Антарктида

      Всё это напоминало какую-то ужасную и банальную сцену из ужастика. На губах Марго играла ужасная практически маньяческая улыбка, а глаза были полны холодной стальной решимости. Такого же цвета, как нож в её руках — не просто кухонный, а изящной формы, блестящий, с наточенным лезвием, с какой-то красивой вычурной гравировкой. Наверное, из коллекции её отца. Я слышал о страсти капитанов собирать всякие побрякушки из разных стран.       Первым понял, что произошло, я. Сохатый сидел в анабиозе. Словно заспиртованная муха в стеклянной банке. — Марго! Подожди, стой, не надо. Ни ты, ни он этого не заслуживают. Ты испортишь себе жизнь. И своему отцу тоже. Его посадят за это. Это не решение, Марго. Тебе надо успокоиться. Никто не заслуживает смерти, — быстрый рывок, и вот я уже сильно сжимаю запястья, разводя её руки в разные стороны. В подсознании всплыл приём, которому меня когда-то давно учила сестра. Движение локтем — и Маргарита обездвижена. — Пусти, Саша, пусти! Он мудак, сволочь! Я убью его. Такие, как он, не заслуживают жизни. Лицемер, предатель… Сука, — практически выплёвывает она в сторону Сохатого. — Он мне сделал больно. И тебе сделал больно. У-бью, — Марго произносит по слогам и с новыми силами пытается вырваться. Но у неё не получается. Тогда она пытается кинуть нож в сторону Вальдемара. Но размаха не хватает. Нож втыкается в пол.       Я отпускаю Маргариту. Она падает на пол и начинает рыдать. Истерика. Выскакиваю в коридор и зову кого-нибудь на помощь. Через несколько минут прибегают испуганные матросы. Уносят Марго на руках в мед. блок. Я иду за ними. Ей сейчас надо успокоиться и ни в коем случае не контактировать с Сохатым. Добрый дяденька доктор вкалывает Маргарите успокоительное, и она засыпает. Всё это время я сижу рядом с ней и глажу её по волосам. Перед глазами стоит пустой взгляд Вальдемара, которым он провожал уходящих нас.       Оставив Марго спящей в мед. блоке, я тихо поднялся к себе в комнату и начал судорожно собирать вещи. Наверное, я был крысой, бегущей с корабля, но когда ещё я мог так поступить? Я больше не мог оставаться с Сохатым, а теперь и с Маргаритой. Казалось, что ещё день — и я окончательно сойду с ума. Уж лучше погибнуть во льдах или всё же дойти до другой станции.       В большой походный рюкзак я напихивал всё, что мне может пригодиться. Тёплые вещи, бумаги и документы. Провиант на несколько дней. Но самыми главными были компас, карта станций и разговорник. До ближайшей дружеской станции полдня ходьбы при хороших погодных условиях.       Намотав шарф на нос и рот и нацепив лыжные очки на глаза, я вышел. Переборол желание попрощаться с Марго, потому что тогда я мог бы передумать и остаться. Я тихо скрипнул дверью и вышел наружу. Сделал глубокий, обжигающий лёгкие вдох и зашагал вперёд.       Выходя через заднюю дверь, я наткнулся на курящего капитана. Я не упоминаю его имени, потому что на самом просто не помню, как его зовут. Для меня он был Капитаном и больше никем не был. Он стоял, смотря перед собой, и по нему было видно, что его что-то гложет.       В общем-то я вдруг понял, что всё сейчас летело к чертям: и институт, и наши планы, и какие-то желания здесь что-то менять.       Мы будто чем-то не угодили материку, и он теперь хочет избавиться от нас, не оставляя нам покоя ни здесь, ни очень далеко от него. В доме я оставил один — потом уже последний — том дневника, а с собой забрал тот, в котором лично тихо графоманил. — Там что-то случилось? — спросил, увидев меня, капитан. — Вы узнаете позже. Вероятно, не от меня. — Вы бежите? — я кивнул, он усмехнулся, бросил окурок. — Вы благородны. А ещё Вы ужасно похожи на своего отца. Вы не знаете, где он, что с ним, так? — я снова кивнул. — Я хотел до Вас донести кое-что. Я часто в порту слышал про какого-то чудака, живущего в отчуждении много лет. Принимает гостей, если те нагрянут, не отказывает в помощи и провианте. К другим не выходит, на доме у него флаг российского института. Все думают, что он ссыльный. — Сколько лет он там проживает? — Не могу сказать точно. Около двадцати. Вы что-то знаете об этом? — Нет, но об этом что-то может знать моя сестра. А теперь — извините. Нужно идти. Обсудим это чуть позже, — я не мог говорить. В доме начиналась возня. — Когда вы выходите? — Сегодня в ночь. Мы будем огибать материк. — Прощайте.       