Антарктида

— Знаешь, Алла, мне с каждым днем всё страшнее, что у меня есть такая сестра. Ещё закурить есть?       Алла протянула мне сигарету из какой-то безликой пачки и зажигалку. Курево оказалось слишком крепким — глубоко втянув дым, я зашёлся в приступе кашля. Отвыкаешь ты, Сашка, отвыкаешь. — Гадость, конечно, редкая. Где ты такую достала? Самосад или «Прима» какая? Ладно, а то мне кажется, что большую часть своей жизни я трачу на рассуждения о табаке. Хорошо, что он жив, и… плохо, что он жив.       Лев, который в этот момент открыл глаза и издал жалобный стон, снова капитулировал в обморок. — Сашенька, дорогой мой. Нас в любом случае не посадят. А о том, как ты перешёл дорогу такому человеку, как Сохатый, стоит задуматься. Исправить ситуацию не совсем в моих силах. Так что… Ты косячишь — ты и отвечаешь. И в этот раз не так самоотверженно, иначе ты останешься не только без глобуса, но и без своего звания географа. — Ничего не понял. Но ты же говорила не для этого, да? Что будем делать с телом? — Лев никак не отреагировал на пинок ботинком. — Цепляем наручники, приводим в чувство и сдаём участковому. Больше он в свою Антарктиду не полетит, — Алла печально смотрела на подоконник. — А ещё ты польёшь цветы. Я бы на их месте долго на пепле не продержалась.       А какие же цветы любила мама? Опять меня занял этот вопрос, но Алла на него не ответит. Лев разлепил веки: — Суки, — донеслось от него, — вся ваша семья. Как только видят — сразу бьют. Вот даже ты, Александр Григорьевич, ты мне тогда, в Австрии, зачем зуб выбил? Я тебе что сделал? — Будешь лишнее вспоминать — я тебе ещё наваляю и за Австрию, и за Российскую империю, и ещё за то, что у нас кризис в стране. — А я тут причём? — А мы все тут причём, Лев Геннадич? Ни при чём. Ни при чём, а получаем. И ты получишь. Вставай давай, кататься поедем. В местные джунгли к обезьянкам, а то им без твоих баек скучно.       Лев откровенно не понял, но мысль покататься его тянула. Я полил цветы, Алла почему-то решила проехаться с нами. Я долго думал, с какими словами сдать царя зверей полиции, в итоге так ничего и не придумав. Мы вышли из такси и, поймав первого же майора, сдали ему Льва: — Это вам. Сам всё скажет, — Лев понуро кивнул головой и протянул руки майору.       У парадной нас ждал ни во что трезвый Сохатый. Он завидел нас и с завидным успехом поднялся. В его глазах читалось всё и ничего одновременно. В таком состоянии я его ещё не видел никогда. — Ну, когда выходим? — без приветствия сразу в лоб спросил я. — Послезавтра на «Орионе». Послезавтра, — это он сказал, чтоб я в состоянии был. — Праздновал? — Ты догадлив. Поэтому мне тебя всё время жалко убирать. А вот Льва было не жалко. Я погулять отправил, а он, как истинный дурак, к вам пришёл. Не знаю, где он, но знать не хочу совсем.       Я подумал над тем, что Алла меня никуда не пустит, а чего доброго — с нами поедет. Хотя нас же на участке трое… Блин, не сходится. Совсем не сходится.       Но судьба была на удивление отличным бухгалтером, у которого сходилось несходимое. Алла посмотрела на меня, как на полоумного, но отпустила. Естественно, не без условий. Но что это за условия были, я не знал.       Сестра открыла дверь в квартиру. Разувшись, но не раздеваясь, я прошёл на кухню и упал на стул. До жути хотелось спать. Спать и думать. Мне почему-то так надоели все эти спонтанные действия. Они хоть и были спонтанными, но очень предсказуемыми. Чтобы чем-то себя занять, я начал шарить по карманам в поисках сигарет. Их там отродясь не было. Поэтому я шумно выдохнул и закрыл глаза. — Шур, вот я понять не могу, когда ты успел стать таким, — «Шур» резало по ушам, она никогда меня так не называла. Вся её фраза была несвойственна ей, но меня задело. Тронуло какие-то потаённые раны. — Наверное, когда ты свалила в Москву, оставив четырнадцатилетнего меня одного с матерью. Потому что я не помню, был ли у нас отец, — открой я глаза и это прозвучало бы жестоко, но с закрытыми — только обиженно. — Я, может, в это время кололся, трахался с кем попало. — Ничего ты не кололся и не трахался. Мозолил глаза прохожим, часами рассматривал карту России, читал Мандельштама в библиотеке и курил с профессорами на остановке. Нет, ты не изменился. Только к тебе стала возвращаться память. — Хотел бы я соврать, что мне не интересно, откуда ты это знаешь, потому что ты всё равно не скажешь. Хотя бы чем ты занималась эти десять лет? — Закончила институт. Кололась, трахалась с кем попало. Вышла замуж, развелась, сделала аборт. Влипла во множество неприятных историй. Стала тем, кем я есть. И год назад вернулась в Ленинград. И да, — наверное, говорить ей это было сложно. — Я опять беременна. На этот раз обойдусь без абортов. — Есть резон спрашивать от кого? — Ну, ты считаешь, что он испортил тебе всю жизнь. — От меня, что ли? Потому что испортить себе жизнь мог только я сам. И я это сделал. А вообще, почему ты, дура, тогда куришь?       Алла виновато пожала плечами. И я вдруг понял, что мама любила кактусы так же, как и Алла. Какие цветы — такие и мужчины. А я был равнодушен ко всей этой ботанике.

