без возражений сунув водителю деньги, я убежал в сторону дворов.       До того, что вдруг Алле я сейчас совсем не нужен и могу сделать ещё хуже, я додумался поздно. На лестничной клетке. Сел на ступеньки, обнял кота и грустно шмыгнул носом. — Знаешь, кот, а ведь мы с тобой похожи. Живём сами по себе, мешаемся, жрём чужую еду и, в целом, бесполезны. Но для чего-то же нас заводят. Чтоб был? Или любят? А? Не помню, как тебя зовут, а поэтому с сегодняшнего дня ты начинаешь новую жизнь. Будешь Бегемотом? Молчание — знак согласия. Хотя Бегемот бы ответил. Ладно, к этому вопросу мы ещё вернёмся.       Наверху громко хлопнула дверь, и послышались чьи-то неторопливые гулкие шаги. Морозиться с котом на ступеньках больше не представлялось возможным. Научить кота разговаривать мог не я, но мог Сохатый. Он вообще много всего мог, например, меня научить жить. Но он пока только пытается меня убить. Противостоять этому сложно и, в сущности, бесполезно. Кот позорно мяукает, но отпустить животное я не могу. Я позвонил в дверь — никто не открыл. Я позвонил снова, и на этот раз мне всё же открыли. Я потянул на себя дверь, вполне ожидая, что сейчас там стоит Сохатый и опять целится в меня пистолетом. Но Сохатого там не было. И вообще никого на первый взгляд не было.       Но это лишь на первый взгляд. В квартире царил хаос, какого здесь никогда не было. В кухне лицом вниз лежал Лев, а возле него на стуле сидела и курила Алла. Тут я понял, почему надо было вернуться и почему уже не надо было. Кот мяукнул, и я опустил его на пол. Он прошёл ко Льву и обнюхал его. — Это ещё кто? — спросила Алла, никогда на моей памяти не курящая, но теперь стряхивающая пепел так, будто именно этим и занимается всю свою совершеннолетнюю часть жизни. И немного до. — Это Бегемот. Он у меня жил на квартире. Кстати, там же и родился. — Почему ты назвал кота бегемотом? — Видимо, Алла не читала. Расстроила.       Потому что назвал. Потому что могу. Взгляд падает на Льва. Так. Только сейчас понимаю, что Алла слишком нервная, а он слишком спокойный. — Он… жив? — Я боюсь прикладывать к нему руку. Он просто пришёл и начал всё тут крушить, всё время тебя проклиная, потом пришёл в кухню, ну я и… — она показала на статуэтку из какой-то Индии или Китая. — Он упал и… Всё.       Я приложил к горлу Льва руку. Вздрогнул. Чуть живой. Но это главное.