Антарктида

      Я оглядывался на белый простор вокруг себя и понимал, что я, наконец, дома. Наконец я мог дышать полной грудью, чувствовать себя комфортно и не бояться очередной непонятной засады. Однако я знал, что это впечатление сильно временное, и знал, что оно непременно пропадёт. Наверное, мне просто нужно было время для того, чтобы привыкнуть, обжиться снова. И впасть в это состояние полной работы, эйфории от процесса, какой-то лихорадки изучения. У нас был большой план, который нужно было выполнить. Вокруг теперь только снег, снег и лёд. Всё зависит от тебя и твоих возможностей. Ты практически один на один с природой. И ты предельно настоящий. Не стоит даже думать о том, что было, что будет, что сейчас. Действия здесь чаще порывистые, бездумные и рефлекторные. Автоматизм полнейший.       Сохатый вместе с испанцами перетаскивали вещи на станцию, а я стоял в незастёгнутой куртке и улыбался совершенно дурацкой, но счастливой улыбкой. Кто-то из испанцев пару раз постучал меня по спине и на ломаном английском предложил мне присоединиться к ним. На что Вальдемар лишь махнул рукой, мол «Не трогай этого чокнутого». Это было даже обидно на самом деле. Он много и часто раньше говорил мне о том, что ему нравится во мне этот дух отшибленности от мира. Удивительно, но на самом деле отшибленность имел он, а не я.       Я не придавал нашим с ним отношениям особого значения. Я видел, что ему что-то нужно от меня, ему нужен зачем-то этот кусок земли в океане. И нужна зачем-то Марго. Он явно втирается в людское доверие, играет в правильного и хорошего. Он часто косится на меня, ищет что-то, бегает всё время. И много думает. И ему это тяжко. И ему это несвойственно. Я всё стоял и думал обо всём. И было ветрено. И холодный ветер пробирался в мой тепличный мир. Мир, который леденел, затягивался коркой инея.       Стоял бы я так долго, если бы уже не обеспокоенная Марго не прибежала ко мне и не начала бы звать на ужин. К этому времени я уже медитировал, стоя с закрытыми глазами. Никак не имея возможности надышаться и прочувствовать. Куртка всё так же была безнадёжно расстёгнута, грозя мне последующим постельным режимом, а шарф развевался на ветру и каким-то чудом всё ещё был на моей шее.  — Саш, пошли ужинать. Ты же опять простудишься. Саш, — Марго кусала губы и дёргала меня за рукав куртки. Она неловко переступала с ноги на ногу, смотрела куда-то вниз и явно не знала, что со мной таким делать и что потом сказать Сохатому. — Там Вальдемар гречку приготовил. Вкусную-вкусную. Ты же сегодня ничего не ел. И вещи мы уже разложили. Осталось тебе только свой уголок обустроить. В этом твоём порядке. Саш!       Я открыл глаз и, широко улыбнувшись, посмотрел в упор на Марго. Она, явно оторопевшая от того, что я всё-таки живой и её танцы хоть не с бубном, но вокруг меня сработали, застыла на месте. — Ладно, пойдём. Доверюсь тебе и поверю, что гречка не отравленная. А вот это вот всё, — я махнул рукой на тот участок, где недавно стоял. — Это как место силы. Приезжаешь сюда и чувствуешь себя живым. Тебя всего с ног до головы наполняет энергия. И вся твоя жизнь до этого словно игрушечный домик. Такая неважная, бессмысленная и серая.       Марго сделала вид, что поняла, и кивнула. Мы пошли на станцию. Здесь всё было, как раньше, и от этого я ужасно любил это место. Оно не менялось, не перестраивалось, его нельзя было переделать и нельзя было заставить измениться. Казалось, что вся земля здесь живёт своей жизнью, своими законами.       Я зашёл в дом и разулся. Взгляд как-то машинально упал в угол. Там всё ещё стояла собачья миска. — Забавно, — произнёс я, — столько лет прошло.         Как объяснил мне позже Вальдемар, испанцы очень долго искали объект, который должен был есть из этой миски, но когда не нашли, решили, что это какая-то русская традиция.        Испанцы станцию немного, однако довольно показательно переделали. Сменили окна, двери. При входе на полу чуть правее от порога когда-то торчал гвоздь, теперь же — ровная поверхность. Это в какой-то мере меня даже расстроило, однако нельзя было даже думать о том, что мне это не нравилось. Как оказалось, Сохатый мгновенно убежал на чердак, а меня на улицу вытащила Марго. — Как далеко вы уходили от станции? — вдруг спросила она. — Здесь же так легко потеряться!       