***

      Я отложил ручку, откинулся на спинку кресла и посмотрел в потолок. Что ещё я мог написать на этой странице? Что ещё случалось такого, что достойно моего описания? Я обвёл глазами комнату, остановился на цветке, каким-то образом сумевшем расцвести, и увидел, что у меня открыто окно. И неожиданно почувствовал, что глаза закрываются. Сон не придёт, но я его не жду. Я понял, что вижу перед собой нечто такое, что точно нельзя сфотографировать — оно всем своим видом говорило, чтоб я не смел этого делать. Я осмотрел объект, но не смог понять, что оно есть такое. Я протянул руку, но существо отшатнулось от меня. Я точно не знал даже живое ли оно.       Существо определённо имело мысль: оно рассматривает меня, подходит ближе, обнюхивает протянутую руку, но вот оно уже испугалось и скрылось от меня в тоннеле. Тёмное круглое окошко, из которого почему-то дует ветер рядом. Я поднимаю выбитое стекло и вставляю его на место. Оборачиваюсь, кто-то замечает это за мной и влепляет мне крепкую пощечину.

***

— Саша, что на этот раз? Что это было, скажи мне!       Молчу. Молчу так, будто слышу, но это не ко мне. Молчу так, будто от этого решат, что я оглох, и отстанут. Дверью сильно хлопают. Я кричал? Что я делал, что так напугал девушку? — Вот! Посмотрите! — снова возвращается она. — Оставьте его в покое. Григорьич сам разберётся. Он хоть и не врач, но что с этим делать и сам знает.       Я всё ещё не открыл глаза. Так, значит, существо испугалось не меня, а Маши — то есть соседки. Значит, нужно его просто подождать. Но я же закрыл дверь, окно, проём — что бы то ни было, я его запер! Я не оставил Живому выхода из его мира в наш. Я убил его. А оно, наверное, убьёт меня.