Он пожал мне руку и скрылся в доме. Я всё ещё в некотором трансе от услышанного шёл по гальке, оборачиваясь иногда назад. Оборачивался я не потому, что думал вернуться, а потому что боялся, что сзади Сохатый мог прицепить кого-нибудь ко мне, чтобы знать, снова знать каждый мой метр перемещения. Станция становилась всё незаметнее и незаметнее, выглядела просто каким-то маленьким островком издалека казавшейся прекрасной жизни.       Вскоре станция совсем исчезла из виду. Передо мной были десятки километров до следующей. Я напрочь забыл, к какой именно я иду. Рассказ про человека, живущего здесь, полностью охватил мой мозг.       Я шёл наугад, воздух постепенно становился всё холоднее, и я даже подумал, что могу не успеть дойти до дружеской станции сегодня. Не было ничего. Океан уже не был виден.       Я вспомнил, как Сохатый предлагал мне взять с собой велосипед. Мол, быстрее добираться будем до соседей да и для общего спортивного развития очень даже неплохо. Я отказался, сказав, что мне особо его некуда деть и тем более ставить. «Ну и дурак!» — сказал он мне тогда. Я думал о том, что он никогда не был таким уж загадочным. Я никогда не знал, что он выкинет, что может сделать. Всегда я знал только то, что нужно быть начеку. Держать его на привязи, смотреть за ним, чтобы ничего не вытворял и не пытался как-то куда-нибудь втянуть кого-либо. Себя я втянуть разрешил, скорее, даже принёс себя ему в жертву. Он раньше мне казался не то божеством, не то чёртом. Одинаково хорошо он подходил на обе роли.       Ещё я вспомнил множество рассказов о том, как здесь теряются люди, как не возвращаются они обратно, оставшись навсегда где-то здесь, во льдах и гальке. Лёд и галька. Ужасное сочетание на самом-то деле. Вроде бы чувствуешь холод, но тут же понимаешь, что это земля, и она освобождена от льда. Ничего-ничего не понятно.       Передо мной метрах в пятидесяти оказался дом. Свет не горел, флаг был приспущен. Я посмотрел вправо. Оказывается, я выбрел на другой край полуострова, и рядом снова был океан. Я остановился, раздумывая — подойти или нет. Мне вдруг представилось, как я вижу его, человека, живущего здесь, а это оказывается не он — не тот, кого я ожидал увидеть, совершенно другой отшельник, который просто выбрал себе это место, или которого действительно сослали сюда от чего-то. Это был бы верх разочарования.       Я не пошёл. Не стал, не смог, передумал. И, может, даже не зря. И всё время, которое отходил от дома, думал: так ли это? Правильно ли это? Вокруг снова был лёд, где-то в глубине была пламень, и всё это покрывалось незримыми килограммами пыли времени. И жизни. Я остановился. Время было около шести, скоро от нашей станции будет отшвартовываться корабль. И он уйдёт обратно, забрав с собой испанцев и оставив там Марго и Вальдемара. Потом будет стыдно читать новости, потом будет жутко ходить под вечным ощущением неправильности происходящего и произошедшего.       Я оглянулся. В доме включили свет. Флаг подняли, но что было на флаге — я не видел. Сзади послышались мелкие шаги. Я замер. — Не думал, что найдёшь это место, Сашенька. Курить хочешь?       Мне ещё никогда не было так страшно. Я кивнул головой и упал на колени. Из глаз хлынули слёзы.