Я помолчал. — Ты не права. У нас здесь очень маленькая территория, по которой мы можем ходить. Это только кажется, что весь материк наш и для нас нет границ. У нас есть береговая линия и около семидесяти километров по суше, зимой ещё лёд, но фактически мы не можем уходить дальше десяти километров и выпускать станцию из поля зрения. Это — дом. Это то, что нельзя терять из виду и нельзя подвергать опасности. — А если… — Никаких если. Абсолютно никаких.       Она побежала. По камням, в расстёгнутом пальто, которое ей одолжил отец. Я услышал, как кто-то идёт сзади, скрипя камнями. — Опять травишь байки? — этот голос я узна́ю из тысячи. — Я тут нашёл кое-что. Посмотришь? — Вальдемар держал в руках альбом с фотографиями. Меня тут же захлестнуло волной воспоминаний, смыло, снесло, сбило с ног. Вальдемар перелистывал страницы. — Смотри-ка, это кто? — он указал пальцем на человека на фото. Красивого, в тельняшке и плаще. — Никого не напоминает?       Я достал из кармана фото, которое мне дал капитан. Сходство оказалось безупречным. — Откуда это у тебя? Этого не могло быть в вещах, такого нет даже у Аллы. Где ты это взял? — я с какой-то долей неясной мне агрессии спрашивал его об этом. — На чердаке лежало. Я думал, это ты притащил. Разве нет? — я покачал головой. — Ладно, это не важно. — Нет, — я остановил его и схватил за руку, он чуть было не уронил альбом, — это важно. Я не знаю, каким образом, но ты узнал вот об этой фотографии и о том, что здесь бывал мой отец. И мне очень интересно знать, от каких таких источников ты питаешься.       Вальдемар смотрел на меня с минуту, потом захохотал так, что чуть не начал падать со смеху. — На смешно, Вальд.       Он вмиг стал серьёзным: — Извини, но это моё личное дело — откуда я питаюсь. Пойду к этим… не говорящим. А то они зачахнут без меня.       «Без тебя хрен зачахнешь» — подумал я, глядя ему вслед.       И всё же решил пока не заострять внимание на информационном питании Вальдемара. И без него дел полно. Мне впервые за столь долгое время хотелось есть, а также нужно было установить новое оборудование, которое мне не терпелось испробовать, и найти Марго. Острая иголка беспокойства кольнула меня. Убежать-то не убежит, но потеряться может. Хотя Марго у нас девочка умная, но живущая на эмоциях. Сейчас побегает, потом одумается, вспомнит путь своего бега и вернётся обратно. Я тяжело вздохнул. Небо было слишком насыщенно-синим и ясным. Жутко хотелось курить.       Конечно, можно и не надеяться, что судьба закинула мне в карманы пачку сигарет. Какой-нибудь крепкий табак. Такой, чтобы в голову било и в горле першило. Эх, мечты-мечты. А пока всё по расписанию: распаковка вещей, еда, вероятные поиски Марго. От такого списка захотелось завыть, настолько он не впечатлял и не внушал желание вообще что-то делать. Старею. Скоро перейду на каши, на бульоны, сваренные на медленном огне, и зарядку по утрам. Хотя я же по всем пунктам уже.       Испанцы удивлённо уставились на застывшего меня. Пальцы перестали сжимать ложку, и было непонятно, как она не падала, взгляд стеклянный и устремлённый в никому неизвестную точку. Начались громкие перешёптывания. Один наклонялся к другому и что-то говорил на ухо, показывая рукой на меня. В конце концов один из них, самый чёрный и выделяющийся, как казалось мне, схватил меня за плечо и хорошенько встряхнул. Я тут же отмер, глупо улыбнулся и принялся за еду.       Аппетита не было вообще. Даже столь обожаемая мною греча вызывала лишь рвотный рефлекс. Но, чтобы не вызывать ещё большие подозрения, я через силу запихивал её в себя, всё так же глупо улыбаясь. Остаток трапезы прошёл в диалоге. Я поддерживал разговор на английском, иногда переходя на свой кривоватый испанский.       Но и после ужина расслабиться мне не удалось. Мысль разобрать вещи была похоронена где-то на задворках сознания примерно до завтра. Хотелось тупо спать. А если не спать, то хотя бы лежать, слушая музыку и наблюдая за мягким присутствием темноты. На удивление, я слишком вымотался. Так бывает, когда тебя насильно высовывают из твоего чёртового колеса.       Из мыслей вывел странный стук и треск. Сохатый в соседней комнате в больших наушниках передавал какие-то короткие отрывистые фразы в микрофон и судорожно печатал что-то на клавиатуре. Часть фраз была на английском, причём с явными американскими словами. Другая часть на незнакомом мне языке. «Шпион какой-то» — усмехнулся я у себя в голове.       