***

      В действительные шесть вечера Сохатый появился в порту. Он присвистнул, видя Аллу, но я категорично помотал головой. Нет. Определённо нет. Этого не было и не будет. Вальдемар плюнул в воду. Экотеррорист. От его плевка умрёт рыба или ещё что понужнее. — Пррррошу на борт!       Огромное судно не давало покоя. Я боялся? Нет. Я не боялся пути. Я боялся, что эта бандура всем своим видом лишь потревожит Антарктиду: огромные белые пласты и горы, миллионы лет хранящие молчание и гордость. Это всё она — она — неприступная и всегда желанная мечта южного холода.       Длинные тёмные волосы Аллы закрывали её лицо из-за ветра. Она, такая маленькая, снова оставалась одна. Снова мне нужно будет её искать и вспоминать всё по кускам. Я крепче сжал поручень трапа. Я не мог. Я был готов прыгать в воду прямо сейчас, чтобы не оставаться на берегу и не ехать туда. — Ты передумал? Из-за неё ты передумал? — Давит. Он давит, зная, что только этим он и выше. — Ты — подлец, но поэтому я с тобой. Лабораторию я разверну сам, карты можешь брать, но не рисуй. — Что, война? — Пред-ос-то-рож-ность.       А после наплевать. Наплевать на всё. Я словно перегоревший аккумулятор, в котором растёт напряжение, а потом вдруг резко спадает до нуля. И ничего нельзя поделать. Потому что это нормальная реакция психики. Самосохранение. И именно это самосохранение помогает сбежать от Вальдемара и образа Аллы в каюту. Мир не то чтобы трещал по швам, его осколки уже впивались в ладони.       В каюте было прохладно. Глаза отказывались закрываться, поэтому я просто лежал и смотрел на идеально выбеленный потолок с небольшим сколом штукатурки. Прогонять в своей голове моё скудное прошлое я не любил, но особых энергетических затрат это не требовало, а белый потолок вгонял в тоску своим сходством со снегом. И зачем я снова сюда полез.       Географом я стал случайно. Нет, конечно, можно было бы сказать, что это судьба и так сложились звёзды, но нет. Просто в нашей общей с Аллой комнате — а после только моей — на стене висели две карты. Одна — России, другая — мира. И как любой четырнадцатилетний мальчишка и просто подросток вместо уроков я занимался всякой ерундой. В том числе рассматривал карты. Единственное, что меня смущало в них, это отсутствие Санкт-Петербурга. Там, где он приблизительно должен быть, вырезан аккуратный кружок. Объяснив это для себя тем, что Питер просто из другого мира, я не особо переживал по этому поводу. До того момента, пока ко мне в гости не пришёл один из немногочисленных товарищей и, застыв у карт, изрёк: «Мда-а, не думал, что Ленинград — это дыра». В тот же вечер я вырезал два кружочка из бумаги, накалякал на них что-то среднее между Лениным и Петром Первым и приклеил прямо к обоям на суперклей. И рядом приписал маркером «Saint-Petersburg». Позже мне пришла мысль, что это чьи-то третьи глаза, следящие за мной, и я ещё раз уверился в правильности своих решений.       Глаза теперь не пекло так, как десять минут назад. Они пришли в норму и непроизвольно закрылись. Мир погрузился в темноту. В дверь постучали. Я бесшумно выдохнул и притворился спящим. Оно ушло. Наверное, ушло.       Белизна потолка давила на черноту. Понять, какое сейчас было время суток, возможным не представлялось. Личность моя медленно решала, вставать или не вставать, и в итоге я протянул руку к столику, на который кинул документы, и открыл глаза.       Паспорт смотрел на меня всем своим важным предназначением. Человеческое любопытство заставило меня открыть документ. Лицо на фото я, конечно, не узнал. Потом понял, что это не я такой страшный в двадцать лет, а что это вообще не я. Из паспорта на меня смотрел Лев. Я осмотрел каждую черту этого человека: короткие взъерошенные волосы, спокойные узкие глаза; на нём была какая-то тёмная рубашка, которая показалась мне знакомой. Лев моргнул. Я испугался и отбросил документ. С минуту я сверлил паспорт, лежащий на полу, взглядом, потом встал и положил его снова на стол.       А где же живёт Вальдемар? И вообще, зачем мне разворачивать лабораторию, если потом её снова сворачивать? В дверь опять, но уже более настойчиво постучали. Я сделал вид, что меня тут нет. Человек за дверью ушёл.       Выждав минут десять, я всё же открыл дверь и вышел, закрыв за собой. «Орион» представлял собой продуктовый рейс для всех лишенцев науки, сидящих в Антарктиде. Сохатый каким-то чудом договорился, чтоб нас взяли с собой. Судно давно вышло в Финский залив и медленно, но верно шло к Атлантике. На меня нахлынули воспоминания. Точнее, их конец. Кто и как меня подобрал где-то в океане, я до конца так и не понял, но бросало меня знатно. Мозг начал выть сиренами скорой помощи, зная, что она давно ко мне не приезжала. — Романтично, правда? — Подходит сзади. С тылу. Как враг. Как дезертир. — Я тебе тут паспорт не тот всунул. Уж извини. — А мой где?       Молчит. Ладно, я понял. Где-то в вещах. Надеюсь, что не забыли в Питере. Хотя кому он там нужен? Никому. Но если стол качается, то под ножку можно положить два паспорта — и качаться перестанет. Проверено временем.       Неотвратимо хотелось действовать. Хотелось куда-то бежать, что-то делать кому-то, что-то говорить. Моя сонливость и отрешённость в последние несколько дней вдруг приняли очень центричную форму. Каюте тоже были противны заветы Бродского о невыходе из комнаты, и она непонятными никому силами вытолкнула меня в коридор.       Шагал я по направлению к Сохатому. Точнее не шагал, а бежал вприпрыжку. И именно по направлению, потому что я не знал, где Вальдемар живёт. Если ему было что-то нужно, он всегда находил меня сам. И если что-то нужно было мне, то находил тоже он. Идиотизм, скажете вы, но меня всё устраивало.       Впереди меня юнга старательно мыл пол. Конечно, не рассчитав траекторию, я поскользнулся и уже закрыл глаза, готовый отделаться как минимум несколькими шишками. Но тут чьи-то руки ловко схватили меня. На пол я приземлился всё равно, но с гораздо меньшими потерями. Пришлось открыть глаза. Поймала меня какая-то девчонка. Нет, она была не хрупкой и не маленькой, но мне было стыдно. Поэтому я побыстрее встал, стараясь уйти от неловкой ситуации. — А как Вас зовут? — она насмешливо улыбалась, но в то же время её голос звучал очень серьёзно. — Саша. Просто Саша. И никаких «Вы». Когда так говорят, я чувствую себя ужасно старым! — Мне хватило сил даже на подмигнуть. Всё же какие-то навыки у меня присутствовали. — Хорошо. А то в тот раз ты не представился. Я Маргарита. И не вздумай сокращать до «Марго» или «Риты», Саша. Даже в мыслях не смей, — она взяла меня за локоть и потянула куда-то. Метров через десять мы остановились. — А ты же куда-то шёл перед тем, как упасть? Я могу тебе помочь и проводить.       Пришлось засунуть все свои вопросы куда подальше и, воспользовавшись случаем, последовать за Маргаритой. Её присутствие мне было приятно. Возможно, она чем-то напоминала мне Аллу. Эй, человек, уж не надумал ли ты…       Романы — это несколько не моё. Я просто не умею и всё. И не хочу. Но если тянет, то надо тянуться, зачем же сопротивляться? Незачем. Итак, мы шли, Маргарита отлично знала, куда идти. Но больше меня удивило, когда она назвала Сохатого Вадей. То есть Вадим? То есть он мне всё время врал, длинная тощая зараза? Наверное, он врёт ей. Но тогда это меня возмущает ещё больше! — Чего ты хотел, Ампер? — Ну не начинай… Мы брали с собой тетради для бортовых журналов? — Графоманище. Конечно, брали. Они где-то в 436-й лежат. Надо — бери. Кстати, лабораторию не разворачивай. Не надо, — Я подумал о том, что я не так глуп в своей ленивости. — Кстати и ещё, познакомься, — он указал на Маргариту, — это наша звезда удачи. Маргарита. — Пленница твоя, что ли? — Саша, если у тебя все дамы — пленницы, это ещё не значит, что все такие, — он сразу указал мне на то, что я зря это сказал. — Нет, Вальдемар, — при этом слове глаза его картинно полезли на лоб, а Марго, кажется, даже не услышала. — У меня нет пленниц, потому что обычно пленник я. Даже сейчас.       И тут меня сильно ударили по голове. Я услышал только: «Ну аккуратнее надо было, он же чахоточный!» — от Сохатого и больше не услышал ничего.