Тут же я распахнул глаза. Шпион. Конечно. Я подошёл к двери, прислонился ухом и взялся за ручку. Ноги подкашивались. Мир стоял на месте, что меня, как заядлого «туриста» по жизненным путям с помощью веществ, даже радовало. Перед глазами поплыло чуть позже. Я не успел даже ничего сказать или подумать. Началось.       Что именно? Всё. Понеслось и не хочет останавливаться. Это правильно. Это так нужно.       И вот я бегу. Бегу по мостовой. Не знаю от чего, но мне нужно бежать. Я слышу сирену, слышу, как скрипит гравий. Я не оборачиваюсь, я знаю, куда мне нужно. Сидеть на месте мне не дали, отбежать на безопасное расстояние — тоже.       Но сирены не за мной. Скорая проезжает мимо. Пронеслась ли? Проспект сужается в тропинку. Люди смешиваются в одно лицо. Нелепое, неприметное, некрасивое, неприемлемое. Я почему-то узнаю в этом лице всех. И себя.       Я выбегаю дальше. Я вижу дом. Полуразрушенный. Я был здесь — в этом доме. Помню, что здесь были камушки. Красивые картинки тоже были. И было непривычно, непонятно. Света тоже не было, хотя почему «тоже»?..       Иней. Да, конечно, тогда был иней. Тогда было всё заморожено. И стройка, и состояние. И всё это было здесь, совершенно определённо.       Здесь была Алла. Она была здесь долго, была давно. Но почему? Этого не знаю. И я понимаю. Понимаю, что это не просто дом. Это наш дом. Мы жили здесь давно и всей семьёй. Но почему? Почему Сохатый знал это, почему после больницы меня привезли сюда?       Он знал. Он здесь ждал. Питался этим местом, зная, что когда-то это место было моим. Кажется, всё. Всё стемнело. Прекратилось. Утихло. Замерло.

***

— Александр? — тихий голос. — То ли Невский, то ли Македонский, — отшучивается кто-то в ответ.       Смеются. — Ладно! — хихикает. —  Что делать-то? Вальдемара Тимофеевича нет. Он… того… — лицо первого стало заинтересованным. — Ну, пьяный он в общем. — Не пугай так, Зильцер, — мужчина наклонился. — Александр, Вы в порядке? — всё расплывается. — Риторический вопрос, да, — он встаёт с колен. — Надо чтобы он всё рассказал. Врачу.       Качаю головой: — Нельзя врачу, нельзя, — встаю. Открываю дверь, за которую держался. Сохатого в комнате нет. — А… Где?..       Люди пожимают плечами. Я слышу какой-то шум на первом этаже. Спускаюсь вниз. Мимо этих двух людей. Коллеги пропускают меня, не перешёптываются. Уважительно.       Я вижу, как Сохатый идёт на Марго. Но я не двигаюсь. Мне интересно. Она его боится, она нас всех на самом деле боится. Сохатый что-то схватил со стола. Я бросился назад к его комнате. Была возможность что-то понять, и надо было её использовать.       В комнате стоял стол, на нём был приёмник, рядом несколько тетрадок, каких-то карт. Что-то искал. Здесь же лежала рация, которой мы никогда не пользовались. Я пробежал взглядом по комнате ещё раз. Осмотрелся. Открыл ящик, поднял стопку листов. И ужаснулся. — Господи, какой же я идиот!.. — воскликнул я. На меня из стола смотрел листок бумаги с печатями и подписями: на немецком, на русском, на испанском, на английском. Везде были переводы, всё было оглушительно понятно. Я услышал, как вскрикнула ещё раз Марго и как хлопнула дверь. И побежали маленькие ножки по гравию.       Ничего нельзя было говорить. Я взял со стола тетрадку для записи температур и других показателей и вышел, закрыв дверь. На пороге я встретил Сохатого. Он смерил меня взглядом и сказал: — Знаешь же уже всё, да? Всегда был слишком умным и наблюдательным. Но ты всё равно ничего не сможешь сделать. Мы все здесь обречены. Даже я. Радуйся, что тебе стало лучше, — голос его сочился ядом, а на губах застыла кривая ухмылка. Всё лицо исказилось и выглядело какой-то нелепой застывшей маской. Сохатый толкнул меня в сторону и захлопнул дверь прямо перед носом.       Еще несколько минут я стоял в застывшей немоте не в силах отойти от оцепенения и хоть как-то разложить по полочкам сказанные им слова. Надо было что-то делать. Вальдемар не шутил. Он вообще разучился шутить в последнее время. Господи, и как я мог не заметить пропажу этих его чудесных бесовских огоньков из глаз? Он уже давно умер внутри с этим его шпионажем чёртовым.       Надо срочно что-то делать. Я чуть не сорвал дверь с петель, залетая в комнату. На столе уже лежал какой-то хаос из непонятных, но очень важных бумаг. Бежать, да. Нужно бежать. Здесь неподалёку есть ещё одна исследовательская станция. Отправлюсь на большую землю вместе с ними. А здесь оставаться опасно. Сохатый по-любому решит устранить такого неудобного свидетеля. Одним утром я просто не проснусь. Он задушит меня подушкой во сне. Или нальёт в чай какого-нибудь своего яда. А тело спрячет и скажет, что я просто ушёл, заблудился и не вернулся. Нет, так нельзя. За свою жизнь надо бороться. Не зря же я столько всего перетерпел и пережил, чтобы вот так бесславно закончить.       Вначале пытался складывать бумаги хоть в какие-то кучки. Сортировать. Потом понял, что сделать это невозможно и только лишняя трата времени. Сгрёб всё в одну кучу. Залез под стол, оттуда извлёк ещё несколько. Нет, бежать сегодня нельзя. Слишком рискованно. Не в моём состоянии. Я могу элементарно не дойти. Надо запастись провизией и телеграфировать Алле. Нет, не Алле. Ей не стоит лишний раз волноваться. Лучше Фиделии. Помнил бы я её адрес. Конечно, помню. Уже не смогу забыть. Как святая молитва, как мантра. Навсегда застывшая на языке сладковато-горьким привкусом. И поговорить с Марго. Точно — Марго. Бедная девочка. Угораздило же её влюбиться в такого негодяя. Ворох листов разлетелся по всей комнате.       Плевать. Не бумажки в нашей жизни главное. Понять бы это ещё Сохатому. В жизни главное — сама жизнь. Хорошо, что вещи я не разбирал. Какой же я всё-таки умный и предусмотрительный. Закинуть рюкзак на плечи и отправиться в ночную ледяную неизвестность.       Вниз почти бегом. Под конец лестницы закружилась голова, и я схватился за перила. Опираясь рукой на стену, тут же попросил налить себе воды и нацепил как можно более безмятежную улыбку. — С господином Вальдемаром у меня всё хорошо. Мы друг друга нашли и даже поговорили. Прояснили все спорные моменты, так сказать, — от той старательности, с которой я улыбался, свело скулы. — А Вы не подскажете, где Марго? Я бы очень хотел её увидеть.       Мне вручили стакан воды. Присутствующие испуганно переглянулись между собой, как бы решая, стоит мне говорить или нет.       И сказали. Сказали, что Марго на улице, что за ней был Вальдемар. И он был зол. Я вышел на крыльцо, посмотрел вокруг. Она бежала, она не оглядывалась назад. Он выдохся, устал, забегался. Догнать не смог. И не сможет. Никогда.       Испанцы заволновались. Один из них хотел было выйти из домика — я его не пустил. Рано. Сейчас всё успокоится. Минуту. Две. Выждать, подождать. Сейчас всё закончится.       Слышу крик — оглядываюсь — капитан. Зовёт Вальдемара, тот оглядывается, пугается, падает. Сидит на месте. Марго бежит к нам, залетает в домик, поднимается на второй этаж, хлопает сильно дверью. Дальше не слышно. — Вы, — начинает капитан, идя на Сохатого, — Вы... противны… отвратительны… — он будто плюётся этими словами, — вы. Поступаете, как самый подлый из самых подлых! Не смейте и смотреть на неё, не то что трогать… — Позвольте, Вы не так понимаете… Я не… — Не перечьте старшему по званию! — У меня и звания нет. — Я прослежу, чтобы вам его не дали.       И он уходит. Спокойно. По-царски, по-императорски — пафосно. Собирает команду, они все уходят к причалу. Что-то проскальзывает в дом, я оборачиваюсь. Вальдемар почти успевает пройти мимо меня, я ставлю ему подножку. Он падает. — Ты попался, беглец. — Что, убьёшь меня теперь? Ну, что ты со мной сделаешь, скажи мне? Ничего ты мне не сделаешь, ты трус и знаешь это. Ты выбрал себе такого товарища, ты сам всё себе сделал, как хотел. И что? В этом виноват я?       Зазвонил телефон. Мы переглянулись. — Ты командир экспедиции, вот ты и отвечай, — я закатил глаза, но трубку снял. Сохатый поднялся, сел в кресло, закурил. — Третья Антарктическая слушает.       В трубке шумело. — Александр Григорьевич? — Так точно. — Будьте готовы.       Вызов закончился. Я положил телефон на место. О звонке Вальдемар поначалу не спрашивал. — Ну так что? — наконец спросил он после долгого молчания. — Что ты будешь делать? — Жить.       Он засмеялся. Марго показалась на лестнице. В руках у неё было что-то, что не должно было находиться в её маленьких детских ладошках.